Карантин для родственников

Однако Елену что-то в этой истории смущало. Да, на щеке у зятя кровоподтек. Но плащ чистый, на подошве обуви не было земли. На следующий день, пригласив к завтраку, Елена завела разговор:

– Ты только, Андрюша, не кипятись, но думается мне, синяк ты получил в другом месте. Давай-ка я выдам свою версию. Да не горячись, разговор без свидетелей, пей чаек, бери блинчики. Так вот, после работы, выпив бутылку пива, ты заехал к Нике. Потом – домой, но пиво дало о себе знать. Не доехав до дома, остановился около ближайших гаражей. И – облегчился. А тут ребята местные, глядят: кто-то поливает их гаражи, гадит, понимаешь ли. Давай разбираться с тобой. Ты им с перепугу телефон дорогущий и отдал. Твое счастье, сынок, что выкрутился, удрал, одним синяком отделался. Что скажешь? Ну, Андрей, будь мужчиной. Давай – правду. Что молчишь? А знаешь, кто тебя выдал? Оля, дочка твоя. Я, как-то ее в поликлинику возила, такси брала. Так вот, проезжая мимо гаражей, внученька моя пальчиком показала: вот тут мы с папой гуляем, и папа пись-пись делает. Что молчишь?

– Все так, Елена Львовна, – зять с интересом посмотрел на тещу, – только в одном ошибка. Пиво я выпил после свидания с женой. А в остальном вы Штирлиц.

– Ну, блин, не пойму! Кто тебя за язык дергал? Кто заставил краски сгущать? Такой спектакль устроил. В день рождения своей матери!.. Нет, ты мне одно скажи: почему врешь? Почему боишься сказать правду?!

– Почему вру?.. Отец… он меня всю жизнь… – не хочу, чтоб презирал… Ну, это долго объяснять. Да не хочу я ничего объяснять! Но вы обещали – отцу ни звука!

Роговцев-старший о подноготной этого случая не узнал. Однако дочери Елена выложила все, не скупясь на комментарии. А та не нашла ничего лучшего, как сорваться на муже. И вечная тема: в старинных романах сказали бы, что подводная часть айсберга отношений тещи и зятя еще более утяжелялась неприязненностью, презрением друг к другу. Современная литература говорит проще: теща и зять достали друг друга, ну полный пипец.

***

Примирение было однократным. В день появления на свет Данилки все целовались, обнимались. С цветами стояли под окнами роддома. Беготня по магазинам: кроватка, коляска, распашонки. Все как у людей. А когда Нику с малышом забрали домой, Андрей упросил отца нанять домработницу, только чтоб теща убралась восвояси. Но тут сюрприз преподнес тесть. Нежданно-негаданно явился Илья: « Недельку-другую побуду, а потом сразу на вахту». И пошло – поехало. Андрей в яростном желании насолить теще ринулся в атаку. Плевать он хотел на ее до жути надоевшее: « Андрюша, тебе уже хватит! Выпил более чем достаточно!» Буквально затащил отца Ники поздним вечером на скамейку в сквер около дома. Поговорить по-мужски на тему, какой страшный человек его жена. Прикончив захваченную с собой бутылку пива, он округлил глаза:

– Илья Петрович! Как вы можете так жить? Вами манипулируют! Да кто хозяин в доме?! Да по столу кулаком – раз и все! Вон, мой отец давно мать поставил на место. Ее дело кухня, постирать, убрать! Нет, я, конечно, не дурак, понимаю: Елена Львовна – личность творческая. Книжки пишет, стихи. Я сам – поэт! Но она же танк! В чужом монастыре как слон в посудной лавке. А как с Вероникой обошлась?! Та в положении, а она, мать называется! Ругала за то, за се. До сих пор воспитывает, как будто Нике десять лет! Представляете, говорит, надо выбросить микроволновку. Весь мир пользуется!.. А еще – помидоры импортные в супермаркете опасно покупать! Скрещены с геном жабы иль каракатицы. Всякую чушь несет про то, что у детей наших от такой еды могут быть генетические завихрения. Или вообще не быть потомства. Нет, представляете, чипсы нельзя, пепси-колу!.. А я – что? Жену защищал! А Елена Львовна ваша… она мне такого наговорила!.. Я… ее, честно вам говорю, боюсь…

