Исторические повороты культуры: сборник научных статей (к 70-летию профессора И. В. Кондакова)
И тем не менее, во всяком случае на определенном этапе, значимость адаптивного потенциала воскрешенных архаических программ остается достаточно высокой, что создает большие препятствия для государственной политики. Это касается не только особых, депрессивных регионов. Возьмем в качестве примера неформальную экономику и клановизацию как универсальные для всей нашей страны явления, в которых определенную роль играют процессы архаизации. С точки зрения экономистов, в долгосрочной перспективе дальнейший рост неформальной экономики может привести к деградации трудового потенциала страны (вследствие утраты профессионализма), к спаду производства и криминализации общества, поскольку границы между неформальным сектором и теневой экономикой достаточно условны. Однако на сегодняшний день именно этот сектор сдерживает безработицу и резкое падение уровня жизни, благодаря ему расширяется рынок товаров и услуг. Иными словами, обойтись без неформальной экономики пока невозможно, и жесткие запретительные меры приведут к тяжелым последствиям.
Столь же двойственны и оценки феномена клановизации. С одной стороны, очевидно, что политико-экономические кланы в свое время способствовали переходу к рыночной экономике и формированию класса новых собственников[84]. Вместе с тем, клановизация имеет изъяны: ведет к замкнутости элит, их ориентации на узко корпоративные интересы и, соответственно, к нарушению диалоговых отношений между элитами и обществом. В регионах, где продолжают функционировать и сохраняют свою силу пласты архаичных социально-политических институтов, отмечает Н. Н. Крадин, возникает «двойная» политическая культура: официальные органы управления действуют параллельно с традиционными, которые чаще всего оказываются более влиятельными, многопартийность формируется на родо-племенной или конфессиональной основе, что может усиливать политическую нестабильность, способствовать обострению межэтнических конфликтов[85].
Итак, стихийно развивающиеся архаизующие тенденции, во всем их разнообразии и со всей присущей им амбивалетностью – сочетанием адаптивности и демодернизационной направленности, оказались достаточно прочно встроенными в социокультурную жизнь современной России. Очевидно, что политика борьбы с ними вряд ли даст желаемые результаты, и нужно искать другие пути решения этой проблемы.
Что же предлагается на сегодняшний день? Можно, разумеется, избрать путь постепенного, мягкого вытеснения рецидивов прошлого: именно такую стратегию предпочитают известные российские культурологи О. Н. Астафьева и А. Я. Флиер[86]. Однако имеется и другая возможность: использовать креативный потенциал архаики. Конкретные стратегии ее инкорпорации в модернизационный процесс еще находятся в процессе разработки, но именно это направление культурной политики в отношении к архаизующим тенденциям может стать весьма перспективным.
Несмотря на весьма противоречивые последствия архаизации, в основе ее лежит процесс самоорганизации общества, или, используя термин Т. Шанина, самомобилизации, а это – мощная сила и мощный ресурс, роль которого не стоит недооценивать. Как нам представляется, в первую очередь нужно обратить внимание на тот факт, что возрожденные архаические институты и нормы поведения часто активизируют социальный капитал, который, согласно Дж. Коулмену, Р. Патнэму и Ф. Фу куяме, состоит не только в профессиональных знаниях и навыках, но и в способности людей создавать общности, строить отношения на взаимном доверии и взаимной поддержке. Отношения такого рода в наши дни более чем востребованы: современные социологи и экономисты, в том числе западные, делая ставку в большей степени на гемайншафт, чем на гессельшафт, на солидарность, а не на конкуренцию, полагают, что взаимное доверие – фактор, у которого есть «своя немалая и вполне конкретная экономическая величина», имеет принципиальное значение не только для экономики, но и для всей социальной жизни в целом[87].
Стихийный рост коллективизма и солидарности часто происходит в сельской местности в депрессивных регионах России и в странах СНГ – как правило, на родоплеменной основе[88]. Ресурс солидарности и доверия, формирующийся в рамках неформального сектора на базе архаичных реципрокных связей, в последнее время привлекает внимание экономистов[89]. Этот аспект архаизации – при всей его важности, – конечно, не стоит идеализировать, поскольку солидарность вполне может сочетаться с нарушением элементарных норм трудового права и с другими девиациями. Активизация социального капитала, модернизация архаики, включение самопорожденных структур в общую социокультурную жизнь страны – в высшей степени перспективная задача, однако ее решение требует целенаправленных, тщательно продуманных действий и, следовательно, качественного обновления социокультурной политики, ее ориентации на разработку гибких форм «диалога» с архаикой не только в области собственно культуры, но и в социально-экономической сфере.
