Заговор гордых. Тайные хроники. Том 1
– Да, все верно. Добрый знак. – Землевладелец подкинул монету большим пальцем, и она шлепнулась на массивную ладонь Юстина. – Оставь себе. Это одна из монет, отчеканенных моим прадедом в память о покупке поместья. У нее на реверсе вместо ангела изображен лев. Сохранилось только семь таких номисм12. Все они хранятся у верных друзей нашего дома. Пусть одна будет и у тебя, Юстин.
Мастиф бережно, как величайшее сокровище, спрятал монету в пояс. Гонорий взял гонца за плечи и трижды поцеловал в щеки.
– Цари вознаграждают добрые вести, но армия научила меня другому. Истинной награды заслуживают горевестники, потому что предупрежденный вооружен. Как зовут тебя, друг?
– Гавриил, господин.
Аристократ открыл сундук и извлек из него тяжелый кожаный кошелек.
– Здесь сто золотых, Гавриил. Прими их в благодарность от меня. А сейчас обожди снаружи. Мне нужно поговорить с Юстином наедине.
Посланник благодарно склонился перед землевладельцем и вышел. Чувство опасности было для Гонория привычней покоя и расслабленности. Ощущение близкой битвы заставляло мысль работать ясно и четко.
– Труби в рог, старый вояка! Буди детей. Пусть слуги соберут их в дорогу. Объяви всем жителям поместья, что к вечеру у них будет новый хозяин. Пусть все, кто захотят, собирают пожитки и уходят в Ниссу. Рабов я отпускаю на свободу. Составь для них вольные письма. Уйдем через тоннель. Будь готов выступать через три часа.
– Идем в Александрию?
– Да. Попробуем сохранить нашу торговлю. Будут преследовать в Египте – уйдем в Карфаген. Я слышал Ираклий, экзарх Африки13 сильно недоволен узурпатором. А там – как Бог даст. Поторопись.
Когда за Юстином закрылась дверь, Гонорий взял заостренный тростниковый стержень для письма, обмакнул его в чернила и стал быстро царапать угловатые буквы на папирусе. Надо было предупредить египетского управляющего Стилиана, чтобы он спасал торговые корабли.
Сзади раздался легкий шорох, в комнату проскользнул молодой слуга.
– Чего тебе? – не поворачивая головы, спросил хозяин.
– Господин, в доме гвардейцы…
Жирная клякса упала на письмо. В атриуме слышались звуки тяжелых шагов и бряцанье металла.
– Как, уже? Почему так скоро?
Гонорий скомкал недописанное письмо и на чистом листе набросал: «Они здесь. Немедленно уводи детей через тоннель. Я их задержу». Записку сунул в руку слуги и подтолкнул его к окну.
– Лезь в сад. Пробирайся к Юстину и отдай ему это. Только не попадись солдатам. Понял?
Слуги в поместье понимали господина с полуслова. Юноша юркнул в окно, ловко соскочил на землю и исчез за деревьями. Аристократ несколько раз подряд резко вдохнул и выдохнул – сердцебиение стало успокаиваться. Закрыл глаза, и, как перед всеми битвами с варварами, прошептал: «Господь – Пастырь мой, я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим. Если я пойду долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной. Ты приготовил предо мной трапезу на виду у врагов моих, умастил елеем голову мою. Чаша моя преисполнена». Перекрестил пальцем лоб, и вышел из комнаты.
Атриум был заполнен суровыми гвардейцами в полной экипировке – шлемах, красных плащах, чешуйчатых панцирях, с мечами, щитами и копьями. На скромно одетого Гонория никто не обращал внимания. Он прошел к пиршественному залу – черные металлические двери были распахнуты настежь, в огромном помещении мародерствовали экскувиты14 – одни снимали со стен старинное оружие, украшенное драгоценными камнями, другие выковыривали жемчужины из мозаичных стен, третьи вскрывали амфоры с изысканными винами. Прочие развалились на диванах прямо в доспехах и сапогах.
В центре зала стоял мускулистый офицер в лисьем плаще, и разглядывал египетский кинжал. Лицо его было сурово, словно вырублено из цельного куска гранита. Бритая голова обросла за недели путешествия короткими жесткими волосами. Ощутив на себе пристальный взгляд Гонория, он поднял глаза.