– Я тоже, сынок, ее побаиваюсь, – усмехнулся Илья Петрович, – ну все, пошли домой. Давай утром, на свежую голову…

Но смехом дело не обошлось. Во втором часу ночи Елена услышала какой-то шум. Приоткрыла детскую. Оля спала, чуть посапывая носом. А из спальни Ники с Андреем послышались всхлипы. Сделав пару шагов, втянула в себя воздух – запах табака. «Ну, мерзавцы, а не дети! С вами ведь Данька…» – уже хотела открыть дверь, но рука мужа помешала. Ухо обдало горячим шепотом:

– Не вмешивайся, пусть сами… не заводи скандал. Идем спать, все разборки завтра…

Утром был забит последний гвоздь: Ника, с синяком под глазом решилась уйти от Андрея.

***

«Тебя замуж силком выдавали?– Елена, сидя на балконе с сигаретой в руках, мысленно разговаривала с дочерью:

– Как человека просили, не спеши! Ведь был горький опыт, вспомни первый аборт! И дело не в том, что родители того парня – алкоголики. Что ты не только на каблуках на полголовы выше. У тебя учеба в университете, а у него курсы шофера. Как же – любовь! А как он с тобой потом поступил?! Когда отслужил, пришел из Чечни – живой! Если у вас была любовь, разве послушался бы своих сестер: «Ринат, на кой ляд тебе эта дылда? Уж если жениться, то бери свою, татарку! Вон Венерка по тебе сохнет. Ее отец дом пообещал вам выстроить…». Что? Наигрался, и привет! Вспомни, сколько слез пролили с твоей беременностью. Грех на душу взяли, когда ты выскребалась – убила ребенка…

А сейчас, извини, замужем пятый год. Двое детей! Квартира – хоромы! Мы с отцом начинали с комнаты в общаге. А вам все на блюдечке с золотой каемочкой. Две машины в гараже. Свекор с деньгами. Свекровь – стерва? Так не под одной крышей живете. Муж выпивает? Болезнь, лечиться надо. Борись! Что плачешь?! Говоришь, Андрей всю ночь спать не давал. Две пустых полторашки пива под кроватью. Табачный дым пускал на грудное дите. Обмочил постель, на балкон выбросила скомканное – воняет. Говоришь, перед тем как уснуть, сказал: уедут родители, ночевать будешь у канализационного люка. Мол, пить ему или не пить, не твое собачье дело?..

Что теперь плакать? Раньше бы мозги включала… А теперь – вышла замуж – тяни свою лямку…»

Эти мысли ошалело пронеслись в голове Елены. Закрыв за собой дверь прокуренного балкона, войдя в кухню, она на Никино измученное, бессонное: «Мама, Христа ради, забери меня, сдохну!..», задержала дыхание и с легкостью единственного варианта выдала: «Все, дочка, едем домой. Пора положить конец дурдому. Отец! Подъем! Сегодня общесемейное собрание. Нет, не совет! Хорош из пустого в порожнее. Я звоню Роговцевым. Ставим перед фактом: Нику с детьми забираем! Андрея не будить, чтоб не смылся куда. Пусть родители полюбуются…»

***

Роговцевы приехали через сорок минут. Раздеваясь в прихожей, Анатолий не скрыл раздражения: «Мы с женой уже привыкли, а вы все колготитесь…» Затем заглянул в детскую. Ника, сидя лицом к окну, кормила Даню. Олечка, отбросив игрушки, подбежала, протянула руки. Рассеянно погладил по голове: «Ну, ну, играй, играй…» Потирая рукой левую сторону груди, направился в спальню. Открыл дверь, в нос ударил спертый воздух. Сын спал, раскинув руки и ноги на всю кровать. Пухлые чувственные губы его, расползаясь в улыбке, кривились, обнажая ряд ровных желтоватых зубов.