О. Н. Астафьева. Культурная политика: динамика теоретических подходов и фундаментальных концептуализаций[90]
Понимание культуры как основание для концептуализации культурной политикиСоциокультурное пространство охватывается совокупностью разных текстов, интерпретация и объяснение которых во многом определяет перспективы и вектор развития России. Включение базовых смыслов антропологического, аксиологического, семиотического, системно-синергетического подхода и др., образующих концептуальный каркас философско-культурологических идей ХХ – XXI века, в «Основы государственной культурной политики» отвечает заложенной в них широкой трактовке культуры, охватывая ценностно-смысловую и структурно-институциональную области социокультурной реальности в динамике ее изменений[91].
С одной стороны, культура, служащая взаимодействию людей, определяется как язык, а любые культурные явления – как тексты, содержащие информацию и смысл[92], рождаемые как коллективно создаваемые и одновременно коллективно воспринимаемые миры культуры, взаимодействующие по принципу обратной связи в образованном этим взаимодействием пространстве интертекста. Социальность культуры и ее индивидуальная причастность, закрепляемая через память или запись в памяти уже пережитого коллективом, «неизбежно связана с прошлым историческим опытом»[93], которая, однако, развиваясь в новых условиях, складывается в информационно-коммуникативное, символическое пространство – сложнейшую совокупность общих и индивидуальных текстов современной культуры. И этот сверхмасштабный мир культуры обеспечивает членам любого человеческого сообщества такие формы жизнедеятельности, которые позволяют адаптироваться к изменяющимся внешним и внутренним условиям существования, ориентироваться в окружающем мире, удовлетворять свои разнообразные потребности, преобразовывать окружающую среду в соответствии со своими запросами. Из такой широкой трактовки культуры проступает интегративная сущность культуры, исключающая простое суммирование ее частей и модусов, как разных сторон бытия человека. Одновременно такое понимание культуры предполагает ее исследование как системы, структурные элементы которой находятся в сложных взаимосвязях и взаимодействиях, отсюда – потребность в разработке теории междисциплинарных исследований культуры, адекватной самому феномену.
С другой стороны, сложное динамичное пространство культуры неоднородно и нестабильно. Оно обладает такой ключевой характеристикой, как взаимодействие, приводящее зачастую к «столкновению» разных текстов-традиций, а не к их кооперативному взаимодействию, нацеленному на удержание целостности культуры. Ведь традиция, как форма динамики, понимаемая Ю. М. Лотманом в духе «равновесной динамики» И. Пригожина[94], будучи конкретным текстом по отношению ко всем иным, не может вне языка быть ассимилирована посредством чуждых ее содержанию понятийных средств[95]. И такая ситуация предполагает появление метаязыка, способного служить средством выражения всех взаимодействующих семантико-аксиологических рядов. Концептуальные основания культурной политики, по существу, базируются на таком метаязыке.
Фактически, метаязык способен охватить все верифицированное культурное пространство взаимодействия традиций (добавим, и инноваций) на принципе дополнительности, задавая особую семантическую интерпретацию современной социокультурной ситуации. Поэтому Ю. М. Лотман развивает идею о том, что не только язык порождает тексты-традиции, но и взаимодействие традиций обладает креативным потенциалом по отношению к языку. «Мы погружены в пространство языка. Мы даже в самых основных условных абстракциях не можем вырваться из этого пространства, которое нас просто обволакивает, и частью которого мы являемся и которое одновременно является нашей частью»[96].
Можно ли сегодня зафиксировать в языке – в фундаментальных и прикладных исследованиях-текстах идеи о сложности и разнообразии современной культуры, предложить концептуализации программ и проектов, созвучные ее динамике? Можно ли без теоретических объяснений понять процесс становления социокультурной реальности и культуры, функционирующей в социуме на принципах сопряжения самоорганизации и управления?