– Вот он! Взять его! – скомандовал офицер. Двое стоявших у двери экскувитов бросились к землевладельцу, схватили его за руки и ударили несколько раз в живот. Гонорий беззвучно согнулся, попытался вдохнуть, закашлялся. Воины потащили его в зал и бросили на колени перед офицером. Мародерствующие оставили свое занятие и собрались вокруг. Бритоголовый командир присел на корточки, взял аристократа за волосы и потянул вверх.
– Радуйся, старый козлище. Помнишь меня?
– Помню, Аспар… – прохрипел Гонорий.
– Хорошо. Знаешь, кто тебя убивает и почему. Ты часто думал обо мне?
– Нет, Аспар. У меня были дела поважнее.
Офицер сдвинул тяжелые брови и отпустил голову пленника.
– А я часто. Каждый день. Ты оказался крепким камешком. Семь лет столичные покровители не давали тебя в обиду. Но настало время вернуть долг. – Аспар стал на одно колено, достал из ножен старинный египетский кинжал и легонько провел острием по щеке бывшего военачальника. Из алого разреза на мраморный пол закапала кровь.
– Надо же, острый… – лезвие уперлось пленнику в шею. – Страшно подыхать?
– Нет… – проговорил Гонорий одними губами и спокойно посмотрел своему экзекутору в глаза. Тот встал и убрал оружие в ножны.
– Я так и думал. Подвешивайте!
Пленника толкнули ногой в спину, перевернули и связали ноги веревкой. Аспар налил себе в чашу вина, сбросил на диван лисий плащ, придвинул кресло поближе к месту будущей экзекуции и развалился в нем.
– Все эти годы я мог убить тебя в любой момент. Но ты ограбил меня на сто талантов золота. Я должен вернуть свои деньги.
Гвардейцы перекинули второй конец веревки через одно из колец массивной золотой люстры, свисавшей из-под мозаичного купола, и стали поднимать за ноги бывшего хозяина имения.
– К тому же смерть – это слишком легко. Ты должен помучиться. У тебя ведь есть дочь. Сколько ей сейчас? Пятнадцать? Шестнадцать? О, Юлия…
Лицо Гонория исказила судорога. Дочь всегда была его главным сокровищем. Сам он провел жизнь, как спартанец: ни плена, ни меча не боялся, спал с солдатами на голой земле, ел ту же чечевицу, что и они, запивал водой из ручья. Телесные мучения ему не страшны. Но дочь…
– Готовься, тебя ждет долгое представление. Солдаты скоро приведут ее. И твоих сыновей тоже.
Офицер допил вино, встал с кресла, пристегнул египетский кинжал к поясу и бросил экскувитам:
– Он ваш. Только аккуратно. Не калечить.
Аспар подошел к окну во внутренний двор с садиком, сцепил руки за спиной и застыл, задумался о чем-то своем. Оставшись без внимания командира, гвардейцы словно выдохнули – загалдели, заходили по залу. Сняли шлемы, поставили копья шатром, стали подтаскивать диваны к висящему пленнику и устраиваться на них, но кресло, на котором сидел офицер, осталось благоговейно пустым.
– Василиск! Помнится, ты хвастал, что можешь с семи шагов воробья кнутом разрубить – выкрикнул широкоплечий светловолосый воин. Он взял со стола с фруктами небольшое зеленое яблоко, протер его о плащ, подошел к Гонорию и вставил плод ему в рот. – Ставлю десять номисм, что выбью яблоко плетью с семи шагов, не оцарапав лица.
– Ставлю двадцать номисм, что сделаю это три раза подряд – небрежно бросил смазливый ухоженный гвардеец с кошачьими глазами.
– Отвечаю – крикнул широкоплечий.
«На Зенона десять золотых!» «На Василиска десять!» «Пять на Зенона!» – послышалось с разных сторон. Один из экскувитов проворно сбегал за папирусом и чернилами, сел собирать номисмы и записывать суммы. Другой гвардеец отмерил семь шагов от Гонория и поставил на этом месте амфору. Еще один сбегал за длинными плетеными кнутами и подал их соревнующимся. Зенон и Василиск сняли плащи, прохаживались по залу, разминали руки и щелкали хлыстами.
– Кончено! Больше ни у кого не принимаю! – закричал записывавший ставки солдат и сгреб золото со стола в кувшин. Воины мигом переместились в центр комнаты, образовав между соперниками и их мишенью живой коридор. Правая сторона поддерживала широкоплечего Зенона, а левая – любимца женщин Василиска. Обе партии истошно подбадривали своих чемпионов – выкрикивали их имена, поносили соперников, стучали оружием и ногами по мраморному полу и обменивались непристойными жестами.
– Эй, красавчик, заденешь меня кнутом – руку отрублю!
