Война буров с Англией
Х. Р. Девет
Война буров с Англией
Знак информационной продукции 12+
© ООО «Издательство «Вече», 2017
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2017
Предисловие
Третий не прикуривает. Почему? Когда первый англичанин зажигает спичку, бур хватает винтовку, когда от нее прикуривает второй – целится, а когда третий – стреляет.
Поговорка времен Англо-бурской войныХристиан Рудольф Девет – так правильно было бы называть знаменитого бурского генерала-партизана – родился 7 октября 1854 г. в округе Смитфилд Оранжевого свободного государства. «Цветное» название родины Девета происходит от реки Оранжевой, по которой проходила граница этой республики. Вместе с государством Трансвааль, располагавшемся далее к северу, они составили достаточно странное для политической карты Африки того времени образование: две независимые страны, основанные потомками голландских и французских колонистов, в окружении английских владений.
История буров – так обычно называют соотечественников Девета, – началась в середине XVII в. вместе с колонизацией голландцами района Кейптауна, получившего название Капской колонии. Вскоре сюда прибыли бежавшие из Франции гугеноты, а также немало выходцев из других регионов протестантской Европы. Спустя полтора столетия, во время Наполеоновских войн, Капская колония попала в руки англичан. Поначалу британская администрация не вмешивалась в дела местного белого населения, но после 1820 г. стали прибывать английские переселенцы и начались проблемы. Вводились английские законы, английская система образования. Британцы заигрывали с местным чернокожим населением, которому буры как минимум не доверяли. Закон 1833 г., отменяющий рабство, не вызвал у них понимания.
В 1835 г. более 10 000 человек, в основном из восточных областей Капской колонии, начали Великий Исход. Они искали свои «земли Палестинские» на берегах рек Оранжевой и Вааль. Глубоко религиозные люди, буры сохраняли пыл, который был характерен для кальвинистов и гугенотов времен Религиозных войн в Европе. Их главными советчиками были Библия и здравый смысл. Они не доверяли англичанам, не доверяли племенам банту, на территории которых основывали свои новые поселения. Они не доверяли даже голландской Реформатской Церкви, которая решительно выступала против этого исхода. Они уходили от «сего мира» в земли, где хотели жить по библейским законам и оставаться свободными людьми. Недаром они называли друг друга «бюргеры», то есть свободные граждане. Словечко «бур» («крестьянин») воспринималось ими как обидное.
Между тем большинство людей, говоривших на африкаанс, диалекте голландского языка, осталось на территории Капской колонии. Англичане позволили им сохранить культурную и религиозную самобытность и смогли привлечь на свою сторону. Все это в будущем трагически сказалось на судьбе бурских республик.
Первые десятилетия существования Трансвааля и Оранжевой были наполнены постоянными столкновениями с зулусами, англичанами, друг с другом. В 1880 г. англичане установили контроль над Трансваалем, но после восстания (известного как Первая англо-бурская война 1880–1881 гг.) независимость бурских государств была восстановлена.
Буры оказались решительными людьми, неколебимая уверенность в своей правоте и силе, воспитывавшаяся в течение многих поколений, позволила им создать вполне жизнеспособное общество. Девет в начале своей книги рассказывает о том, как питались бурские ополченцы: основой их «диеты» было мясо, которым они пользовались разумно и экономно – в отличие от англичан, для которых мясо было важным, но все же дополнением к зерновому рациону. Это важная деталь: питание характеризует жизнь буров. Земледелием занималось меньшинство. В большинстве своем соотечественники Девета были скотоводами, разводили быков, овец, создали страусиные фермы (певички знаменитых парижских кафешантанов одевались в перья, присланные из библейских земель буров). Постоянная угроза со стороны чернокожего населения и хищников, обитавших в саваннах, превратила их в прекрасных стрелков, выносливых наездников и прирожденных партизан. Центральные власти не вмешивались в дела бюргеров, а библейская религиозность делала их законопослушными людьми. Несмотря на запрет рабства, к чернокожим они относились как к людям низшего сорта и свысока смотрели на англичан и африкаанс, обитавших в Капской колонии и Натале.
Возможно, эта необычная цивилизация просуществовала бы дольше, но золотая лихорадка 1880—1890-х гг. резко поменяла жизнь свободолюбивых бюргеров. После открытия золотых копей близ Йоханнесбурга сюда ринулись тысячи и тысячи золотоискателей, в основном говоривших на английском языке. Про Трансвааль узнали в Европе. О необычайных богатствах этой земли писали Луи Буссенар, Майн Рид, Конан Дойл. Райдер Хаггард – словно в унисон библейской религиозности буров – поместил в Южной Африке легендарные «копи царя Соломона».