Сомнительно, поскольку именно отсутствие концептуальных обоснований и типологий/обобщений практик, зачастую и пренебрежение экспертных заключений, не принимающихся во внимание, приводит к игнорированию влияния внешних обстоятельств и силы воздействия катастрофических случайностей на социокультурное развитие, а также внутренних «детерминант» культуры к саморазвитию и дифференциации, росту ее неисчерпаемого разнообразия, связанного с творческой деятельностью человека. Потому-то так важно понять взаимосвязи и структурные взаимодействия в культуре, как открытой динамичной самоорганизующейся системе, которая подвергается значительным изменениям, формируя тем самым множество векторов развития общества. Следует иметь в виду, что в периоды неустойчивости и нестабильности эти взаимодействия хаотичны, слабо поддаются регулированию, что усиливает риски неточных управленческих решений. Соответственно, отсутствие концептуального каркаса в стратегиях культурной политики недопустимо: в общей динамике культуры как становящейся полицелостности пространственно-временного континуума прослеживаются определенные закономерности, ключ к пониманию которых дают теоретические построения. К примеру, в работах П. А. Сорокина эти особенности культуры – внутренне интегрированной системы, обладающей автономным саморегулирующимся, самоуправляемым, «сбалансированным» единством[97], – трактовались как состояние, близкое к обозначаемому сегодня в терминах системно-синергетического подхода, как «динамическое равновесие».
Таким образом, многообразие становящихся и уже сложившихся структурных подуровней (традиционных и новаторских), различных субкультур обеспечивает неограниченные возможности для изменений и саморазвития культуры, но при этом вырабатывает меру самоограничения для сохранения ее целостности.
Согласно Ю. М. Лотману, трактовка культуры как системы, погруженной во внешний для нее мир, втягивающей этот мир в себя и выбрасывающей его переработанным (организованным) по структуре своего языка, также концентрирует внимание на динамике ее изменений, на взаимозависимости внутренних процессов самоорганизации культуры и внешнего мира. В этой связи вопрос о соотношении культуры и социума Ю. М. Лотман раскрывал, характеризуя взаимосвязь быта и культуры русского дворянства XVIII–XIX вв. через соответствующие смысловые структуры (нормы и стереотипы) поведения, знаки каждодневной жизни, показывая неразрывную связь социального и культурного, интерпретируя социокультурное пространство как динамичную целостность[98]. Культура глядит на внешний мир как на хаос, но на самом деле он тоже организован, потому что его организация «совершается соответственно правилам какого-то неизвестного данной культуре языка», – заключает Ю. М. Лотман[99]. В этой динамике бесконечных преобразований порой бывает сложно понять, сколь велики или малы возможности влияния системы социального управления на процессы саморазвития культуры. Действительно ли хаос (состояние и процессы «переходности», неопределенности, нестабильности и т. п.), с его непознанной сверхсложной организацией/дезорганизацией, нейтрализует или делает полностью бесполезными какие-либо (коллективные или индивидуальные) усилия по выходу из сложившейся социокультурной ситуации? Или, все же, будучи равноправным механизмом эволюции, хаос в своих недрах заключает и созидающее начало, обеспечивающее переход к новой системной организации культуры?
Глубокое познание конкретных состояний культуры в разные исторические периоды (в том числе и в периоды «фазовых переходов»), свя зано с необходимостью понять логику ее общего развития, не подгоняя при этом историко-культурный процесс под существующие схемы и на этой основе достичь уровня убедительного обобщения[100]. Так считал М. С. Каган, называя одну из проблемных зон теории культуры – поиск обоснований ограниченности трактовки развития культуры в линейной парадигме. Обращение к системно-синергетическому подходу, по его мнению, позволяет преодолеть узкие рамки сложившихся в истории культуры концепций, ограниченность каждой из них; уйти от схем, будь то равномерно повторяющиеся циклы или волнообразные спады и подъемы, и на этой основе достичь уровня убедительной трактовки динамики культурного процесса со сложными формами проявления сложных состояний спонтанных (неупорядоченных) изменений в обществе с трудно определяемыми закономерностями, характеризующими переходные периоды. Нестабильность – одна из форм проявления сложных состояний спонтанных (неупорядоченных) изменений в обществе с трудно определяемыми закономерностями, характеризующими переходные периоды, в силу чего методология циклического развития истории культуры не в полной мере отражает ее динамику.
Близкую трактовку циклического подхода и необходимость учета существующих ограничений по отношению к культуре мы находим и у Ю. М. Лотмана: «Существование человеческого мира, полностью организованного по циклическим моделям, представляет собой философскую абстракцию, обращенную против исторической реальности»[101]. Конфликтная соотнесенность линейной модели движения и циклических процессов всегда была динамическим фактором развития культуры, однако «в антитезе линейному развитию циклическое воспринимается как неподвижное. Но и внутри линейных процессов различаются линейные постепенные и линейные взрывные. С точки зрения взрывных изменений линейное движение тоже выглядит как неподвижность, псевдодвижение. Возникновение подлинно нового всегда включает в себя момент непредсказуемости»[102]. Это утверждение по сути предполагает невозможность циклических повторов, в силу чего более удачным основанием для характеристики переходности в культуре, по признанию самих сторон ников циклически-волновых концепций, является ее соотнесенность не столько с циклами, сколько с составляющими цикл фазами[103].