Галина, потирая влажные ладони, сидела в зале на диване. Роговцев-старший с чашкой крепкого кофе – в кресле. Илья Петрович, сцепивший пальцы в замок, Елена, поглаживающая сустав колена – на стульях. Вероника, скрестив руки на груди, стояла у окна. Вошел Андрей – умытый, побритый, в глазах веселая решимость (не впервой, пробьемся!). Театрально развел руками: какое собрание! Подмигнув матери, громко, риторически начал:

– И что теперь?! Вот эта женщина, – указательным пальцем ткнул в сторону Ники, – надеется, что я буду с ней жить?! После того, как вынесла сор из избы?! Устроила тут разборки! – Андрей входил в кураж. Но Елена, стукнув кулаком по своей коленке, обломала малину:

– Ты, зять – ни дать ни взять, молчи! Вероника, говори.

***

– Мама, ты, спишь? – голос Ники уставший, тревожный. За окном поезда светало.

С утра, почти до обеда, Елена стояла стражем у дверей в туалет (около туалета – курилка). Ко всем пассажирам, проходящим мимо, обращалась с пламенной речью:

– Люди добрые, не курите здесь! В нашем купе дети малые. Мальчишке месяц лишь от роду! Если вам так невтерпеж – идите в тамбур следующего вагона и дымите, сколько хотите.

Вагон попался сочувствующий.

Покачивание поезда, спертость воздуха купе – идеальное снотворное. Маму и детей свалило с ног. Вероника отрешенно смотрела в окно. В голове крутилось прощание с мужем. Влажное прикосновение его горячих губ к ее рукам – поцелуи со слезами. Заплаканное лицо, щенячья преданность покрасневших глаз – таким Ника видела Андрея впервые. Горячий шепот в ухо: «… поверь мне. Одно, только, одно твое слово – жизнь в дальнейшем будет чудесной. Никто никогда тебе слова дурного не скажет!..» Напоминал об отце: « Ты для него как дочь. Каково теперь ему – сноха ушла – позор!» И опять Андрей переходил на себя, божился: «Больше ни глотка! Пить, курить – завязал! Только останься, не уезжай!» На его чувственно-откровенное: «Вспомни, Ника! как мы…» в низу живота становилось предательски тепло, влажно…

И она, если бы не этот поезд, ее родители, окажись где-нибудь с мужем один на один, ясное дело – осталась… Но колесо вертелось, а потому лучше не думать. Ибо страшно думать: что там, впереди, если здесь, в настоящем, земля безжалостно уходила из-под ног.

– Дочка, очнись! Пора Даню кормить.

Данька спасительным образом разгружал мать. Строго по времени с завидной жадностью опустошал груди от молока. А главное, на время кормления заставлял забывать все тревоги. Мол, умиляться, целуя пальчики ручек, ножек – это пожалуйста! А все дурные мысли, мама, выкинь из головы. Отдыхай, мамочка, около меня, набирайся сил…

– Измоталась ты, доня… бледная, вокруг губ желтизна, опять же полнота нездоровая…

– Да ты, мама, на себя погляди, кило двадцать, наверное, прибавила.

– Ой, когда на нервах – рот не закрывается, жую и жую.

– Ничего, мам, приедем домой, сразу в баньку. Гулять с детворой на воздухе. Мама, ну чего ты плачешь? Мам, ну не надо плакать…

***

Скорый поезд вновь врезался в ночь, ветреную, дождливую. Ника, уложив детей, спала. Елена грелась чаем, вспоминала… парк (там, в городе, где жила дочь). Место удивительное: деревья-великаны, в основном реликтовые пихты, сосны. А солнце! Бог ты наш, сколько солнца было в тот день! Глаза невольно слезились. Илья узнал – в парке открылся планетарий. (У себя дома, на балконе, он установил подзорную трубу с мощными линзами. Урезая сон, иногда часами любовался звездным небом…)

