Девять изб в сумеречном поле. Повести и рассказы из книги дорог

Глава 6. Таежная деревня

Все дальше и дальше уходили в глухие урманы наши маленькие герои. Все глуше лес, все зыбучее болота. Днем, когда солнце поднималось в зенит, тайга превращалась в настоящее пекло. Плавилась на соснах смола, над болотами поднималось знойное марево, настоянное на сладковато терпких запахах торфа и багульника, от которых кружилась голова. Путались ноги в зарослях брусничника, соленый пот застил глаза, струился потоками по лицу, разъедая уголки губ.

От комариного гула стоном стонала тайга. И только марлевые накидки, запасенные в детдоме и вываренные в дегте, спасали ребят от этой адской напасти. Но ребята все шли и шли без остановки. Непуганые глухариные выводки сновали под самыми ногами, лисы не спешили уступать людям дорогу при встрече и даже зайцы, пасшиеся на полянах, не скакали испуганно прочь, завидев человека.

Шли тайгой уже третьи сутки. Колька шел впереди, лицо его было сосредоточено, чувствовалось, что парнишка всей душой стремился туда, где на берегах родового озера прошло его детство. А вот у Васьки таежные урманы рождали в душе смятение и тревогу. Он вспоминал с грустью маму, их родной опустевший разом деревенский дом, голубоглазую девочку Лару, детдом и Виктора Акимовича.

Иногда Ваське казалось, что этот побег, который устроили они с Колькой, был глупой затеей. Но тут же в глазах его вставало ухмыляющееся лицо Леньки и Андрюхи Чекана, и шаг становился увереннее и тверже. К середине третьего дня Колька неожиданно остановился и прислушался. Васька, шедший сзади тоже, притормозил и взял на изготовку берданку.

– Слышишь? – Колька поднял к верху палец, замирая. Васька тоже затаил дыхание. Шумела тайга, попискивали малые пичуги, звенели комары, позванивал невдалеке ручеек. И тут в таежную тишину где-то далеко вошел до боли знакомый задиристый боевой клич.

– Петух! —Обрадовался Васька.

…Не прошло и получаса, как в тайге образовался просвет, и ребята вышли к вырубкам, густо заросшим малиной и цветущим иван-чаем. За вырубкой начиналась изгородь. Ребята пролезли между жердинами и осторожно вышли на опушку. Отсюда открывалась картина довольно большого таежного поселения.

Прямо перед ними колыхалась уже вышедшая в трубку рожь, слева голубело льняное поле, за хлебной полосой стояли крепкие, рубленные в лапу амбары, за амбарами дома. На задворках домов видны были огороды с пасекой колод в двадцать, покрытых сверху соломенными шапками. В центре деревни возвышалась маковка часовни с деревянным крестом. За деревней виднелось серебряное зеркальце озера в оправе темного леса. На озере в лодке зависал над сетями рыбак. Справа чуть в стороне от деревни при впадении таежного ручья в озеро стояла водяная мельница. Ее замшелое колесо неспешно вращалось, роняя искрящуюся на солнце воду.

– Вот это да! – Выдохнул пораженный Васька. – Красотища какая! Хотел бы я здесь пожить хоть недельку. Колька не успел ему ответить. От деревни к лесной опушке бежала девчонка лет тринадцати в сарафанчике, ладных лапоточках, красных, аккуратно навернутых на ноги онучах.

– В лаптях! – ахнул Васька. – Как в кино!

В одной руке девчонка несла деревянную бадеечку, а во второй была палочка, которой девочка громко стучала по бадеечке. – Зорька, зорька! – весело кричала она.

– Звездка, Звездка! Идите сюда!