Часть золотоискателей возвращались в Европу, но многие оседали в бурских республиках, и к середине 90-х гг. это стало проблемой. Число «ойтландеров» («иноземцев»), как называли пришельцев буры, почти сравнялось с числом традиционных граждан Трансвааля и Оранжевой. Они начали требовать избирательных прав, но бюргеры, опасаясь потери национальной и государственной идентичности, решительно отказывали им в этом. В 1895 г. вооруженный на деньги Британской компании Южной Африки отряд попытался вторгнуться в Трансвааль. Однако ойтландеры не поддержали его, и попытка решить «бурскую проблему» одним ударом завершилась провалом.
В течение последующих лет шли постоянные переговоры о статусе ойтландеров. Бюргеры занимали в них непримиримую позицию, предлагая передать рассмотрение этого дела третейскому судье (например, Германии, в пику Англии симпатизировавшей бурам). 9 октября 1899 г. Трансвааль предъявил Великобритании ультиматум, требуя отвести войска от своих границ. Агрессивность буров была вызвана их надеждой на поддержку со стороны собратьев-африкаанс, обитавших в Капской колонии, а также на помощь со стороны Германии, России и других стран, уже давно искавших возможность насолить Британской короне. Англичане проигнорировали ультиматум, и 11 декабря Трансвааль и Оранжевая объявили войну Британской империи.
Буры ошиблись в надежде на внешнюю поддержку. Африкаанс по ту сторону границы остались лояльны Лондону, а европейские державы ограничивались дипломатическими протестами и негласным разрешением на отправку в Трансвааль добровольцев. В итоге на стороне буров сражались немцы, русские, французы, что в течение двух лет поддерживало у тех иллюзорную веру во вмешательство «больших друзей».
В свою очередь англичане переоценили возможности своей регулярной армии. Им пришлось воевать с вооруженным народом: в войсках Трансвааля и Оранжевой сражалось более 30 000 человек – почти все мужское население, способное взять в руки оружие.
Во время этой войны лихие налеты вооруженных пиками английских улан и атаки шотландских полков в сомкнутых рядах, напоминающие наполеоновскую эпоху, сочетались с применением пулеметов и шрапнели, бронепоездов и бездымного пороха, государственного террора и концлагерей. Именно в эти годы появились понятия окопной войны и народа-партизана.
Поражают масштабы пропагандистской борьбы, развернувшейся в Европе в связи с Англо-бурской войной. В нее оказались вовлечены даже Конан Дойл и Редъярд Киплинг. Воспоминания Христиана Девета – часть этой борьбы. Они были написаны сразу после заключения мирного договора и тут же переведены на многие языки, в том числе русский.
Христиан Девет участвовал еще в войне 1880–1881 гг. В 90-х гг. он занялся политикой и был избран в парламент Оранжевого свободного государства. Войну 1899 г. Девет встретил в качестве «комманданта бюргеров», то есть руководителем ополчения своей родины. Однако к непосредственному руководству военными действиями он приступил лишь в феврале 1900 г., после того как в плен попал генерал Кронье. Именно Девет стал идеологом перехода к партизанским формам ведения военных действий, и вплоть до мая 1902 г. его отряды оставались неуловимы для англичан.
По окончании войны судьба бурских вождей оказалась диаметрально противоположной. Поначалу три знаменитых бюргерских генерала – Христиан Девет, Коос Деларей (де ла Рей) и Луи Бота – совершили поездку по Европе, собирая средства для пострадавших буров. Но если первые двое и в будущем остались символами бурского сопротивления, то Луи Бота сблизился с победителями. В 1910 г. он стал премьер-министром Южно-Африканского Союза, британского доминиона, в который вошли английские колонии в Южной Африке и бывшие бурские республики. В 1914 г. вслед за Лондоном он объявил войну Германии. Это действие вызвало раскол среди буров. Нужно отметить, что африкаанс составляли значительную часть вооруженных сил Южно-Африканского Союза. Их планировалось использовать во время вторжения в германские колонии, прежде всего в Юго-Западную Африку (Намибию). Многие ветераны войны 1899–1902 гг. отнеслись к действиям Боты с возмущением. Они воспринимали Германию как страну, которая всегда симпатизировала их борьбе за независимость и которая в случае успеха на полях сражений в Европе могла бы гарантировать им возвращение свободы.
