Техас (сборник)

На следующий день я пошла к Юльке. Из квартиры доносился запах гари и вылетали клубы дыма. Дверь была открыта, на кухне сидели наши мальчишки. Они учились со мной в одном классе, редко ходили в школу и были двоечниками. Их родителей все время вызывали. Они, когда были трезвыми, что случалось редко, вспоминали, что у них есть дети, кричали и били их за двойки. Некоторых даже избивали ремнем, после чего те убегали из дома. Учителя срывались на них, а они, будто бы назло, начинали вести себя еще хуже. Еле-еле их перетаскивали из класса в класс, но окончить школу они так и не смогли.

– Что вы тут делаете? – спросила я, отмахиваясь от дыма.

– Блины жарим! – обрадовался Мишка, Юлькин брат. – Хочешь? – Он протянул мне тарелку с черными, сгоревшими, кругами, смутно напоминавшими блины.

– Нет, спасибо! – я пошла в комнату, в надежде найти Юльку.

В комнате на матрасе сидел Петрухин. У него то сужались, то расширялись зрачки, казалось, он задыхается. Опять надышался клеем. Взрослые ребята говорили, что он смешной, когда нанюхается, с раковиной целуется и всякие номера откалывает. И нарочно давали ему нюхать, чтобы повеселиться. А потом сам пристрастился. Дома он почти не жил, боялся матери, она его сильно била.

Олег резко повалил меня на матрас. Попытался расстегнуть ремень у меня на юбке, но тот никак не поддавался. А я выбивалась.

– Чего ты дергаешься, ты же моя девушка! – прохрипел он.

– Нет. У меня парень есть! – заорала я, пытаясь выбиться из его стальных объятий.

– Кто? Кто он? – у него был такой детский взгляд. Удивительные большие глаза небесного цвета.

– Женька! – крикнула я.

– Женька? Не гуляй с ним, не надо! – испугался он.

– А тебе-то что? Ревнуешь, что ли? – разозлилась я.

Петрухин мотнул головой. Он ослабил хватку, я вырвалась и побежала в ванную. Села и заплакала. Мишка зашел, виновато глядя на меня.

– Зеркало! Принеси мне зеркало! – захлебываясь слезами, потребовала я.

Он притащил небольшой осколок. Не знаю, уж откуда он его взял. Волосы взъерошены, из губы течет кровь, поранилась об часы, уворачиваясь от поцелуев Петрухина. Умылась, расчесалась и спросила Мишку про Юльку. Он пожал плечами. Стало понятно, что он ничего не знает. В дверях я встретила Долгополова, еще один мой одноклассник, с Бертой, это его собака породы ротвейлер. Они пошли меня провожать.

Долгополов всегда был умным, и отличался от двоечников тем, что учился. Правда, только, когда приходил в школу. Он много читал. В пятом классе сразил нашу учительницу тем, что прочитал всего Яна. Я в то время даже не знала, кто это. Его считали способным, но учиться он не мог. Ему приходилось сидеть с младшей сестрой. Родители были заняты бизнесом. Они торговали проститутками. Нанимали молдаванок, хохлушек и прочих. Снимали им квартиру. Мы как-то ходили туда с Юлькой, она дружила с одной из девчонок. Я тогда не поняла, кто она. У нее было странное имя то ли Лина, то ли Лима – не помню. Очень грубая, и как будто злая на весь мир.

Но всем этим в основном занималась его мать, а отец пил. Часто вместе с моей матерью, иногда они пили все вместе. Именно к ним я ходила тогда одна в пять лет.

Долгополов знал, где Юлька. Но не сказал мне. Может, всё еще злился, что из-за меня не состоялась его карьера флаерщика (флаер – это такой кусочек картона с картинками и надписями, который при входе в клуб позволяет платить за вход по льготному тарифу. В Индиане Джонс вход с флаером стоил двадцать рублей, без – тридцать пять.) Чтобы стать флаерщиком нужно было, чтобы по твоим флаерам прошло определенное количество людей. У каждого флаерщика был свой личный ник и подпись. Так вот Долгополову не хватило одного флаера, который он отдал мне, а я по нему не прошла. Флаер этот сохранился, дома лежит, на память. А Долгополов до сих пор припоминает, вот, мол, все из-за тебя.