Девчонка бежала прямо на ребят. Мальчишки попятились и спрятались в заросли иван-чая. И тут за их спинами что-то затрещало, зафыркало, ребята оглянулись и замерли от ужаса. Рядом с ними лезли сквозь заросли огромные горбоносые лоси. Они едва, едва не наступили на ребятишек. Лоси уверенно шли к девчонке, которая уже перелезла изгородь и достала из бадейки ржаные ломти хлеба. Лоси хватали хлеб большими мягкими губами. А девчонка, зажав покрепче одной рукой бадейку, сноровисто принялась доить лосиху. Васька аж задохнулся от увиденного.

– Нет, ты смотри, Колька, – прошептал он с жаром. – Доит! Лося доит! Вот чудо.

Струи густого лосиного молока уже не звенели о дно подойника, видимо он быстро наполнялся. Лосиха покорно позволяла себя доить. Кажется, ей это доставляло удовольствие. А рядом своей очереди ждала вторая лосиха. Васька, чтобы лучше разглядеть эту, поразившую его картину, привстал в своей ухоронке. И тут девчонка увидела его. Подойник выпал из ее рук и глухо стукнулся о землю.

– Держи молоко-то! Прольется! – Крикнул ей хозяйственный Васька, порываясь спасти удой.

Девчонка завизжала. В округлившихся глазах ее стоял ужас, словно она увидела не деревенских мальчишек, а что-то невообразимо страшное.

– Эй! Не балуй. – Тут же раздался басовитый окрик.

Из-за деревьев появился молодой русоволосый мужик в окладе бороды и длинной поясной рубахе. В руке его блестел топор. Но, увидев ребятишек, он тоже опешил, застыв с раскрытым ртом. Васька с Колькой посмотрели друг на друга. Вроде бы ничего необычного в их облике не было, чтобы привести людей в такое изумление.

– Здравствуйте! —нашелся, наконец, Васька. —Мы это, идем с Оби, нам на Шаман надо!

Мужик и девчонка оторопело молчали.

– А скажите, это какая деревня? – продолжал Васька начатый разговор. Мужик не отвечал. Но лицо его, фигура не выражали агрессии или злобы и Васька решился подойти.

– Это Колька Покачев, – показал он на друга, тоже присмиревшего и пялившегося во все глаза на девчонку. – Он из вогулов. Мы на его родовое озеро пробираемся. На Шаман. Стойбище там. Не слыхали? – Еще раз объяснился мальчишка. Мужчина с топором молча покачал головой. В это время лосиха наклонила морду к Васькиной голове и дохнула горячо прямо Ваське в ухо. Мальчишка отпрянул, а мужчина чуть заметно улыбнулся.

– Не бойся. Они у нас ласковые. Не обидят.

Девочка тоже прогнала, наконец, с себя оцепенение, подняла подойник.

– Ты, вот что, Анютка, заканчивай обряд, а я с гостями пойду в деревню. – Сказал бородатый, видимо, Анюткин отец, и жестом пригласил ребят следовать за собой.

Прошли межой к деревне. Посреди ее стояли пахучие стога сена, меж ними возвышались деревянные качели для детворы, колодезный журавль тянул длинную шею к небу.

– Какой веры? – Спросил строго ребятишек мужик. – Старого обряда или нового, бесовского?

– Чего, чего? – Не понял Васька вопроса.

– Крещеные, спрашиваю вас, али нехристи?

– Не, дяденька. Мы не верующие. У нас давно религию отменили. И старую, и новую. Колька, вон правда, верит, так у них своя вера. Они дяденька, щуке поклоняются…

– Тьфу ты, Господи, прости меня грешного! – Рассердился было мужик.

– Вот она власть царская, сатанинская! Каково, дети малые без креста живут!

– Да у нас, дяденька, власть давно не царская. У нас советская власть. – Теперь черед удивляться пришел Ваське.

– Как не царская? Неужели конец пришел антихристу.

– Давно уже пришел. – Радостно сообщил Васька. В семнадцатом году скинули царя и всех его пособников.

Мужик упал вдруг на колени и стал молиться, отбивая поклоны.

– Господи, велик ты в деяниях своих, покарал отступников веры твоей.