На наш взгляд, с этого и начинается обращение к методологии «фазового перехода», как инструмента объяснения полилинейного, многовекторного развития культуры; обоснование особого типа целостности бытия и тенденций в социокультурном развитии, принципах ее развертывания. В предложенной М. С. Каганом типологии антропо-социо-культурных систем[104] был поставлен вопрос о необходимости усложнения системного подхода синергетическим, так как происходящие процессы самоорганизации в разных системах – простых (механических), сложных (биологических, химических и пр.), сверхсложных системах (культура, общество и пр.) и суперсверхсложных (личность, художественное творчество) имеют свои особенности. Развитие в антропо-социо-культурных системах, писал М. С. Каган, осуществляется на принципах самоорганизации, а благодаря роли совокупного социального субъекта поддерживается их целостность. «Самоорганизация становится здесь процессом, в котором объективные закономерности оказываются связанными с действиями людей, осуществляющих самоуправление таким движением ‹…› развитие данного класса систем есть бесконечный процесс, не знающий гомеостатического состояния»[105]. То есть системно-синергетический подход помогает разобраться в том, как народ, нация, профессиональные группы, поколения созидают культуру, то есть приблизиться к решению центральной задачи философско-культурологических изысканий.
Близкие идеи высказывал Ю. М. Лотман, подчеркивающий, что «вторжение внесистемного в системное составляет один из важнейших источников превращения статической модели в динамическую. Система, не подразумевающая внешнего наблюдателя и полностью замкну тая в собственной структуре, не имеет специфики»[106]. В свою очередь, Ю. М. Лотман, описывая социальный коллектив, отмечает присущую ему двойственность: с одной стороны, он един со всеми структурами (от элементарных частиц до сложных образований, лежащих вне человека); с другой – он обладает специфическими чертами. Одна из них – «замена циклического движения направленным»[107]. Вопрос выбора вектора развития или стратегии во многом зависит от людей, принимающих управленческие решения, поскольку «такие важнейшие черты человеческой личности как сознание, ответственность, выбор решения, – вся сумма этических качеств принадлежит отдельному человеку. Он в этом отношении подобен человечеству»[108]. Степень ответственности за возможность воздействия на динамические процессы, «совершающиеся в пределах логики» (т. е. предсказуемые, не создающие принципиально нового), и «неправильные», выходящие за пределы строгой логики (ассиметричные, «неравновесные» процессы), генерируют все принципиально новое. Поэтому так важно сохранить потенции социума к самоорганизации[109].
Вообще, идеи переплетения двух тенденций – открытости системы навстречу трансформациям и возможного отождествления систем (у Ю. М. Лотмана – жизни и искусства) – составляют границы пространства, в котором появляются новые тексты («развивается искусство»[110]). Взаимодействие текстов культуры образует пространство «между», «границ», «фазовых переходов» в культурно-историческом процессе в целом.
При обсуждении проблем культурной политики вопрос о традиции и инновациях, о преобразовании старого в новое сохраняет свою актуальность: «старое» по мере развития сохраняет в новом бытии некоторые рудиментарные формы, но как целостная система «рано или поздно» уходит в небытие. «На рубеже исчезающего и возникающего образуется переходное состояние, длящееся иногда десятилетия, иногда столетия, а иногда и тысячелетия», – замечает М. С. Каган[111]. Таким образом, звучит вывод в его размышлениях, «становление – это ветвь процесса развития», и, «если эволюционный путь развития является процессом изменений в пределах определенного бытия, а революционный – одновременным растворением бытия в небытии и превращением небытия в другую форму бытия, то переходное состояние есть противоречивое сцепление разрушающейся и нарождающейся форм бытия»[112].
Подобное методологическое объяснение невозможно игнорировать при анализе современных процессов, происходящих в России, культура которой находится в переходной стадии своего развития и эта «системная переходность» пронизывает буквально все сферы жизнедеятельности людей, проявляясь на разных уровнях культуры.
Принятие «Основ государственной культурной политики» помогло преодолеть затянувшуюся ситуацию неопределенности в отношении трактовки культуры и это представляется важным, поскольку периоды интенсивных изменений (социально-экономической и политической системы) и обновления социокультурной парадигмы заострили вопрос о выборе стратегии развития страны.