Юлька вернулась на следующий день вечером с фингалом под глазом и разбитой губой. Она ничего мне не сказала, просто тихо закрылась в ванной. Всё было и так ясно.

Два дня я сидела дома. Ругалась с мамой. Она кричала, что я целыми днями шляюсь черте где, ничего не делаю, поздно прихожу и прочее. С ней такое случается. Она может не замечать меня неделями, а потом, вспомнив, что я есть, кидается меня обнимать. Или вдруг ни с того ни с сего спрашивает, как дела в школе, хотя никогда этим не интересовалась. Меня это ужасно пугало. Я же потом чувствовала себя виноватой. А она говорила, что я сама ничего ей не рассказываю и не хочу с ней играть. Дескать, такой самостоятельный ребенок. Я уже с этим смирилась, но зачем тогда делать мне лишний раз больно.

Вот, и на этот раз то же самое, очередной приступ заботы. Я закрылась у себя в комнате и слушала музыку. Месяц назад мой брат купил музыкальный центр, он очень долго на него копил. До этого у нас был только магнитофон, который папа привез из Германии лет десять назад. Его столько раз швыряли, что кассетные дверцы полностью вылетели, а он все работал. Скажу больше – работает и теперь.

Когда я не могла заснуть, Лешка принес мне в комнату новенький музыкальный центр. Я слушала радио всю ночь, думала, он его заберет утром. А он не забрал, сказал, что купит себе еще. Я не поверила, Лешка так мечтал о нем, а тут вдруг просто отдал мне. Центр остался, а брата нет.

* * *

Женя появился, когда я уже его не ждала.

– Твой ответ понимать, как нет? – сердито спросил он прямо с порога.

– В смысле? Какой ответ? – не понимая, переспросила я.

– Я слышал, ты тут с Колей!?

– Что с Колей?

– … танцуешь.

Я изумленно посмотрела на него.

– Танцуй дальше! – он развернулся и хотел уйти.

– Подожди! – я взяла его за руку. – Причем тут Коля?

– Тебе виднее!

– Бред какой-то! Ты чего?!

– Говорят, что ты с ним гуляешь!

Я засмеялась:

– Больше ничего не говорят? Это же ерунда!

Он смотрел на меня, прищурив глаза.

– Не встречаюсь я ни с каким Колей! Вас подло обманули!

– Правда? – все еще недоверчиво, но уже с улыбкой, переспросил он.

– Да, правда – правда. Кто тебе сказал такую глупость?

– Неважно. Проехали.

Женя засмеялся.

– Как твоя сессия?

– Отлично! Лучше всех!

Поднимаюсь чуть выше по лестнице, Женя идет за мной. Я прислоняюсь к зеленой стене, на которой черным маркером красуется надпись: «Таня + Олег=лубовь».

– Кто это писал? Любовь пишется через ю! – замечает Женька.

– Да, это Олег Петрухин!

– Парень твой?

– Да, нет! Ты что?! – смеюсь я.

– Так ты подумала? – вспоминает он.

– Да! – говорю я, стараясь не смотреть ему в глаза, разглядываю надписи на стене.

– Что да? – он поворачивает меня лицом к себе и прижимает к стене.

– Ну, да! Я согласна! – приходится смотреть ему в глаза.

– На что согласна? – нарочно издевается, видит, что я стесняюсь.

– Ну, быть твоей девушкой! – говорю я и опускаю глаза.

Он смеется, но как-то по-доброму. Подхватывает меня на руки и несет вниз.

– Гулять пойдем?

– Сейчас? – спрашиваю я.

– Не, мне надо вещи разобрать. Приходи через часок ко мне, предки всё равно в Москве. А там решим.

Я киваю в ответ. Он ставит меня на пол.

– Всё, тогда жду тебя. – Женька поднимается по лестнице.