– Дяденька, так вы что же не знали, что царя давно уже нет? Тогда вы не знаете, что была революция и гражданская война…

– Война? —Поднял мужик голову от земли. – И кто с кем воевал?

– Богатые с бедными. И победили в той войне бедные.

– Бедные? Ну-ка, ну-ка, скажи, а как же приверженцы старого обряда? Утвердили они веру свою, победили ли вероотступников?

– Мы про это дяденька не проходили еще в школе. Мы знаем, что веру отменили и многие церкви закрыли, потому, как Бога, говорят, нет!

Мужик снова начал молиться и отбивать поклоны.

– Так вы, должно быть, дяденька, не знаете, что и другая война была. Великая Отечественная. Мужик поднялся с колен и уставился на Ваську полными смятения глазами.

– Говори! – Русские воевали с немцами. В сорок первом году эта война началась. Вообще-то это была вторая мировая война. Там все кто-нибудь с кем – нибудь воевал. Наших двадцать миллионов погибло. Мой папа тоже погиб. Он летчиком на войне был. – Сказал Васька с дрожью в голосе. – Но мы все равно победили.

Мужик молча положил на русую Васькину головушку широкую ладонь, потом обернулся к дому.

– Марья! – Крикнул он, обращаясь к раскрытому окну, – готовь погану посуду, гости к нам.

Слышно было, как в доме что-то сбрякало. После этого на волю выглянуло испуганное женское лицо. В доме был полумрак, видно было, что изнутри освещают его мятущиеся огоньки лампад, висящих перед иконами. Женщина истово перекрестилась.

Глава 6. Анютка

Под навесом у дома хозяева накрыли стол. Посреди стола – горшок с постным варевом, мед в глиняной плошке, хозяйка принесла каравай ржаного хлеба, и хозяин нарезал его крупными ломтями.

– Хлеб на стол, так и стол – престол! – Сказал хозяин.

Прибежала с опушки Анютка с подойником, в глиняную плошку налили лосиного молока, накрошили хлеба. Хозяин широким взмахом двумя перстами перекрестился и перекрестил стол.

– Хлебайте, с Богом! С вами Анютка побудет, а мы – стога метать. Вечером говорить станем. Все людишки наши соберутся.

Взрослые ушли, а ребята принялись за еду.

– Мне тятя сказал, что вы – некрещеные! За стол сели, лба не перекрестив, – сказала Анютка, со страхом поглядывая на ребятишек.

У Васьки с Колькой ложки застряли на полпути. И оба они почему-то покраснели.

– Наука доказала, – пробормотал Васьска, – что Бога нет. Это эволюция сделала из обезьяны человека, а не Бог. Люди скоро в Космос полетят, как можно верить в бабушкины сказки?

Анютка в испуге подняла руки, словно защищаясь от страшных слов.

– Не говорите никогда такого. Господь на Крест за всех нас взошел, а протопоп Аввакум мученическую смерть принял, врагами старой неискаженной Никоном веры заживо сожжен был… И вместе с ними тысячи истинных ревнителей православия…

В словах девчонки было столько страсти и непоколебимой веры, что юные богоотступники замолчали.

– Ты, прости нас, Анютка, но ни о протопопе, ни о Никоне ничего не знаем. У нас в школе такого не проходят. Расскажи, кто они такие и почему меж ними борьба была. – Попросил уважительно Васька.

– Я мигом. – Посветлела лицом Анютка. Она скрылась в доме и скоро вернулась с большой старинной книгой в кожаном переплете. – Я прочитаю вам из жития преподобного протопопа Аввакума. – Анютка бережно открыла книгу. – Это писано им собственноручно в Пустозерске в царской ссылке, куда протопопа Аввакума сослали, за то, что не покорился лживым церковным нововведениям. Это было двести пятьдесят лет назад. До того православная наша вера семьсот лет была неизмененной. А царь Алексей Михайлович допустил до церковных книг пришлых людей, лживых да завистливых, которые православие на католический манер стали перекраивать. И стали они те книги переписывать да править, церковную службу менять, вместо двуперстого крестного знамения, щепоть бесовскую вводить. Главную молитву «Символ веры» переписали. А патриарх Никон стал несогласных с нововведениями гнать, на цепь сажать, головы им рубить и огнем жечь. И стал на Руси Великий раскол.