Дело в том, что новая парадигма зачастую выливается в возвращение к давно уже известным (или забытым) идеям и концепциям и хорошо, если это возвращение выступает творческим актом и созиданием, осуществляемым для различного и посредством различного. Не менее очевидным является и то, что динамика изменений в культуре – это далеко не всегда творческое саморазвитие, поддерживаемое механизмами культурной политики, Чаще всего, это решение, базирующееся на потенции появления имманентных модусов, траекторий, интуиций[113]. «Разбегание траекторий», как и возвращение к забытым моделям и практикам, содержит свой «скрытый алгоритм, управляющий случаем». Возвращение – это «своего рода статистическая регулярность, как при подсчете вероятности»[114]. Такое объяснение следует принимать во внимание и трактовать как возможность удержания национального социокультурного пространства в контурах традиции, но традиции «живой», наполняемой новыми активными потенциями «возвращения».
Линии/контуры культурной политики и новые фундаментальные концептуализацииСовременная неравновесная культурная среда характеризуется многообразием аксиологических ориентиров, широкими возможностями реализации творческого креативного потенциала культуры, а цивилизационные инновации инициируют неожиданные тренды, передавая импульсы на уровень социокультурных процессов, которые становятся источником новых культурных ориентиров и семантических систем, фундаментальных концептуализаций и аксиологических шкал. Тем самым открываются эволюционные перспективы культурной среды как определенного порядка в обществе, в центре которого всегда находится человек, обладающий языком культуры[115]. Будучи особыми символическими формами ценностно-смыслового выражения, языки формируют определенную логику коммуникаций, в том числе и тренды культурной политики, которые с трудом преодолевают задаваемые исторически тренды и направления. «Возвращение» оказывается притягательным, но преодоление его инертности всегда требует творческих усилий, в большей или меньшей степени проявляющиеся в расширении целостной системы «уровней-контуров», длительное время существующей в России. Эти уровни-контуры представлены на:
а) общеполитическом, связанном с разработкой идейно-мировоззренческой семантики широкого диапазона, стратегии общественного развития, государственной символики и др. Стратегические цели и смысловые императивы общественного развития, выстраивались как на позитивной семантике различных сфер и практик жизнедеятельности (трудовых процессов, межнациональных отношений, религии, быта и др.), так и на отторжении исторического опыта России и критике западных концепций;
б) отраслевом, относящемся к компетенциям конкретных министерств и подразделений культурного назначения. Отрасль выстраивалась как институциональная система, базируемая на законодательно-административной, материально-технической и государственной финансовой основе, решающая вполне конкретные задачи и выстраивающая содержательные основы деятельности, определяющие структуру ведомств и объемы компетенций;
в) массовом, развивающемся через культурную активность широких кругов населения, через включение в общественное сознание картину мира с представлениями о единых нормах морали и поведения и при определенной согласованности однородности и разнообразия, которые не создавали монотонности и не переходили в конфликт разных социальных и этнических слоев[116].
Подчеркнем, центральный вопрос относительно традиции развития культурной политики на выделенных «уровнях-контурах» не исчерпан и сегодня и сохраняет свою актуальность; очевидна потребность в новых содержательных аспектах культурной политики, заменяющих ранее существующую иерархию ценностей и смыслов[117]. Дело в том, что «часто ценности, придающие под натиском разрушающих смысл и бытие тенденций жизни смысл и значение, со своей стороны способствуют тому, чтобы эти разрушающие смысл и бытие тенденции постоянно обновлялись, а вместе с нами обновлялась и специфическая форма полагания ценностей и придания смысла, призванная служить защитой от первых»[118].
Тем не менее, существующие и поныне расхождения между теоретическими концептуализациями культуры и прикладным анализом культурной отрасли не способствуют коммуникации между ведомством и обществом. Достаточно противоречивой остается также аксиологическая база, ведущие принципы деятельности «ведомства» культуры, декларирующими пути развития национальной культуры наших дней и ближайшего будущего. Культурная политика государства не может балансировать между разными содержательными полюсами и малосовместимым направлениям своей деятельности, без взаимоперехода и взаимодополнения образов и смыслов[119].
Национальная культура современной России, как она представлена в «Основах государственной культурной политики», – сложнейший метатекст, целостность которого поддерживается множеством кодов и языков, что является основой для ее саморазвития[120]. Отсюда прорастают идеи диалога разных культурных традиций и границы как пространства, где осуществляется становление новых текстов и смыслов, процесс семиотизации[121], сближающий понимание различий, но не устраняющий их[122].