Между Северной и Южной

Романтик

Я никогда не поеду в Англию.

И в Америку тоже не поеду.

А если и поеду, то буду говорить без этого инглиша. Почему люди и так друг друга понять не могут? Вот кошки и собаки друг друга понимают. И лошади. Подойдут, ткнутся носами или мордами, покрутят хвостом – и поговорили.

Я, конечно, вряд ли буду носом с незнакомым человеком тыкаться. Тем более и хвоста у меня нет. Но руками и ногами – запросто.

Учительница по музыке нам говорила однажды про «язык танца». Хотел бы я так – станцевал, и все тебя поняли. Особенно когда тебе ужасно хочется что-то такое сказать, а ты не можешь. Когда злишься или обижаешься. Но танцевать я не умею.

Мне обидно, потому что сегодня я получил двойку по английскому. Это моя первая английская двойка за десять лет. С одной стороны, это вроде не плохо – раз в десять лет получить двойку. Но с другой… Раньше они ко мне дороги не знали, а теперь как потопают. Маршем. Раз-два. Раз-два.

А все потому, что Славка, как назло, заболел, а мы с ним на инглише вместе сидим. И диктант я написал плохо.

Мне очень хотелось позвонить маме и все рассказать. Но я решил терпеть до вечера. Может, вечер мудренее утра?

Я сидел и сидел, а потом подумал: надо маму заранее чем-нибудь обрадовать. Когда ты радостный, ты же не можешь сердиться?

Сделаю ей пюре. Первый раз в жизни.

Я вытащил из ящика четыре картофелины и кое-как их почистил. Из больших картофелин вышли совсем маленькие и кривые, но это не беда. Какая им разница, если я их все равно разотру?

– Мишука, привет, сынок, – мама зашла домой и стала спрашивать ничего не знающим голосом: – Чем это у нас так вкусно пахнет, а?

Мне хотелось сказать, что так пахнет двойка по английскому, но я молчал. Положил в тарелку пюре, а вокруг пюре разложил забор из нарезанных огурцов и подал маме.

Она посмотрела на меня с таким восхищением, что у меня загорелись щеки.

– Какой ты романтик у меня, Мишань! Ужин приготовил! Вот счастье-то будет, кому достанешься.

– Мам, – вдруг говорю я, – а папа был счастлив, когда ты ему досталась?

Кто меня за язык дернул, думаю. Вдруг она сейчас расстроится и заплачет, как плакала тогда, давно, когда они с папой ссорились.

Я помню, как сам плакал тогда, прятал папину фотографию, где мы с ним в цирке, под подушку. А мама утешала меня и говорила, что все наладится.

Папа мне это тоже говорил. Что будем с ним везде ходить и ездить. И гулять. Только «спокойной ночи» он мне говорить не сможет. Но ведь это не главное?

– Сынок, Миша, – мама вдруг стала серьезной и посмотрела мне прямо в глаза. – Я не знаю, как тебе это объяснить, сможешь ли ты понять меня… Но я не могу сказать тебе, что это только наши взрослые дела. Ты тоже с нами. И ты наш любимый и долгожданный сын. Папа был счастлив. И я была счастлива. Все у нас было хорошо, а потом мы как будто выросли. И я, и папа. Нам стало тесно вместе, как в маленькой одежде, понимаешь? – мама обняла меня и прижалась губами к моему лбу.

Я не совсем понимал, что значит «выросли», но в эту минуту мне показалось, что я тоже вырос.

И я уже не десять миллиметров, как тогда на линейке. Потому что понимаю маму и без этих объяснений.

На каком-то другом языке, по которому я никогда не получу двойку.

Менуэт

– Мам, а папа меня точно любит?

Иногда я задаю глупые вопросы. Но без них никак нельзя, потому что, когда я получаю ответ, у меня будто сил прибавляется. В каждом кармане моей любимой синей толстовки с белыми полосками на рукавах. Папу мне стыдно спрашивать, мы с ним двое мужчин и давно не говорим на такие темы.

А моя мама все знает. И наверняка знает про это тоже.

– Конечно, любит, Мишань. Ты же его сын.

– А как это проверить?