Убийство 15 сентября Кооса Деларея, совершенное английскими полицейскими якобы по ошибке, ускорило подготовку антианглийского восстания. Бурские отряды на границе Юго-Западной Африки перешли на сторону немцев. А в середине сентября началось восстание на территории бывших бурских республик. Его возглавили ветераны войны против англичан, среди которых был и Девет.
Однако большинство африкаанс не поддержало этой борьбы. За Деветом и его товарищами пошло лишь 12 000 человек. У Луи Боты имелось более 32 000 солдат, большую часть которых составляли те же буры. В итоге после первых успехов, восставшие были разбиты. Луи Бота лично возглавил карательные войска и 12 ноября у Маргварда разгромил отряд Девета. 1 декабря главнокомандующий армией Оранжевого свободного государства попал в плен к своему бывшему соратнику. В начале января последние очаги сопротивления оказались сломлены.
Вскоре после этого бурские войска, ведомые Луи Ботой, оккупировали германскую Юго-Западную Африку. А в 1915–1918 гг. дивизии Южно-Африканского Союза, возглавляемые еще одним ветераном Англо-бурской войны, генералом Яном Христианом Смэтсом, сражались против немцев в германской Юго-Восточной Африке.
Что касается Девета, то он больше к событиям Первой мировой войны отношения не имел. Проведя год после пленения в тюрьме, он был освобожден под письменное обязательство не участвовать в какой-либо политической деятельности и вернулся на свою ферму Деветсдорп. Здесь Христиан Рудольф Девет и скончался 3 февраля 1922 г.
В последние годы личность Девета, как и его соратника Деларея, начинает привлекать к себе все большее внимание, особенно со стороны африкаанс, для которых «львы прошлого» становятся знаменем в объединении перед лицом новой расовой и национальной ситуации в Южно-Африканской Республике.
Роман Светлов
От автора
В предисловии к моей книге я хотел бы, уважаемый читатель, сказать только одно: я не писатель. Но я чувствую, что история борьбы, во время которой маленький народ пожертвовал всем за свою свободу и свои права, осталась до сих пор для всего цивилизованного мира малоизвестной. Я считал своим долгом описать в этой книге то, что было испытано мною лично в течение этой войны, и рассказать все это не только для современников, но и для потомства не для одного африканского народа, а для всего света. Я делаю это и по чувству долга, и по настоянию многих уважаемых мною людей как среди моих соотечественников, так и лиц других национальностей и даже многих английских офицеров. Я надеюсь, уважаемый читатель, что вы не будете разочарованы, читая мои приключения. Мне не пристало подобно тому, как это делают иногда писатели-историки, набирать необыкновенные происшествия, порою ни на чем не основанные, чтобы составить увесистую книгу, или же для того, чтобы создать себе имя. Я очень далек от этой мысли! Выпуская мою книгу (как бы она ни была просто написана), я имел только одну цель в виду: рассказать всему свету историю, которая если и не обнимает всей правды этой удивительной войны, то, во всяком случае, есть не что иное, как только чистая правда. Оригинал написан мною на голландском языке, и я не считаю себя ответственным за переводы на другие языки.
Хр. Р. Девет
От переводчицы
Я счастлива, что на мою долю выпала честь перевести на русский язык эту замечательную книгу.
Своей простой, бесхитростной правдой, своим сдержанным перечнем поразительных по жестокости фактов беспримерной войны эта книга является живым укором совести, еще не заснувшей в сердцах всех цивилизованных народов мира, подобно тому, как болезнь Девета, последовавшая при первом столкновении с европейской цивилизацией, является живым упреком культурно-лихорадочной жизни Европы.
Девет – этот легендарный герой, привыкший к физическим лишениям, проживший два с половиною года под открытым небом Африки, – не выдержал европейской жизни, заболел и принужден был, по совету врачей, как можно скорее уехать туда, где ждал его исстрадавшийся народ и где он вместо прежнего дома нашел все ту же палатку, раскинутую под открытым небом в разоренной стране.
О достоинствах самих воспоминаний героя, наводившего ужас на стотысячную армию англичан, говорит со свойственным ему красноречием и поэтичностью пастор Гиллот.
Со своей стороны считаю долгом указать на значение приложений. Эта документальная летопись последнего акта трагедии, протоколы совещаний уполномоченных буров между собою и с английскими вождями об условиях мира. Стоит пробежать несколько страниц прений, веденных в Фереенигинге и Претории, чтобы получить потрясающее впечатление предсмертной агонии целого народа.