– Циклоп белобрысый! Небось, не видишь ничего дальше собственного носа!
– Василиск, соревнуйся лучше с гетерами! Только они и лягут под тебя!
Принимавший ставки воин вышел между рядами, высоко поднял золотую монету и объявил:
– Аверс – начинает Василиск. Реверс – начинает Зенон.
Монета подлетела вверх и со звоном упала на пол.
– Реверс. Первым начинает Зенон!
Правая трибуна взревела от радости. Белокурый воин стал у амфоры, поприветствовал своих товарищей и начал раскручивать кнут вокруг головы, примериваясь. Круг, второй, третий. На четвертом кожаный ремень щелкнул, и в стоящих слева полетели ошметки яблока. Лицо Гонория, за исключением пореза египетским кинжалом, было невредимым. Правый ряд вновь разразился криком торжества.
Яблоко во рту у жертвы быстро заменили. К барьеру подошел Василиск. Небрежно откинув со лба прядь каштановых волос, взял рукоять в левую руку. Почти не глядя, замахнулся и щелкнул бичом. Зеленые куски яблока вместе с зубами полетели в правую трибуну, но кожа на лице висящего осталась незадетой. Настало время ликования левых.
Перед вторым заходом Зенон подзадорил толпу, заставив их скандировать его имя. Насладившись ликованием, он вновь принялся раскручивать кнут. Но за миг до того, как должен был раздаться щелчок, из дверей послышался возглас: «Господин, они сбежали!» Все резко обернулись и замолчали. Зенон чуть повел рукой вверх, и мочка уха Гонория полетела на пол, его щеку и волосы залила кровь.
Аспар порывисто развернулся. Прибывший гвардеец вытянулся и докладывал, глядя поверх голов.
– Дети Гонория сбежали. Мы допрашиваем слуг, но они ничего не говорят. Я расставил дозорных на стенах и башнях. Из поместья никто не уйдет.
– Экскувиты! К оружию! – скомандовал Аспар. Солдаты рассыпались по залу, расхватали шлемы и копья, и выстроились перед офицером в две линии. – Прочесать все поместье. Зайти в каждый дом. Заглянуть в каждый сундук. Я хочу, чтобы через час Тит, Марк и Юлия стояли здесь, передо мной. За каждого даю сто номисм. Кто найдет всех трех – получит повышение.
– Тогда можно повышение мне? – раздался тихий скрипящий голос. На пороге стоял, опираясь на посох, древний, как Рим, старик, укутанный в темный шерстяной плащ. Его седые волосы были острижены по кругу по старой Западной моде.
– Ты знаешь, где дети Гонория? – Аспар подошел к гостю.
– Нет, но я знаю, где они будут.
– Где?
– А что я за это получу?
– Что ты хочешь, старик?
– Господин, ты теперь владеешь этим поместьем. Я прошу тебя о справедливости: сделай меня управляющим «Львиного камня».
– Управляющим? – Аспар с недоверием посмотрел на просителя. – Зачем? Тебе осталось жить несколько лет, может месяцев.
– Я же сказал, господин, я ищу справедливости. В молодости я уже был управляющим, и служил его отцу верой и правдой долгие годы. – Старик ткнул клюкой в сторону висящего Гонория. – Я построил этот великолепный особняк, разбил виноградники, купил лучших в Романии лошадей, потратил уйму собственных денег. И что получил в благодарность? Меня выгнали с позором за ничтожную провинность, отказались возвращать вложенные деньги, лишили последнего. Много лет я работал здесь кузнецом, и сейчас хочу вернуть то, что принадлежит мне по праву. Я хочу умереть господином, а не прислужником.
– Как зовут тебя?
– Никифор.
– Будьте мне свидетелями! Назначаю Никифора управляющим поместьем! – зычно выкрикнул Аспар. – Если захочешь обмануть меня, старик, то повешу рядом с Гонорием. Говори, где они?
Никифор молча протянул офицеру скомканный лист папируса. Тот развернул и прочел: «Они здесь. Немедленно уводи детей через тоннель. Я их задержу»
– Эту бумагу мой бывший господин направил Юстину, когда узнал о твоем появлении. Управляющий предупредил Тита, Марка и Юлию, и сейчас они прячутся где-то в именье. Поместье большое, искать их можно долго. Я предлагаю выманить их.
– Как?