Мама задумалась. Мы с ней видимся каждый день, и я точно знаю, что она меня любит. Мне и проверять ничего не надо.

– Ну, ты просто вспоминаешь какие-то случаи, что-то такое, особенное. Когда папа тебя защищал или помогал. Спасал от чего-то. Ты же это чувствуешь?

И я стал вспоминать…

Когда мне было шесть лет, мама решила отдать меня на бальные танцы. До этого я ходил только в кружок по лепке.

– Мишутка, – сказала она ласковым голосом, когда я собирал перед сном игрушки. Тогда буква «т» еще не выпала из моего имени. – Я очень хочу, чтобы ты ходил на бальные танцы. Это так красиво!

Я сморщился, потому что представил, как буду в смешном белом парике и в коротких штанах танцевать какой-нибудь менуэт. Зачем маме это нужно? Что же в этом красивого?

Но мама сказала:

– Давай попробуем? Если не понравится, уйдем.

А папа спросил:

– Сын, ты хочешь?

Я посмотрел на него, а потом на маму и… согласился.

Можно ведь и без парика танцевать?

На следующий день мы пошли на первое занятие. Помню, что не мог заснуть в тихий час в детском саду. Ворочался и думал об этих бальных танцах.

Когда мы вошли в большой зал, весь в зеркалах, красивая тетенька подошла к нам и заулыбалась:

– Какое счастье, что пришел мальчик! Мальчики у нас в дефиците.

– Что такое «дефицит», мам? – шепнул я маме. «Дефицит» – похоже на «аппендицит». Я боялся этого аппендицита. Однажды, когда я был у бабушки на даче и жевал семечки вместе с кожурой, она напугала: «Не ешь с кожурой, а то будет аппендицит и придется живот резать».

– Мишаня, это значит, что нас очень ждали, – мама обняла меня и подтолкнула в середину зала.

Тут включили музыку и яркие лампы, а настроение мое выключилось.

Я смотрел по сторонам и мои ноги тоже смотрели по сторонам. Я все время оглядывался на рыжего мальчика, потому что еще в раздевалке заметил у него в руках крошечный самолет-трансформер. И теперь он сжимал его в кулаке, а зеленые крылья этого самолета торчали в разные стороны.

В тот день я не хотел танцевать.

Я любил музыкальные занятия в садике с нашей Ириной Владимировной. На них всегда было весело. А сейчас, в этом большом зале, с кучей незнакомых девочек и кучкой незнакомых мальчиков – мне было скучно и нерадостно.

Когда мы возвращались домой, мама спрашивала меня, что мне больше всего понравилось, а я только и думал про тот зеленый самолет-трансформер у рыжего мальчика.

– Ничего, Мишутка, – подбадривала мама, – в следующий раз тебе обязательно понравится. Первый раз всегда волнуешься.

А на следующий день в садике я поссорился с Женькой. Он больно ударил меня по спине пять раз. И когда вечером папа меня забирал, я рассказал ему об этом. Я не думал жаловаться, просто не захотел играть в «Скажи наоборот», и папа стал расспрашивать, что со мной случилось.

И тогда я ему все сказал. И про Женьку, и про то, что не хочу на бальные танцы.

Папа крепко взял меня за руку и стал серьезным.

А дома, как только мы зашли, он с порога сказал маме:

– Не будет наш сын ходить на бальные танцы. Завтра я его на восточные единоборства отведу. Пусть будет крепким и смелым.

И сел шить мне кожаную грушу. Представляете? Он разрезал старую черную куртку на один большой прямоугольник и два круга. А я смотрел на папу и думал, как же сильно его люблю. Он защитил меня от бальных танцев.

Тогда я представить не мог, что когда-нибудь он будет жить в другом месте. Без меня и мамы.

Но тот вечер был счастливым.

А мама достала из кладовки большую кожаную сумку и отрезала у нее толстую цепочку. Для моей груши.

– Мишань, – сказала она и почему-то вздохнула, – да и не нужны нам эти бальные танцы. А вот груши очень пригодятся.

Японский танец

– Пап, – решился я однажды рассказать папе, когда мы возвращались с тренировки; была пятница и мы шли на Южную, – что делать, когда тошнит от ритмики?