Около планетария, в кустах можжевельника, увидели лавочку. Рядом, протяни руку, пара высокорослых пихт, прогретых солнцем. Запах чудесный. Илья, словно ребенок, восторженно требовал от жены обнять янтарный ствол дерева, подпитаться от космоса…

На экскурсию в планетарий Елена не пошла. Подставляя лицо солнцу, вспоминала море… Крым… горячий песок пляжа небольшого городка Черноморское…

После прогулки по парку они заглянули в ближайший ресторанчик. Пили красное вино, ели отбивной рулет из курицы с миндалем, свежайшие эклеры. Затем, спускаясь к речному вокзалу, прошлись по проспекту Мира, пестревшему рекламой. В одном из магазинов, неизменно ярких, нарядных, Илья купил нефритовые серьги (давняя мечта Елены). Предлагал ей, раскрасневшейся помолодевшей, уехать на теплоходе в какое-то (вычитал в расписании вокзала) местечко с живописным названием Рассказиха. Переночевать в гостинице или у кого-нибудь снять комнату.

Лена заливисто смеялась: «Илюша, ты сошел с ума…»

В Рассказиху они, конечно, не поехали. Ника замучила звонками: «Пап, мам, когда уже вы домой! Мы с Андрюхой уйти хотим на часок…» Но, возвращаясь, около автобусной остановки увидели двухэтажное здание со старинной лепниной. Неприметная вывеска музея. Хотя ноги гудели от усталости, зашли. И там, среди комнат со всякой старинной утварью, бубнами шаманов, картами путешественников, по которым глаза лишь скользили, увидели нечто, их потрясшее. На втором этаже, в небольшой комнатушке, стояли семь иконописных фресок, каждая в человеческий рост. Краски тусклые, иконы старые. Семь мужских ликов, каких-то старцев, в чьих глазах, если долго смотреть, была такая глубь… Елена особенно не могла отвести глаз от пятого в ряду лика; стояла и плакала, просила счастья для своей Ники.

Поезд рассекал ночь. В купе на столике в тусклом свете ночника серебром поблескивал подстаканник. Веки стали тяжелыми, в дреме она вдруг явственно увидела лицо того старца с иконы. Он улыбался, странно… лик его внезапно сменился младенческим лицом Дани… Елена ушла в сон.

***

Дорога с пересадками, куча багажа. Оля, за которой глаз да глаз. Ника, толку-то, что мама двоих детей: чуть что не так скажи – глаза на мокром месте. Как тут не взмолить: «Господи, помоги!..» Спасибо ребятам из соседнего купе. Подхватив сумки, чемоданы, подняли Елену с детьми в зал ожидания.

Казалось бы, чего проще: сиди, жди своего поезда. А тут на тебе – переход на новое время. Табло движения поездов бежит нескончаемой дорожкой с одной пояснительной надписью: извините за временное неудобство, на все вопросы ответы в справочном бюро. А там очередь змеей длиннющей, выстоишь – упрешься в сухие два слова: «Ждите, объявят».

От нервного напряжения у Елены случился синдром глухоты. Илья звонит по сотовому – не слышит; люди вокруг шепотом говорят. Дурно стало до тошноты.

– Мам, ты чего? На воды попей, – в глазах Ники испуг, слезы просохли. – Олька! Сиди около бабушки! Я сейчас схожу, узнаю…

–Женщина, да не волнуйтесь вы так, – седой худощавый мужчина, часа три сидевший с двумя подростками на скамье напротив, присел рядом. – Вы в Самару едете? Так уже идет посадка. Видите, над лестницей табло: второй путь, третья платформа. Конечно, конечно, поможем.

Кто сумки, кто чемоданы; Оля без обычного нытья сама тащила какой-то пакет. Скорее вниз по лестнице. Несколько глотков относительно свежего воздуха – от глухоты не осталось следа. На ходу Елена цепко прошлась взглядом: все на месте. Пятый плацкартный вагон, почему-то в конце поезда.