– Я уже говорил, что руководил постройкой этого особняка – Никифор с гордостью развел руками в стороны. – Я же придумал подземный ход на случай неприятности, вроде сегодняшней. Дети уверены, что ты о тоннеле не знаешь, поэтому захотят через него уйти. Все, что нужно – устроить засаду у входа и ждать.
– А вдруг они решат отсидеться в укрытии?
– Мир полнится слухами, и часто самыми невероятными – Никифор улыбнулся краешками губ. – Например, о том, что если слуги не выдадут своих господ, то ты будешь каждый час убивать кого-то из них. Или что устроишь в поместье пожар. И обсуждать эти новости будут все до единого, поверь мне. Молодые господа и те, кто их урывает, будут уверены, что у них под ногами горит земля, а через подземный коридор можно быстро и безопасно ускользнуть.
– Где вход в тоннель?
– В коринфской гостиной. Пусть твои люди обходят ее стороной. Гвардеец, который охраняет вход для слуг, должен поглядывать и на гостиную: как только в нее войдут, можно захлопывать ловушку.
– А потом погоня по подземному лабиринту? – Аспар положил руку на плечо Никифору и сжал пальцы.
– Во-первых, это не лабиринт, а узкий коридор. А во-вторых, достаточно выбить несколько подпорок, чтобы ход обвалился. Я пришлю крестьян, они все сделают.
Аспар бросил на старика ледяной взгляд и кивнул.
– Только сначала я сам хочу осмотреть этот тоннель. Вы, трое, пойдете с нами – приказал он экскувитам.
Офицер и новый управляющий исчезли за дверью.
– Смотрите, Зенон отсек бичом ухо! – закричал кто-то. «Партия Василиска» радостно взвыла в предвкушении скорой наживы.
Глава 2
Огнем и мечом
Орлика сжигали два противоположных чувства, и юноша никак не мог понять, которое мучило больше. Во-первых, его одолевал стыд. Прошлым вечером мать просила почистить дымоход в особняке хозяйской дочери Юлии – камин совсем не хотел разгораться. Неделю назад истопник перебрал неразбавленного вина и заснул прямо на улице в мороз. С тех пор лежит в бреду, и неизвестно поправится ли вообще. Вот и поручили Орлику, как самому смышленому, субтильному и легкому на подъем рабу, частично подменять болящего.
Взял молодой человек гирю на цепочке, веревку, щетку, лестницу и пошел в сад. Дорогу к дому Юлии нашел не сразу – изрядно поплутал по дорожкам и тропинкам. Посмотреть бы на того, кто устроил весь этот лабиринт, да руки ему за такую работу оторвать. Хорошо господам – они в саду домá себе построили, каждый день между деревьев-кустов гуляют, все места, закоулки и фонтаны со статуями наизусть знают. Рабочему же человеку всей это красотой наслаждаться некогда. А еще тяжелая лестница то плечи отдавит, то за ветки зацепится, то фигуру каменную стукнет – одно раздражение от этой красоты.
Но нашел-таки нужный дом – небольшой, двухэтажный, опоясанный галереей с колоннами из зеленого мрамора. Залез на крышу и споро прочистил трубу. Но как спускался по стремянке, невзначай поднял глаза и обомлел. За окном стояла Юлия в одной легкой тунике, открывавшей гладкие ноги выше колен, руки по самые плечи и нежную шею. Остальные части тела шелковая ткань предательски облегала, подчеркивая их фантастические формы. Орлик замер с открытым ртом, и долго не мог ни пошевелиться, ни оторвать взгляд от этого чуда. Он много раз видел изображения обнаженных девушек на старых греческих амфорах, на мозаике в термах и даже на картинках, которыми городские мальчишки тайком обменивались, но никогда вид женского тела не вызывал в нем такого оцепенения, такой жаркой истомы и пульсации в висках.
Юлия стояла к нему спиной, расчесывая длинные вьющиеся волосы. Перед ней висело круглое бронзовое зеркало, привезенное из Страны Шелка15, в котором тускло отражались черты лица и грудь, но размытость очертаний делала их еще более будоражащими воображение. Сложно сказать, сколько времени провел Орлик, наблюдая за госпожой, но в какой-то момент она резко повернулась, чтобы взять со столика флакон духов. Юноша отпрянул назад, рука соскользнула со ступеньки, и он с воплем рухнул вниз. Спасли его только кусты азалии, росшие у дома. Следом на него упала лестница, больно ударив по макушке. Орлик вскочил, убедился, что руки-ноги целы, схватил стремянку и бросился бежать.