Есть вещи, в которых папа классно разбирается. Я уже в четвертом классе, а у нас до сих пор эта ужасная ритмика.

– Сын, у многих есть что-нибудь, от чего тошнит. Но это проходит, – весело говорит папа.

– А тебя в детстве тоже тошнило от чего-то?

– Еще как! Ты не поверишь, но меня тошнило от музыкальной школы, – он даже остановился, когда это сказал.

Конечно, не поверю. Потому что мой папа круто играет на гитаре. И на обычной, шестиструнной, и на бас-гитаре. И даже на флейте умеет.

– И что ты делал с этой тошнотой?

И папа рассказал, что долго мучился от сольфеджио и разучивания скучных гамм. И вообще он не хотел в музыкальную школу. Просто мама и ее подруга решили отдать своих детей туда вместе. Только того мальчика не тошнило, и он обожал все эти гаммы. А папа мечтал о хоккее и баскетболе. Он много раз уговаривал маму выписать его из музыкальной школы. Но мама хваталась за сердце и говорила, что не переживет этого. А потом папа поехал в детский лагерь и там они ставили спектакль. И он неожиданно вспомнил гаммы и даже целые песни и сыграл роль уличного музыканта.

– После этого я влюбился в музыку. Стал ее чувствовать. А потом и сам песни стал сочинять.

– Значит, мне надо тоже поехать в лагерь и сыграть роль уличного танцора, чтобы влюбиться в ритмику? – мне кажется, я умею шутить, потому что папа смеется и обнимает меня.

– Вот смотри: ты занимаешься каратэ и терпеть не можешь ритмику. Как подружить спорт и танцы?

Я ума не приложу, как их подружить.

Представил, как мой тренер Алексей Иванович в белом кимоно с черным поясом приглашает на танец Викторию Игоревну, учительницу ритмики. И говорит ей: «А давайте подружим мое каратэ и вашу многоуважаемую ритмику?» А она поднимает на лоб свои стрекозиные очки с зелеными стеклами и отвечает: «Нетушки, никакой дружбы быть не может».

И тут я вспомнил, что на Восьмое марта мы собирались с Зоей Петровной сделать театральный номер для школьного концерта.

– Пап, а может, предложить Зое Петровне сделать каратистский танец? Я и мальчики будем воинами, а девочки пусть себе танцуют, когда мы кого-нибудь победим.

– Это суперидея, сын! Только надо подойти к учительнице ритмики и попросить ее помочь поставить танец.

– Да она в жизни не согласится на каратэ.

– А ты попробуй. Так она живет себе и думает, что тебе ничего не надо на ее уроке. А ты удивишь ее и заинтересуешь. Вот увидишь.

Только за субботу и воскресенье идея перестала быть супер. И к понедельнику от нее осталась маленькая идейка, как кружок засохшей каши в тарелке. Я боялся Викторию Игоревну. Но мне очень хотелось испытать папин совет. А вдруг получится?

– Хорошо тебе, ты каратэ занимаешься. А мне чего предлагать? – ворчит Славка.

– Ты можешь быть деревом, из-за которого я буду выбегать, чтобы убить дракона, – предлагаю я.

– Сам ты, Миха, дерево. Я лучше буду драконом.

– А вдруг я тебя по-настоящему убью? Нечаянно. Попаду ногой в глаз?

Тут Макара осеняет:

– А мы сделаем дракона с двумя головами. Я одна голова, а другая Славона. Кто-нибудь выживет.

И мы засмеялись. Славкина мама, тетя Света, не выдержит даже одного взмаха чужой ноги к его голове. Даже драконовской. Выбежит на сцену и поколотит меня, чтобы защитить сына. Она даже разбираться не будет, что Славка – переодетый дракон.

Придется все-таки идти к Виктории Игоревне.

Во вторник перед уроком ритмики мы пошли к ней. «Будь что будет, – думал я, – еще один год, и ритмика закончится, как-нибудь переживу».

– Виктория Иговна, мы хотим… – я начал быстро говорить, пока не кончился бензин в моей говорильной машине, и запнулся.