***

Еще в тамбуре резкий запах пива, сушеной рыбы, подвыпивший проводник. Пробрались в середину; два нижних боковых места. На одну полку сгрузили вещи, на другую присели перевести дух. Даня, просыпаясь, кряхтел, требуя мамкину грудь. А у Елены с Никой вытянулись лица. Напротив – мужики, человек десять. Плотно облепили стол: открытые консервы, сало, соленые огурцы, гора шелухи от воблы, полуторные бутылки пива.

– Ой, какая девочка, хочешь, дядя конфетку даст, – широкая улыбка на щетинистом лице. Олька прижалась к матери, заорал голодный Данилка. Для Елены знак – пора в атаку!

Рассмотрев среди мужчин двух молодых солдатиков, она легко отыскала в вагоне их командира. От возмущения повысила голос:

– Сидите, значит, в карты играете! А солдаты с мужиками пиво пьют, развели свинство! Давайте меняться местами: мы сюда, вы туда. Ну, войдите в наше положение: двое детишек, а там такая вонь.

Лейтенант попался тщедушный, меняться отказался, но солдат приструнил. Оторвавшись от консервов и пива, те шмыгнули по своим местам.

Мужики выкатили глаза:

– Ты че, мать, шумишь? Мы с вахты, понимаешь, два месяца в отрыве – домой чешем… Ты, вообще, че хочешь? Обоснуй.

… – Ну, так бы сразу… Раз муж вахтовик – какие дела! Понятно, дети грудные, о чем речь? Мать, выбирай любые места!

И вот уже кто-то кого-то стаскивал с полок, безропотно освобождались два нижних и два верхних места. Женщины, отгородившись от прохода простыней, вытаскивали из сумок провизию. На вопрос: «Девчата, помощь нужна?» улыбались вымученной улыбкой. Чья-то рука передавала цветные карандаши, альбом с раскрасками для Оли. Кто-то пытался напроситься в гости с куском сала:

–Та це ж з Украины, от кумы…

– Да шо ты пристал к ним со своим салом? Девчата, пива хотите? «Жигулевское»…

Сытые, подмытые внуки; копченая курица с пивом… и – спать! спать!

Часть вторая

Середина декабря. Луна – переполненная чаша…

К вечеру окна всех девятиэтажек микрорайона заливались электрическим светом. В большинстве подъездов, перебивая плохую уборку лестничных пролетов, плыли запахи пищи. Тяжелые – жареной говядины или баранины… норовили уйти к нижним этажам. Легкие запахи выпечки, блинчиков гуляли в средней части, не отходя далеко от своих квартир. На верхних этажах людской пищей особо не пахло, если только упущенное молоко.

Илья два дня назад вернулся с вахты. Сходив в булочную за хлебом и поднимаясь на шестой этаж, он чертыхнулся из-за сломанного лифта. Еще винный запах от разбитой бутылки около мусоропровода. Насвинячили на втором этаже, а достается всей девятиэтажке. Зайдя в квартиру, опешил – дома тоже не слава богу…

Легче всего списать неурядицы на полнолуние. За сутки до него у Елены давление скакало. Боль головная – мысли (заразы) бросили якорь в прошлом, пригвоздили… спасу нет. Всю ночь с боку на бок – бессонница жуткая. Следующий день вразвалку прошел. А занимаясь ужином, разделывая рыбу – резанула ножом по пальцу. Ярко-красная дорожка залила ладонь, закапала на пол. Как назло, куда-то делась аптечка. Случайно в ванной нашла флакон перекиси. Останавливая кровь, разревелась:

– Бог ты мой, отчего у Ники такая жизнь?! На те же грабли, уже не пяткой – задницей! Ну, Анатолий Дмитриевич, сволочь, опять обманул! Как сладко пел по телефону: «Лена, пусть Вероника вернется, надо дать шанс. Дети без отца – преступление. Жить будут на новом месте. Андрея устроил в район, старых друзей привлек: выбил должность в прокуратуре. Квартиру дадут…» Ну и что?! Все – ложь! Как жили – так и живут… Теперь еще любовника завела. Господи, если Роговцевы узнают – башку свернут! Сколько говорилось: «Где живешь, гадить нельзя!»