Ребята смотрели на эту девчушку, не видевшую ни разу в жизни иных людей, кроме своих деревенских, не знавшей достижений науки и техники, не ведавшей о ходе мировой истории, а жившей в остановившемся времени, и не понимали, то ли ее жалеть, то ли восхищаться ею и завидовать ей.

Что-то было в ней настоящее, уверенное и мудрое, что заставляло чувствовать себя рядом с ней маленькими и несмышлеными… Ее глаза были полны смиренного достоинства и непоколебимой веры.

– Вот протопоп Аввакум оставил нам слова истинной правды: «Мы святых отцов церковное предание держим неизменно, а палестинскаго патриарха Паисея с товарыщи еретическое соборище проклинаем. – Стала читать она из принесенной книги. – … привели нас к плахе и, прочет наказ, меня отвели, не казня, в темницу. Читали в наказе: Аввакума посадить в землю в струбе и давать ему воды и хлеба.

И я сопротив тово плюнул и умереть хотел, не едши, и не ел дней с восмь и больши, да братья паки есть велели. Посем Лазаря священника взяли и язык весь вырезали из горла; мало попошло крови, да и перестала. Он же и паки говорит без языка. Тоже, положа правую руку на плаху, по запястье отсекли, и рука отсеченная, на земле лежа, сложила сама персты по преданию и долго лежала так пред народы; исповедала, бедная, и по смерти знамение спасителево неизменно.

Посем взяли соловецкаго пустынника, инока-схимника Епифания старца, и язык вырезали весь же; у руки отсекли четыре перста!

Посем взяли дьякона Феодора; язык вырезали весь же.

И прочих наших на Москве жарили да пекли: Исаию сожгли, и после Авраамия сожгли, и иных поборников церковных многое множество погублено, их же число Бог изочтет.

Чюдо, как то в познание не хотят приити: огнем, да кнутом, да висилицею хотят веру утвердить!»

Ребята слушали старинный слог жития, затаив дыхание. Трудно было представить, что ради каких-то незначительных поправок в церковных книгах, ради незначительных изменений обряда одни люди шли на смерть, а другие были способны жечь на кострах несогласных.

– Так вы и есть те самые староверы? Нам про вас говорили рыбаки с Оби. Получается, что у вас никакой связи с миром не было. И как давно вы так живете? – Спросил Васька.

– Наш батюшка рассказывал, что во времена раскола многие несогласные с царем и патриархом, затеявшими нововведения, уходили от преследования на Волгу, на реку Керженец. Там, на озере Светлояр в недоступных местах построен был град Китеж, и жили в нем, следуя старой вере, многие знатные и простые люди. И что даже скрывался там царский сын, первенец царя Алексея Михаил со своей семьей, которому дорога была неисправленная, не замусоренная вера.

Тогда рассерженный царь лишил его престола, а сам стал воевать Соловецкий монастырь, где 300 монахов восстали против новой веры. Шесть лет не сдавался Соловецкий монастырь, пока обманом и подкупом не взяли спящих монахов, истинных хранителей веры. Всех их по приказу царя казнили.

Одних подвешивали за ребра на железные крюки, других вмораживали живьем в лед… А спустя коротко время и сам «безумный царишко», помер весь в гное и струпьях.

Потом уже царь Петр послал свои войска на поиски града Китежа и своего старшего брата Михаила, законного наследника престола. Когда войска подошли совсем близко к граду Китежу, то город стал невидим и погрузился, рассказывают, в воды озера Светлояр. И явится на свет град Китеж только с пришествием Христа на землю. Вот. – Девчонка передохнула, аккуратно перекрестила себя двумя перстами и закончила рассказ: – А Михаил со своими сыновьями взошел в огонь и закончил свою жизнь самосожжением, чтобы уберечь невинный народ от преследований и казней.