– Я вас внимательно слушаю, мальчики, – она на секунду подняла на нас глаза, которые мы еле разглядели из-за желто-зеленых очков, и продолжила что-то печатать на ноутбуке.

И я все рассказал. Про номер с каратэ и драконами с двумя головами. Оказывается, когда тебе нравится идея, она становится сильной и за нее хочется бороться.

Виктория Игоревна развернулась, подняла стрекозиные очки и улыбнулась.

– Гениально! Наконец-то проснулись мои ученики. Как я рада! Мы с вами такой номер сделаем, какой эти стены еще ни-ко-гда не видели. Сегодня после уроков жду вас здесь. Всех участников. И Зоя Петровна тоже пусть подходит. Надо же костюмы обсудить.

И знаете, почему-то впервые в этот день меня не тошнило от ритмики.

Репетиции у нас были такими шумными и веселыми, что даже директор приходила и спрашивала, что случилось.

– Мы учимся красиво и аккуратно побеждать дракона, – размахивая руками, как дирижер, объясняла Виктория Игоревна.

Три недели мы готовили японский танец с драконом. Я изображал воина, потому что все решили, что у меня получается лучше всех эта… координация.

Нашему номеру хлопали громче всех, представляете? А громче всех хлопала Славкинама. Очень ей понравилось, как он головой извивался.

И моя мама хлопала.

А папе мы видеозапись послали. Если бы не он, и танца бы не было, так ведь получается?

И я бы никогда не узнал, что Виктория Игоревна может улыбаться доброй улыбкой даже в стрекозиных очках.

А папа написал мне эсэмэс: «Горжусь, сын».

Еще про сырники, или Ужас в холодильнике

Я и забыл, что припрятал в холодильнике археологическую раскопку. Вспомнил, когда услышал мамин крик из кухни:

– МишА-А-А-А! Какой ужас! Что это здесь? У меня сейчас сердце разорвется!

Странные взрослые, правда. Водят детей в зоологические музеи, показывают им скелеты и черепа, чучела и зародышей в банках. Удивляются и даже улыбаются. «Смотри, какой милый», – говорят. Я сам слышал, когда осенью мы ездили с классом в такой музей. Мама тоже была с нами. Сопровождающей. А когда такой милый череп лежит перед тобой на полке холодильника, кричат, что это ужас.

– Мам, – говорю спокойно, – это же просто череп вороны. Чего ты испугалась?

В такой момент я чувствую себя старше мамы раза в два или три. Наверное, как наш сосед Анатолий Лукьянович. Мне хочется ее прижать и погладить по голове, как маленькую.

Но мама очень сердита.

– Мишка, ну разве так можно? Ты его еще на пачку с творогом положил, додумался.

– Я хотел его охладить, чтобы не испортился, – говорю. – Я потом его высушу и унесу к себе. Мам, ну ты же любишь животных…

Мама смотрит на меня, как на безнадежного. Я этот взгляд хорошо знаю. Типа «О чем с тобой говорить? Бесполезно». Хорошо, что не заставила меня выкинуть раскопку.

Я взял череп и понес его в комнату.

Вспомнил нашего волнистого попугая Кузю. Веселого и умного. Он так смешно говорил: «Кузя хороший», «Привет, иди сюда». Я даже научил говорить его «хочу в школу», представляете?

Кузя был моим младшим братом. Мы даже жили с ним в одной комнате. Если бы птицы могли спать, как мягкие игрушки, под одеялом, я бы клал его с собой каждый вечер.

Когда я делал уроки, Кузя ходил по столу и хватал за кончик ручки, которой я писал. Я смеялся, отпихивал его. Тогда он начинал грызть угол тетрадного листа. Больше всего Кузя любил грызть тетрадь по русскому. Может, потому что я дольше всего с ним сидел?

Прошлым летом мой попугай улетел из раскрытого окна. Я был у бабушки с дедушкой, когда это случилось.

Помню, как автобус привез нас к остановке с вокзала, когда мы вернулись, и я удивился, что мама не встречала нас с бабушкой, хотя мы договаривались. Мы постояли немного, и тут я увидел ее. Она бежала вся какая-то расстроенная, и лицо было заплаканным.