Я вбегаю в квартиру, не зная куда деться. Переворачиваю весь шкаф вверх дном. В итоге надеваю топик и джинсы клеш. В это время как раз вернулась мода семидесятых: клешеные брюки, свитера и водолазки с фактурой «лапша», ботинки на платформе и прочее. Джинсы я выпросила у папы, для этого мне пришлось целый час решать математику.

Накрасилась маминой косметикой. Она разрешала мне краситься, а бабушка нет. Поэтому, когда я жила с бабушкой на даче, после дискотеки приходилось незаметно всё стирать листьями в лесу.

В тот раз я переборщила, и, в конце концов, все смыла. Я не любила краситься, чувствовала себя как-то неестественно, как кукла. Ни лишних движений, ни эмоций – приходится следить, чтоб не размазалось, не растеклось.

Через час я стояла около его квартиры, и у меня предательски тряслись руки. Он открыл мне дверь почти нагишом. Я покраснела и отвернулась. Это был шок. Я никогда не видела голых мужчин, разве что нарисованных в книжке. Но чтоб так…

– Я тут стираю! Ты заходи, не стесняйся! – весело сказал он.

В замешательстве я все также стояла, не двигаясь с места, стараясь не смотреть на него. Он это заметил.

– Да, ладно, не боись. Я оденусь сейчас!

Робко сделала пару шагов вовнутрь квартиры. Длинный коридор, в антресоли вбит турник, две комнаты по бокам – закрыты, в третий видно кусок дивана и паркет, кухня слева.

– Проходи на кухню, садись! Я щас! – он скрылся в ванной.

Кухня из дерева, уголок из коричневой кожи, подоконник весь в цветах, на плите что-то варится. Я села на табуретку и стала рассматривать рисунок на бежевой плитке. Вскоре появился он в черных джинсах и светлой рубашке на распашку.

– Ты чего меня стесняешься? Ты же теперь моя девушка!

– Я просто никогда…понимаешь…

– Что, серьезно – никогда? – он удивленно посмотрел на меня.

Я мотаю головой.

– Н-да! Сюрприз!

– Вот, дура! – подумала тогда я. – Могла бы и притвориться! Зачем я ему нужна такая? Всё, теперь он точно не будет со мной встречаться!

– Есть будешь?

– Не, я ела дома, спасибо!

– Слушай, брось, стесняться! Ешь давай! – он положил мне в тарелку три большие картофелины, на них сверху расплавленные кусочки сыра. – Фирменное блюдо картошка с сыром. Больше все равно ничего нет, а в магазин идти лень.

Мы стали молча жевать.

– Ну, че, куда пойдем? – вдруг спросил он.

Я пожала плечами.

В этот вечер мы пошли на дискотеку с его компанией. Было весело, ребята шутили. Один Колька был какой-то грустный, долго о чем-то разговаривал с Женей, а потом и вовсе ушел, не прощаясь.

Мы протанцевали все медляки вместе. Он проводил меня до квартиры и спросил можно ли меня поцеловать.

– Нет!

– Почему?

– Я не умею! – честно призналась я и подумала, что это конец.

– Хочешь, научу! – обрадовался он.

Я кивнула.

– Рот расслабь и приоткрой! – поучительно сказал Женька.

Я широко открыла рот и закрыла глаза.

Женя захихикал.

– Ну, что не так? – обиделась я.

Он поцеловал меня по-настоящему, по-взрослому. Но в начале мне показалось, что он слишком далеко залез языком. Нелепое ощущение: чужой язык во рту. Это случилось совсем не так, как я представляла.

Женя всегда целовался безумно нежно: наклонялся ко мне, дотрагивался рукой до шеи, тихонько приподнимал голову и жадно, будто пытаясь проглотить, целовал меня. А потом скользил руками вниз по спине, и когда доходил до талии, то резко прижимал меня к себе. Легкая дрожь пробегала по всему телу, и я не помнила себя. Мы могли целоваться часами, ничего не замечая, не чувствуя, ни обветренных губ, ни времени, которое летело с бешеной скоростью, мелькая цифрами в календаре. Он поднимал меня на руки и кружил по всей комнате, а у меня кружилась голова.