Ребята сидели потрясенные, оглушенные и повзрослевшие, казалось, сразу на много лет…

– Вот я вам еще из протопопа Аввакума прочту, сказала, наконец, Анютка, открыв книгу на странице с березовой закладкой: – «А в огне том здесь небольшое время потерпеть, аки оком мгнуть, так душа и выступит! Разве тебе не разумно? Боишися пещи той? Дерзай, плюнь на нея, небось!

До пещи той страх-от, а егда в нея вошел, тогда и забыл вся…».

Анютка замолчала. Над скитом стояла такая тишина, что казалось, слышно было, как растет трава и, как паук под сенью крыши плетет свою паутину.

– А как же ваши-то попали сюда? —Тихо спросил Колька, не сводя восторженных глаз с Анютки.

– Наши-то? Старцы тогда прокляли царя Петра, и весь царский род, назвав его антихристовым, и увели многих за Урал, в Сибирь, где царская воля не могла их достать. Ушли в поисках Беловодья – страны Добра, Истины и Справедливости.

– А нашли эту страну? – хотел было спросить Васька, но не спросил. Слишком много мыслей и чувств теснилось в его голове и груди.

…К вечеру в деревне стал собираться народ. Возвращались покосники, рыбаки, полесовики. Мужчины все до одного в окладистых бородах, волосы на голове удерживали берестяные обручи, на всех домотканые рубахи и порты. Женщины в вышитых сарафанах с покрытыми головами, и ребятишки, необычно сдержанные и степенные.

Народ с настороженным любопытством поглядывал на незваных гостей, ждал, когда старшие начнут разговор. Наконец, в центр круга вышел белый, как лунь, старик, опиравшийся на деревянный посох, на конце которого был искусно вырезан крест.

– Бог послал нам вестников из греховного мира, из которого мы, гонимые антихристом, ушли уже более двух столетий назад. Мы жили по священным заповедям, как жили до Великого раскола семьсот лет наши предки и наши великие святые Кирилл Белозерский и воитель Александр Невский, протопоп Аввакум и Соловецкие мученики.

Бог хранил нас от всех бед и невзгод. И теперь спрашивайте этих неискушенных грехами чад, что расскажут они о том, мире, что остался за пределами нашими.

Колька Покачев подтолкнул вперед себя Ваську.

– Ты говори. Ты уже пятилетку закончил.

Васька сделал шаг вперед. Сотни глаз были устремлены на него. И Васька вдруг почувствовал ответственность всего мира перед этими людьми, ушедшими из него от обид и унижений.

Что сделал за это время человеческий мир, чем он может погордиться? Жил ли он в любви и согласии, к чему стремились, как понял он, истинные христиане?

Васька вспомнил, что по земле за эти двести пятьдесят лет прокатилось столько опустошительных войн, столько было разрушено сел и городов, убиты, сожжены, наверное, не десятки, а сотни миллионов ни в чем неповинных людей… Он вспомнил своего погибшего в огненном пекле отца, мать, безвинно осужденную и страдающую где-то за колючей проволокой…

И ему стало не по себе. Он не знал, что сказать этим людям.

– А у нас изобрели радио, телефон и рацию. Можно в черную такую трубочку говорить, а тебя услышат за тысячу верст, – выдавил, наконец, он из себя. – Стали летать по небу на самолетах, ездить на быстроходных машинах и поездах.

Люди молча слушали. А Васька снова подумал, что все эти изобретения опять-таки работают на войну…

Беседа затянулась едва ли не до полуночи. Хозяин отвел ребят ночевать на сеновал.

– Хорошие вы ребята, – говорил он. – Оставались бы у нас. Веру бы нашу приняли, мы бы оженили вас здесь, дома бы вам всем миром поставили. Надо нам кровь свою разбавлять со стороны, а то вся деревня давно уж родня. Детей от этого много мрет, – сказал он с грустью.