Мама прижала меня:

– Мишаня, сынок, прости меня, я не доглядела. Кузя улетел. Сегодня. Все утро его ищу, бегаю по улицам, уже объявление дала. И кто меня дернул балкон открыть, когда он летал по квартире?

Я ужасно злился на маму. Три недели, пока меня не было здесь, я скучал по ней и Кузе. А теперь у меня ничего не осталось. Ни скучания по маме, ни Кузи.

Дома я плакал, обнимая пустую клетку. Собирал Кузины голубые перышки и складывал в коробку. Помню, что аппетит пропал на целую неделю.

Другого попугая я не хотел. Мы искали Кузю. Я даже молился Богу. И мама, мне кажется, тоже молилась. И мне стало так жалко ее, ведь она со мной все дни была рядом. Не говорила, что это ерунда, что будут у меня другие попугаи. Утешала и вспоминала Кузю вместе со мной.

А потом все стало забываться, потому что было лето и каникулы. Залив и дача бабушки Тани, мои друзья и футбол с баскетболом на школьной спортивной площадке.

…И когда я нашел вороний череп, я подумал…

– Мишука, – мама зашла в комнату, подошла ко мне и присела на корточки. – Ты про Кузю вспомнил? Поэтому череп домой принес?

Как она поняла?

– Будешь сырники? – спросила мама. – Из того самого творога?

И я засмеялся.

Мафия МСМ

Однажды на классном часу Зоя Петровна рассказывала про акции добрых дел. Что хорошо делать добрые дела для людей и для нашей планеты. И что людям легче, чем планете, потому что ей почти никто не помогает, и она задыхается от мусора и вредных выбросов.

Я смотрел в окно и представлял нашу планету. Почему-то мне казалось, что она не круглая, как на фотографиях из космоса, а плоская и какая-то мягкая и воздушная, точь-в-точь как бабушкино лоскутное покрывало, которым она меня укрывает, когда я живу у них на даче.

И вот она летает над нами, как ковер-самолет, с большим носовым платком, чихает и сморкается. Даже кашляет. Но она так далеко от нас, высоко-высоко в небе, что мы ее кашель не слышим.

– Апчхи! – я аж подскочил на месте. А это Славка мне в правое ухо чихнул. Планетой, что ли, прикидывается? Мысли мои читает?

– Миша, а у тебя есть идеи, как мы можем помочь планете? – долетает до левого уха добрый голос Зои Петровны.

В моей голове тут же поскакали идеи. Как кони с длинными огненными гривами и хвостами.

Один конь был «Сбор макулатуры». Это мне дедушка Коля рассказывал, что в его молодое время дети собирали старые газеты и журналы и приносили в школу. Двадцать килограмм макулатуры – это одно спасенное дерево, говорили им учителя. Он и его друзья собирали ее у себя дома, потом ходило соседям и спрашивали, есть ли у них макулатура. И мама тоже сдавала макулатуру. У них целые соревнования были. Чей класс сдаст больше и быстрее. Мама так торопилась, что однажды по ошибке взяла бабушкины журналы про здоровье, которые она собирала всю жизнь. Целых пятнадцать килограмм. А остальные пять она взяла у дедушки журналами про рыбалку. Ох и влетело ей тогда, смеялась мама, когда рассказывала мне эту историю. И никакие объяснения бабушке про спасенные деревья не помогали. «Как я теперь без здоровья?» – чуть не плакала она тогда.

Тогда еще никто не знал, что скоро будет интернет, в котором можно найти все журналы. И вообще все.

А еще был конь «Сбор пластика». Это я на ютубе видел. Пластиковые бутылки и пакеты не разлагаются и остаются на земле навсегда. Они засоряют землю и наступают на нас, как непобедимый враг. Вот так проснешься, захочешь пойти на улицу, а дверь открыть подъездную не сможешь. Потому что пластиковые стаканы и вилки с ложками уже столпились у входа. И ножами размахивают: все, пришли мы! Больше деваться некуда.

Но мне хотелось такого коня, про которого никто бы не подумал сейчас. Даже мама, которая работает инженером-экологом. Она заботится о чистоте окружающей среды.