* * *

Я рассказала ему о себе почти всё. Он рассказал, что учится на юридическом факультете в МГУ на заочном. У него была золотая медаль в школе. Он всегда хорошо учился. Говорил, что хочет заработать много денег, открыть свою фирму, купить машину. А я спорила, разве деньги так важны? Женя считал, что в нашем мире без денег не выживешь. Мы тогда болтали ночи напролет.

Его родители получили квартиру в Москве и переехали туда, а эту оставили Женьке. О них он рассказывал мне совсем мало. Его отец, Анатолий Сергеевич, военный, поэтому они все время переезжали из города в город. Женя родился в Тольятти, когда ему было года три, Анатолия Сергеевича перевели в управление и они переехали в Мытищи, здесь жила его мама, Женина бабушка. Здесь же через десять лет родилась его сестра Люда. Я ее частенько видела во дворе, она дралась с мальчишками и была жутко вредной девчонкой. Его мама как-то приезжала, для своих лет она очень хорошо выглядела. Я приняла ее за девушку, и Женьке долго пришлось доказывать мне, что это его мама. Когда она увидела меня, сказала, что это черте что, впрочем, по ее словам, это соответствовало его кругу общения. Она кричала, что не за этим его вырастила и все в том же духе. Она всю жизнь очень громко кричала по поводу и без, меня всегда удивляло, как Женя может сидеть и спокойно слушать, не обращая внимания. Когда она приезжала, он готовил ей еду, мыл посуду и убирался. Я спросила, почему он всегда всё сам делает, почему его мама ничего не делает.

– А, у мамы маникюр! – вот и всё, что он мне ответил.

Он встречал меня из школы. Мы очень сблизились. Если у меня что-либо случалось, я бежала к нему. Он стал для меня убежищем от ада, что творился дома, ему я была нужна, его интересовали мои проблемы. Я почти перестала замечать окружающий мир, было все равно, что там творится. Он был очень ласков со мной. Я считала его самым близким и самым родным. Только он меня понимал. У нас даже сердца бились одинаково. Я писала у себя в дневнике, что люблю его безумно. В действительности, я тогда даже не знала, что такое любовь. Впрочем, и сейчас не возьмусь сказать точно. В то время мне легко давалось это слово, а когда на самом деле поняла, что люблю – стало сложно.

Мы совсем не ссорились, не было повода. Он дарил мне цветы и подарки. Устраивал всякие сюрпризы.

Однажды днем, когда я мыла окна у себя в комнате. Он крикнул с улицы:

– Выйди на балкон!

– Зачем?

– Ну, выйди, увидишь!

Я вышла. Он отпустил красный шарик – сердечко, к которому был привязан плюшевый белый мишка, и сказал:

– Это тебе! Лови!

Я едва успела его схватить:

– А если бы я не поймала! – рассердилась я.

– Значит, улетел бы! – он пожал плечами.

– Спасибо!

– Я вечером зайду!

* * *

Это было самое счастливое время. Весна в самом разгаре. Мы каждый вечер гуляли или сидели у кого-нибудь дома. Пели под гитару разные песни. Как-то в мае, Ким с Лешим как раз орали «Кино»:

«Солдат шел по улице домой и увидел этих ребят.

«Кто ваша мама, ребята?» – Спросил у ребят солдат.

Мама-анархия, папа – стакан портвейна…».

Ко мне подошел Коля:

– Пойдем, пройдемся? Мне тебе что-то сказать надо!

Он принес большой букет сирени самой разной. И откуда он столько взял? Мы давно с ним не разговаривали и не виделись, он пропал куда-то. Мы шли по песчаной дорожке, мимо медухи к ЦРБ, она находится справа от стадиона «Торпедо». Там – небольшой сквер с лавочками. Я вдыхала запах сирени – он молча шел рядом.