– Нам, дяденька, никак нельзя, – отвечал Колька. —Нам на Шаман надо.

– Жалко вас, без веры живете, без любви, в грехе и жестокосердии…

– Как без любви? —Поперхнулся Васька. И он вспомнил сразу и маму, и девочку Лару, и Виктора Акимовича, и своих детдомовских друзей…

– А так, что без любви к Богу никакой другой любви быть не может, – отвечал хозяин.– Как протопоп Аввакум наставляет нас? « «Любити Бога всем сердцем и всею душою, и всем разумом и всем помышлением… Чти родителей, прочих сродников, потом „вся человеки во истину люби, Бога ради…“ « …аще время привлечет и пострадать брата ради по Христову словеси, больше бо любви несть, да кто душу свою за друга своего положит…»

Васька и Колька долго лежали на сеновале и могли уснуть.

– А как ты, думаешь Колька, отец мой разве не ради любви к нам погиб на фронте… Разве не положил он душу за друга своего?

– Я думаю, Васька, твой отец был настоящим мужчиной. – А ты бы мог ради веры, ради друга своего войти в огонь и сгореть в нем? Колька долго молчал, наконец, выдохнул: – Я не знаю, Васька.

– Я тоже не знаю, Колька. Страшно даже представить. Они долго лежали молча без сна.

– А знаешь, Васька, вот я вырасту большой, и приеду сюда сватать Анютку. – Сказал Покачев. – Как ты думаешь, отдадут ее за меня?

Глава 7. Лукьянов кордон

Малолюдна эта земля. Деревня от деревни на десятки километров, стойбище от стойбища в нескольких днях езды на собаках или оленях…

Кружит над просторами ее неоглядными черный ворон, хрипло грает. Седые замшелые елки стерегут тишину, бродит таежными урманами косматый лесной человек, встает на задние лапы и рвет когтями стволы сосен и кедров, показывая свою силу и власть. Страшно попасть сюда человеку городскому, где на каждом шагу опасность, где следят за тобой напряженно сотни встревоженных глаз. Колька шел так, как будто знал это место, как пять своих пальцев. Вскоре меж деревьев образовались явные признаки тропы. Она, петляя между деревьями, вывела их к речке, на которой был устроен заезок.

Небольшая речушка была перегорожена частоколом, укрепленным еловым лапником. В этой искусственной плотине оставалось лишь малое место для прохода рыбе, а в самом проходе стояла сплетенная из ветвей ивы ловушка – морда.

Ребята обрадовались. Место явно было обжито человеком. Было видно, как в морде серебрится попавшаяся рыба. И это тоже был добрый знак.

Повеселевшие путники сразу ощутили приступ голода и по набитой тропинке пустились дальше.

Вскоре тайга стала редеть, послышалось фыркание лошади и следом залилась лаем собака. Ее веселый лай благовестом звенел в тайге, отдаваясь в самых ее дальних углах. Еще несколько минут хода, и они вышли на уютную поляну, с избушкой посреди ее, крытой еловой корой. На крыше вместо конька сидел живой глухарь, распушив хвост.

На лужайке мирно паслась лошадь, а у избушки вертелась собака остроушка, хвост которой был загнут лихим калачом. Собака бросилась им навстречу, обнюхала, не выражая агрессии, а затем, дружелюбно вильнув хвостом, повернулась к дому, словно приглашая гостей отправится за ней.

Из избушки вышел высокий, одетый в длинную рубаху без пояса старик с седой стриженой бородой и такими же седыми стрижеными под горшок волосами. Казалось, что его нисколько не удивило появление в этой глуши ребятишек. И только дрогнувший голос выказал, насколько обрадовало старика неожиданное появление детей.

– Соболько, – крикнул он ласково собаке. – Что плохо гостей встречаешь?

Тотчас Соболько принялся усиленно вилять хвостом и кружиться волчком вокруг ребят, заливаясь безудержным радостным лаем.