И я взял и сказал:

– Можно почистить лифт в своем доме. От надписей и жвачек. Потому что дом – это тоже планета. Только маленькая.

Чувствую, острый Славкин локоть вонзается мне между четвертым и пятым ребром.

– Как ты здорово придумал, Миша! – обрадовалась Зоя Петровна.

А соседние парты засмеялись. И не только соседние, а даже самая задняя парта Витьки Грушина затряслась от смеха. Я это спиной почувствовал и покраснел.

Вот кто меня за язык дернул? Делаешь, делаешь что-то, чтобы тебя в классе уважали, а тут – бряк, скажешь не то, и все смеются. Как будто я самую смешную глупость сказал.

Кого мне сейчас выбрать? Зою Петровну? Своего коня или Славкин локоть с партой Грушина?

И тут Полина Камышева, которая в начале года пришла к нам в класс, сказала:

– А мне нравится, что Миша придумал. Не каждый сможет это сделать. Проще посмеяться или дальше приклеивать жвачки в лифте.

– Да, Полина, ты права, – поддержала Зоя Петровна. – Вот Миша и сможет попробовать, если не передумает.

На мое счастье, прозвенел звонок, и все побежали переодеваться на физру.

– Мих, – подошел к нашей со Славкой парте Макар, – ты что, правду про лифт сказал?

– Правду, – выдохнул я. – Мне папа рассказывал, что когда делаешь самые непривычные дела, мозг развивается.

Честно, я ни на что не рассчитывал. Сам я никогда об этом не слышал, чтобы дети мыли лифты. Я мысленно уже прокрутил, как почищу лифт в своем доме, раз уж проговорился об этом. Поэтому очень удивился, когда Макар хлопнул меня по плечу и сказал:

– Я с тобой. Надо попробовать, мы ж не развалимся?

Славкины глаза стали круглыми, а указательный палец поднялся к виску.

– Вы серьезно? Не, лифт я не пойду мыть ни за что на свете, – затараторил Славка. – Давайте хотя бы бездомным кошкам и собакам помогать.

И мы пошли прыгать через козла.

Видимо, я хорошо прыгал, и мысли тоже хорошенько попрыгали, потому что кроме пятерки по физре у меня придумалась крутая идея.

После урока в раздевалке я предложил Макару и Славке сделать из нас троих такую команду, которая будет делать полезные акции.

– Мафия! – закричал Славка, – давайте сделаем мафию. Только без лифта.

– А как мы ее назовем? – задумался Макар. – Не может же она быть просто мафией? Подумают, что мы бандиты какие-то.

– Самое простое: можно взять первые буквы наших имен. М, С и опять М. МСМ! – говорю я, и настроение мое взлетает куда-то вверх. Как будто прыгнуло через козла в физкультурном зале.

Мы решили каждую неделю делать тайную акцию спасения. Но самое главное условие – что мы никогда этого раньше не делали. И составили план. Первым пунктом было отмывание лифтов в наших домах по очереди и расклейка в них воззвания для приклеивателей жвачек и рисовальщиков.

– Если не хочешь, можешь не отмывать, – предложил я Славке, – мы с Макаром и сами справимся. А ты к нам потом присоединишься.

Но Славка тут же передумал.

– Ладно, я с вами. Все-таки мафия – это не два человека.

Вторым по списку мы решили собрать мусор в наших дворах. Дальше шло доброе дело для старых людей. Для начала мы выбрали моего соседа Анатолия Лукьяновича. Ему помогать не страшно. Потом мы задумались и долго не могли ничего придумать, пока Макар не предложил разыскивать людей с воздушными шарами и предупреждать их об опасности шаров для животных. Четвертым и пятым – помощь бездомным животным и защита кого-нибудь из младших классов. Мы возьмем его или ее под крыло.

Славка категорически не хотел делать все тайной.

– Не-е-е, – кричал он так, что на него оглядывались прохожие, – я так не хочу. Что же получается? Я буду корячиться, а никто даже не узнает, что это я? То есть мы все, – быстро поправил он себя.

– Слава хочет славы! – пропел Макар так, что и на него оглянулась одна тетенька с коляской и угрожающим взглядом.