Больница была большая. Дикие яблони уже зацвели. Я вспомнила тетю Иру, она всегда собирала эти яблоки, варила из них варенье. Она была маминой подругой, из всех ее подруг алкоголичек, самой доброй. Они познакомились на кладбище, когда мама хоронила своего очередного бой-френда, который помер от пьянки. Тетя Ира оказалась его родственницей. Они вместе ушли в запой по этому поводу. У нее была дочка, которую она очень любила, звала ее Лёлей (ее имя Оля). Оля ее ненавидела и забирала у нее все, что она зарабатывала. Последний раз она устроилась чистильщицей рыбы. Работать было тяжело, у нее все время болели руки. Когда Оля вышла замуж и ушла жить к мужу, тетя Ира бросила работу и окончательно спилась. А через месяц сгорела в собственной квартире, не потушила окурок и заснула. Пожар был страшный, дом очень старый, перекрытия деревянные. Мне и вправду было ее очень жаль.

– О чем ты думаешь? – Коля заметил, что я задумалась.

– Ни о чем! – не рассказывать же ему про тетю Иру.

Мы наконец-то добрели до лавочки и сели. Я выискивала в букете цветок с пятью лепестками, чтобы загадать желание. Коля по-прежнему молчал.

– Что ты сказать хотел?

Он замялся, очевидно, не зная с чего начать.

– У меня никого нет из близких, кроме вас с Женькой. Вы самые дорогие мне люди. Я никому никогда не рассказывал то, что рассказывал тебе.

– Коль, да что случилось-то? – перебила я.

– Я попрощаться хотел, вдруг не увидимся больше!

– Как это попрощаться?

От главного корпуса прямо к нам шли Филя с Сёмой.

– Я в армию ухожу! Повестка пришла!

Коля их не сразу заметил. Они подошли к нам.

– Здорово! – Филя пожал руку Коле.

Сёма сделал тоже самое.

– Ну, че, уходишь? – спросил Филя.

Коля кивнул.

– На хрена? – возмутился Сёма. – Че те делать б… больше нечего?

– Я ему говорил, давай денег соберем – отмажем! А он уперся, как баран, пойду служить! – поддержал Филя.

– Да, шел бы ты! – отмахнулся Коля.

– Не, я тя не понимаю, Колян! – не унимался Сёма.

– Да, хорош уже! Отвали ты от него! Решил так решил! Че теперь?! Мы те шикарные проводы устроим, всем Техасом! – Филя крутил на руке толстую цепь.

– Слышь, пойдем! Нам еще к Толстому тащиться! – вспомнил Сёма.

– Лано, короче, вечером у Сашки!

Они ушли.

Мы посидели еще минут пять и тоже побрели к дому. Он думал о чем-то о своем, а я просто не знала, что говорят в таких случаях.

У самой квартиры, он попросил:

– Дай мне фотку на память!

Не люблю фотографироваться, получаюсь всегда по-дурацки, не нравлюсь себе. Отдала ему фотографию, на которой смеюсь, стою, прижавшись к двери. Меня фотографировал брат, она показалась мне самой удачной.

Мне стало ужасно грустно, я не хотела, чтобы Коля уезжал. Обняла его и заплакала. Было такое чувство, будто я потеряла, что-то драгоценное. Будто сейчас все изменится, а остановить это я никак не смогу. Это хуже всего, когда ощущаешь, что сделать ничего нельзя.

– Малыш, ты чего загрустила, а?! Подумаешь, армия! Ты чего?

– Не хочу, чтобы ты уезжал!

– Перестань, два года всего. Это ерунда!

Я заплакала, и он, как-то по-особому прижал меня к себе. Так прижимают родных. Я знаю, что ему было тяжело, но он никогда не показывал вида. Только по тоскливому взгляду его бледно-зеленых глаз, можно было догадаться.