– Это что за монолог, сама с собой, – Илья зашел в кухню. – Ой, а кровищи… Ты что тут, Ленка, дурную кровь пускала? А с рыбой что? Я, так понимаю, ужин накрылся? Так… на тебе для успокоения рюмку хереса. Не дрейфь, сейчас я влет.

Через десять минут на сковороде шипело масло, жарились куски судака.

Елену после двух рюмок (херес, однако, не слабо берет…) развезло:

– Нет, ты мне скажи, почему дочь наша с рождения родителей ни в грош. Предательница! Помнишь, как она божилась: « Все, мама папа, клянусь – к Андрею не вернусь!» Мы такое пережили… столько нервов, лет на десять постарели. Ну ладно, вернулась ты к мужу. Так работай над ошибками, живи по-человечески! Ан нет, как будто чертенок в нее вселился. Всю жизнь она так! Помнишь, ей года три было, чуть с балкона не сиганула – ты ее за ногу поймал…

– Ленка, ты закусывай. Успокойся, чего уж теперь…

–Дай мне выговориться! Ты дома всего пару недель и – на вахту. Месяцами не вижу! Да если бы раньше дочь в ежовых рукавицах держал, мы бы в такой заднице не были!..

А мать твоя! Да она Нике с детства все разрешала – первая внучка! Помню, икру красную с пяти бутербродов сняла, на один кусок хлеба намазала, чтоб повкусней да пожирней внученька лопала. И слова не скажи, как же – свекровь! А я, дура молодая, мне бы вмешаться… а теперь вот разгребай завалы. Да ешь ты эту жареную рыбу сам! Я заливную хотела. Помнишь, как в той песне: «Свари, кума, судака, чтобы юшка была!..»

– Э, мать, да ты надралась. Быстро съешь бутерброд: масло, сыр; возьми шпротину. Вот, умница. – Илья открыл бутылку минеральной, налил в стакан.

Выпив воду залпом, пару раз икнув, Елена продолжила:

– Ну, Ника, ну дочь досталась… Помнишь, в тот раз стоило нам с тобой уехать всего на пару недель в Крым, и на тебе – снюхались! Клюнула на эсэмэски: «Никуся! Любовь моя…» Все забыла! Как пил, как бил. Приезжай, Андрюшенька, родная душенька, попробуем снова жизнь наладить. А он тут как тут – слезы… мимозы. На работу в Волжском устроюсь. Ага, сейчас у нас в райцентре в политологах нужда! Спец по трепу. Да ты, Илья, не уходи! Послушай, я тебе расскажу, как они тут первый раз встретились. Я зятьку сразу к нам в дом не разрешила. Они гостиницу сняли. А перед этим ты бы видел, как Ника себя в грудь кулаком била. Синяк был! Кричала мне: «Опять лезете в мою жизнь!» И я вазу хрустальную с серебром, что нам на свадьбу еще дарили, разбила. Все, говорю, гляди: вот как ваза вдребезги, так я тебе – все. Пуповину отрезала! Теперь сама живи, как хочешь! Да не надо мне воды! Завари чаю.

Елена размазывала по щекам слезы, потекшую тушь для ресниц. Внезапная резь (ой, в глаза попало!..) заставила умыться. Через минут пять, дуя на горячий чай, она по-детски всхлипывала. Хмель постепенно улетучивался. Промытые холодной водой глаза потеплели:

– Да жаль, жаль их всех… Андрюха, когда вошел, увидел Даню и в слезы. Уезжали, тому месяц всего, комочек, а тут хрюндель шестимесячный, розовощекий. А Олюшка, слов нет, от отца ни на шаг. Заглядывает в глаза: «Бабушка, папа с нами будет? Всегда? Да?». Господи, да что я враг? Конечно, живите. Квартиру сняли. Андрей меня, представляешь, мамой пару раз назвал. А Ника на глазах похорошела. Блузку мою, кружевную, забрала. Дурочка. Говорит: «Мама! Ты бы видела, как он на меня смотрит, мам, я с ним как первый раз…» Нет, конечно, если бы он здесь работу нашел, жили бы. Сад детский под боком, школа. Но работы-то нет. Что он слесарем куда пойдет – в ученики? Я Роговцеву только заикнулась, давай мол, сын твой на бирже труда переучится на что толковое. Куда там! Столько спеси. Из грязи в князи… Вот гад, всех обманул: «…сыну работу нашел престижную! В горном Алтае жить будут: природа там – красота…» Сволочь.