Когда вечером вернулась мать, прислуживающая Юлии, юноша притворился, что крепко спит, хотя до утра не сомкнул глаз. Он думал о том наказании, которое обязательно последует. Наверняка Юстин велит высечь его при всех за дерзость, еще и будет приговаривать: «Как смел ты, раб, нарушить все законы божеские и человеческие, дойти до такого извращения – подсматривать за своей госпожой?» Орлика еще ни разу не пороли, и от одной мысли об этом пробирала дрожь.
Но каждый раз, когда молодой человек закрывал глаза, он снова уносился мыслью туда, на лестницу, вспоминал, как легкий шелк скользил по бокам и бедрам Юлии, как она поднимала руки с гребнем, и тяжелые волосы рассыпались по плечам. В его мечтах девушка медленно оборачивалась, скидывала с себя тунику, произносила его имя и шла к нему, протягивая вперед руки. Орлика пробивал пот, он открывал глаза и снова падал вниз, окунался в ледяную купель страха наказания. Так и прошла ночь, полная взлетов и падений.
Еще до рассвета юноша услышал, как скрипнула входная дверь – мать пошла будить Юлию в церковь. По воскресеньям они ходили в подземный монастырь в долине, а чтобы успеть к началу службы, надо было встать затемно.
Дабы отложить порку, Орлик решил сбежать на весь день из поместья. Было воскресенье, от работы на конюшне его освободили, а трубы пусть почистит кто-нибудь менее расторопный. К тому же по воскресеньям все поместье полдня молится в церкви, а он – раб и сын язычника славянина, не обязан протирать коленки со всеми.
Быстро одевшись, юноша набил рот сушеными смоквами, бросил в котомку две хлебные лепешки, кусок сыра и вяленую рыбу, и побежал к воротам. В долине мальчишки устраивали «каменные войны», городские против окрестных: становились по разные стороны рва и метали друг в друга камни. Как раз можно было успеть. Однако ускользнуть из имения не получилось – ворота были заперты и охранялись невесть откуда взявшимися военными. Пришлось вернуться.
Орлик попробовал читать «Энеиду» Вергилия – не вышло. Его мать хоть и была рабыней, но происходила из знатной, разорившейся семьи. В молодости ее продали за долги в рабство, но сына она обучила грамоте. Сосредоточиться на чтении не получалось. Мешало волнение.
Прочитав страницу раз пятнадцать, Орлик не запомнил ни слова и отложил книгу. «Гнусный рифмоплет!» – срывал он на Вергилии свое раздражение. – «Исписал же столько листов! Было у него и время, и желание. Конечно, если ты не раб, и дéла никакого полезного нет, то почему бы не марать папирус? О чем таком важном может поведать человек, родившийся в благородной семье, спины не ломавший, и рабов видевший исключительно издалека? Наверняка самое большое расстройство в его жизни – это расстройство желудка от плохо пропеченного зайца или не слишком свежих гребешков. И конечно никто не порол поэта, когда тот подглядывал за обнаженными купальщицами в пруду. А следовало бы. Может, писал бы не так занудно и тяжеловесно».
Орлик обосновался у окна и стал сооружать из цветных камешков «вавилонскую башню», ставя их один на другой. Это занятие требовало большой сосредоточенности и внимания, помогало отвлечься от дурных мыслей. Сначала больше трех камней друг на друге держаться не хотели, сооружение разваливалось. Потом, по мере того, как юноша погружался в свое занятие, башня выросла до четырех, пяти и даже шести этажей. Рядом появилась вторая такая же, третья.
Погода за окном испортилась, набежали тучи, хлопьями падал снег. Соседний дом и деревья оделись в мохнатые шапки. Потом повалило так, что все цвета пропали, а осталась только белая пелена.
Перед тем, как ставить седьмой камень на башни Орлик поднял глаза и увидел, как в белой завесе появилось черное пятно. Оно росло, приближалось и приняло очертания человека. Кто-то, закрытый с головой темным плащом, с посохом в руке, шел прямиком к дому. Уже вблизи стало видно, что на мизинце у черного человека блестел золотой перстень с рубином. Юстин!
Орлик метнулся от окна, задев рукой башенки, и камни с грохотом разлетелись по полу. Что за растяпа! Так был шанс спрятаться где-нибудь под столом и сделать вид, что дома никого нет. Но такой грохот Юстин наверняка услышал.