Проводы, действительно, вышли шикарными. Много народу и выпивки. По очереди все говорили тосты. Больше всего мне почему-то запомнился тост Филимона. Он встал с серьезным лицом и сказал:

– Было два друга. Ну, один влюбился в девушку. Ну, типа туда-сюда – шуры-муры. Решил на ней жениться. Пошел к родителям, просить руки. Ну, значит, приходит. Отец девушки говорит, если хочешь, чтоб я ее тебе отдал, то ты должен провести в ледяной пещере на горе три дня и три ночи прикованным. Ну, тот подумал, согласился. В пещере снег, лед, холодрыга. Приковали его. Первая ночь, ему холодно. Уже синий весь, замерз, чуть ли не до смерти. Раз, вдалеке около выхода из пещеры разгорелся гигантский костер – согрел его. Вторая ночь снова ему холодно, снова прямо в последний момент костер разгорается, опять его согревает. Наступает третья ночь – то же самое. Из ниоткуда появился костер супер гигантских размеров – согрел его. По истечении третьего дня пришел отец девушки, снял с него оковы. Все, типа, ты выдержал, давай к свадьбе готовиться. Тот на радостях бежит к другу. Прибегает к нему, ну, стучится – выходит мать парнишки. И говорит, что он умер. Он у нее естественно спрашивает: «Как? Из – за чего?». Она ему отвечает: «Когда ты в первую ночь в пещере был, он собрал весь хворост, который нашел вокруг пещеры, и развел костер, чтобы тебя согреть. Во вторую ночь он вынес из дома все, что горело, и снова разжег костер, чтобы тебя согреть. В третью ночь он не нашел ничего, что можно было жечь, чтобы тебя согреть, и поджег себя». Так выпьем же за настоящих друзей!

– Во, блин ты загнул! – удивился Сёма.

Все чокнулись.

– Да, лано, Колян, дембель не девушка – мимо не пройдет! – обнадежил Филя.

– О, наконец-то, родная зажигалка! Э, слышь, откуда она у тя? Неделю уже ищу! – обрадовался Филимон, глядя на закуривающего Сёму.

– У Наташки на кухне нашел!

– Угу, тихо спи…л и ушел, называется нашел!

– Так, тихо вы, черти, не жужжите! – сказал Ким. – Колька, раз уж ты идешь отдавать долг, который не занимал, желаю тебе, чтобы ты его побыстрее отдал. Если в пеленках не сдох, не сдохнешь и в портянках. У меня же брат служил на зоне, и нечё, жив-здоров, проблем не знает. Одним словом, служи, как наши деды.

Потом встал Сашка Козаков:

– Ща, пацаны, я реальный армейский тост вспомнил. Слушайте, короче, стихотворение:

Я пью за то, что не сбылось,За запах девичьих волос,За неотправленные письма,За телеграмму «Замуж вышла»,За суету внутри казармы,За годы, что пропали даром,За королеву черной масти,За отпуска военной части,За марш-бросок, глухие стоны,И за старшинские погоны,Что упадут тебе на плечи,Как звезды в этот теплый вечер!

– О, ты смотри, выучил! – Удивился Сёма.

Тостов говорили еще много, шутили. Женя с Колей потом ушли и пили вдвоем.

Утром мы проводили его до военкомата. Он улыбнулся на прощание, как-то по-детски, больше он так не улыбался уже никогда. С тех пор прошло много лет, а я все еще помню эту улыбку – грустную, наивную. Если бы Коля знал, что ждет его там?! Если бы знал!

* * *

Через неделю все вернулись к своим делам и забыли думать про Колю. Жизнь продолжалась и как никогда была полна красок и чудес. Мы все так же бегали по дискотекам, собирались компаниями. Случались, конечно, мелкие драки, но кто придавал им значение.

Около «Индианы Джонс» стояли старые деревянные дома. В них жили люди, и они были не в восторге от такого соседства. Постоянные сборища пьяной молодежи, всякие стрелки, громкая музыка и прочее. Какой-то мужчина, дом которого был ближе всего, решил разобраться. Его забили ногами пятеро ребят. Он выжил, но остался инвалидом. Его жена потом кричала на нас, что мы нелюди, твари, сволочи ….

Я видела только, как его увезли в больницу. И многого не знала. Но мне стало жутко от всего этого.

Я спросила Женьку:

– Что случилось?

– Да, хрен какой-то, начал на наших пацанов вырубаться. Сам нарвался, первый полез! Не х… выё….ся!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.