***

Среди страниц записной книжки Ника хранила черно-белую картинку рекламного объявления «…уютное место, оплата почасовая…» Окна той комнаты выходили на север. Протекший в левом углу потолок. На стенах старые обои. Стол, телевизор, широкая кровать.

– Вероника, сайт знакомств – такая отдушина! У тебя что?– Люсьена, секретарь суда, (тридцатипятилетняя, дважды замужем) подняла брови.

– С твоим-то мужем придурком еще нет своей страницы?! Исправим!

В графе «О себе» Ника вначале написала: «Я не для всех». Позже стало стыдно, но ненадолго, ибо появилось: «Маргарита ищет Мастера, штукатурам и малярам не беспокоиться». В ее виртуальную дверь стучались, лезли с вопросом: «Где фото?» Фотографию не помещала. Как-то днем задремала, приснился Булгаков, грозящий пальцем. «Маргариту с Мастером» убрала. К вечеру в голову пришло: « Луна в тумане».

Он зашел на ее почту к обеду следующего дня: «Туманная ты наша, покажи личико». Через три дня новая попытка: «Ты что? Недоступная, как камень, холодная, как лед?». Она: «Мимо!». Он: «Я еще не целился». Ее фото подстегнуло, колесо завертелось:

– Слушай, а ты – красавица, нет слов!

– Люблю молчаливых мужчин. Мой муж на политолога выучился – рот не закрывается…

– У меня с женой тоже, говорить не о чем…

Через неделю Нику с подозрением на внематочную беременность увезли на скорой помощи. В сумку с зубной щеткой, халатом положила ноутбук. Он приехал к ней в больницу с веткой белой орхидеи и пакетом розового зефира. Первый раз поцеловались в отдельной кабинке кафе «Вечера на хуторе». Под сладкую «Тамянку» весь вечер изливали душу на предмет бардака в семьях. Говорили, что сыты по горло. Тоскуя по жару новизны ощущения, тянулись друг к другу. А потом была комната «…уютное место, оплата почасовая…». Предательский блеск глаз, припухлость зацелованных губ, уход из дома под любым предлогом. Любовь крутили в гостинице, в машине, иногда рыжеволосая Люсьена на пару часов давала ключи от квартиры. После – возвращались: он к жене с тещей, она – к мужу, детям. И притупляя стыд, появился иммунитет на скандалы. Андрей запил? Да, что он раньше не пил?! Нашел причину, с работы уволили. В первый раз что ли? Да его трудовую книжку полистать – рябит в глазах. Дура! Поверила, вернулась в Новосибирск. Клюнула на сладкую наживку:

–Ника, все будет иначе! Ты, дети – главнее нет! За работу держаться буду, от отца – ни копейки! Сами будем жизнь строить!..

Продержались всего-то полгода. А там Роговцев старший подложил сыну свинью. Возвращался старый ловелас от любовницы, его пьяного ограбили, чуть не прибили до смерти. Галина кинулась к сыну: «Андрюша! Папа пропал, ищи – ты знаешь где!..»

Сын, обзванивая знакомых, мотался по городу. Нашел полуживого родителя в квартире очередной пассии. Скорей в больницу, под капельницу. А через три дня (мать намекнула, что у Ники с кем-то шуры-муры) – сам напился до поросячьего визга в каком-то баре; приставал к девчонке, у той дружок – бывший десантник. Выплюнул Андрюха зубы передние. Трещина переносицы, нос в гипсе. Любуйся, жена. Все пошло по-старому… Правильно, дважды в одно болото – диагноз.

***

А за тысячу километров от проблем Ники жизнь ее родителей, слава богу, текла своим чередом.