В дверь нетерпеливо забарабанили. Пришлось открывать. Черный человек уверенно вошел, стряхнул с плаща снег, снял капюшон и оказался… Никифором. Только выглядел он как-то иначе. Перестал горбиться, приосанился, во взгляде чувствовалась сила, и двигался резвее, чем раньше. Будто помолодел лет на двадцать, и из дряхлого старика превратился в зрелого, еще крепкого мужчину. «Может, обойдется?» – мелькнуло в голове у Орика.
– А, это ты… Все бездельничаешь? – брюзжаще спросил старик. – Я ищу Марию. Твоя мать здесь?
– Нет, геронда16. Она еще до рассвета ушла с госпожой в монастырь.
– В монастырь? За пределами имения? Они с ума сошли?! Даже внутри стен «Львиного камня» может быть опасно, а отправиться в долину одним – это просто безумие!
– Они не одни. С ними пошел конюх Годила. Ты же знаешь, геронда, что он сильнее всех в Ниссе: легко перекусывает монеты и распрямляет голыми руками лошадиные подковы.
– Ха, лошадиные подковы! Это все ярмарочные трюки для зевак. Голой рукой не остановишь меч, или стрелу. И о чем только думал Гонорий, когда согласился на это?
– Юлия – его единственная дочь, он ей ни в чем отказать не может – сказал юноша и отчего-то залился краской.
– Да, в этом вся проблема… – старик почесал подбородок и задумался.
Орлик внимательно посмотрел на морщинистое лицо кузнеца и подумал, что за свою длинную жизнь ему наверняка пришлось пережить всякое.
– Скажи, геронда, а тебя когда-нибудь пороли?
Никифор сдвинул брови и строго посмотрел на юнца.
– Что, напроказничал? Не бойся, сейчас наказывают легко. Не секут, а можно сказать гладят. Какой-нибудь месяц сидеть не сможешь, поспишь на животе, и будешь как прежде. Даже лучше, потому что ума прибавится!
От такой перспективы Орлик из пунцового стал зеленым. Никифор же, видя душевные страдания юнца, сменил гнев на милость.
– Не волнуйся. Никто пороть тебя не будет. Это я обещаю.
– Откуда тебе знать, геронда?
– Видишь это? – старик поднес к лицу молодого раба левую руку, где на мизинце мягко поблескивал рубин. – Теперь я управляющий поместьем. Юстин сегодня утром поскользнулся, и ударился головой о ступеньку.
– Он жив?
– Жив, но очень плох. Будем молить Господа, чтоб даровал ему исцеление и поднял с одра болезни. – Никифор с чувством трижды перекрестил лоб пальцем. – Так в чем ты провинился? Если расскажешь честно, то обещаю, что наказания не будет.
Юноша потупил взор и скороговоркой произнес:
– Я случайно увидел Юлию в одной тунике. Она решила, что я за ней подсматривал, но я не специально, клянусь. Я просто чистил дымоход, и спускался по лестнице мимо ее окна. Я только хотел…
Управляющий жестом прервал излияния. Он выглядел разочарованным, как будто надеялся услышать что-то другое.
– Пустяки. Наказывать я тебя не буду, но и ты должен кое-что сделать для меня. Прошу тебя, сиди сегодня дома, и никуда не отлучайся. Если вернется мать, пусть оставит Юлию здесь, а сама поспешит ко мне.
– Если вернется?…
– Если солдаты у ворот ее не заметят. Я предупредил их, но всякое бывает. Поможешь мне?
– Да, геронда.
Никифор накинул капюшон на голову, обернулся теплым плащом и вышел в белую пелену.
* * *
Мария вернулась затемно. Орлик, толком не спавший всю ночь, положил голову на стол, чтобы подумать о превратностях судьбы, и заснул. Услышав скрип двери, он вскочил и постарался придать телу непринужденный вид, будто совсем не спал, а просто присел. Эффект вышел противоположным – к всклокоченным волосам добавилось выражение удивленного испуга на лице. Мать приподняла светильник и оглядела стоящего в темноте сына.
– Орлик, это ты? Почему без света сидишь? – Мария подошла к столу и затеплила от своего огня лампу. Из темноты выступило женское лицо неземной, нездешней красоты. Черные брови, словно начерченные углем, изгибались над печальными темно-вишневыми глазами; небольшие губы озаряла полуулыбка. Лет двадцать назад мужчины сходили с ума от одного взгляда на эту гордую осанку и высокую шею. Перенесенные невзгоды оставили свою печать, но от этого Мария только выиграла – ее красота из броской стала спокойной, потаенной, загадочной. Черты ее лица почти полностью повторились в сыне, с той лишь разницей, что глаза у него были голубые, а волосы льняные – как у отца.