Мемуары Девета написаны не чисто голландским языком, а с большой примесью специально африканских слов и оборотов речи, вследствие чего, по отзыву голландских газет и журналов, многие переводы крайне далеки от подлинника.
Мне удалось справиться с трудностями своеобразного языка благодаря любезному участию, принятому в деле голландским пастором Гиллотом, которым написано красноречивое введение. При его же участии составлены дополнения, в которых особенно любопытны подробности о приключениях пяти героев-буров.
Половина чистого дохода с издания будет предоставлена бурам и передана самому Девету.
Екатерина Половцева
Декабрь 1902 г.
Война буров с Англией
Введение
Мемуары Девета в оригинале лежали в моем письменном столе. Про них говорили мне еще летом в Голландии, когда я был у президента Крюгера. Компетентные утверждали, что из них мы узнаем если не всю правду, то, во всяком случае, одну только правду про эту ужасную войну, порожденную ложью, насыщенную жестокостью и чреватую грядущими бедствиями!..
День прошел. Я не брался за мемуары. Я ждал ночной тишины и полного уединения, чтобы отдаться впечатлениям от рассказов о пережитом такого человека, как Девет.
Я взялся за чтение. Первым впечатлением было удивление и некоторое недоумение. В мемуарах не было ничего из того, что обыкновенно ждешь от подобной книги. Ни трубных призывов к битве, ни мчащихся эскадронов, под которыми дрожит земля, ни всей шумихи и мишуры обычных описаний битв. Простой окрик: «В атаку, бюргеры! На штурм!» – решает дело. Нет ни психологических хитросплетений, ни глубокомысленных политических размышлений. Все просто как летописное сказание. Одни только факты.
Правда, впрочем, что мы переносимся в другой мир. В нем и следа нет нашей мелочности, нашей тривиальности. Развертывается широкий горизонт, чувствуется дуновение свежего ветра! Но как мало хлопочет этот человек о том, чтобы извлекать эффекты из своего богатого материала. Нет ни выточенных, лощеных фраз, ни красноречивых описаний, ни единства. Как горный поток, несется рассказ по камням и скалам. Я задумался и отложил на минуту рукопись.
И вдруг, среди ночной тишины, я услышал шаги. Кто-то вошел в мою комнату. Я обернулся. Передо мной стоял высокий человек. Я его сразу узнал. Это был сам Девет. Это его высокая фигура, несколько согбенная как бы от тяжелой ноши. Молча он приблизился ко мне и подал мне свою руку. На меня глядели его очи, спокойные и ясные, как поверхность реки Тугелы, пока она не побагровела от христианской крови, глубокие, как ночное небо Южной Африки, грустные, как глаза ребенка, похоронившего свою мать, свою гордость, свою любовь, свое прошлое, свое будущее. Все похоронено, говорили эти очи…
Глубокие морщины избороздили высокий лоб… Бывает, что молодые люди врезывают в кору молодых деревьев имена, годы, отдельные слова. Когда деревья стареют, надписи эти все глубже и глубже чернеют в коре. Каждое имя – это рассказ, каждый год – история, каждое отдельное слово – песня радости или горя. И глубокие морщины в этом высоком лбу говорили о том же.
Голос его был беззвучен, как у человека, долго говорившего среди бури, проносившейся над его головой. Лишь иногда прорывались грозные звуки, как отдаленные раскаты грома.
– Я пришел, – сказал он просто и спокойно, – попросить тебя передать русскому народу привет и благодарность. Мы так охотно сделали бы это сами[1]. А потом я порасскажу тебе кое-что. Ты поймешь тогда, что я хотел сказать, говоря, что я не писатель[2].
Я жил счастливым человеком на своей ферме в Гонигспрейте. Шестнадцать сыновей и дочерей составляли мою радость и гордость. Я не был честолюбив и держался в стороне от политической сутолоки. Но я жил в тесной связи со своим народом, любя всей душой свою свободную Оранжевую республику, которая недаром носила имя «Оранской», этого покрова и защиты моих предков – гугенотов и гёзов.
Теперь я бедняк. Дом мой сожжен, страна разорена, стада уничтожены. Жена моя с детьми скитались долго-долго, пока ее, наконец, взяли в плен, и не выпускали, потому что она была моя жена. Смерть скосила многих из милых мне. А моя страна, моя Отчизна!.. Я все похоронил, мою любовь, мою гордость, мою будущность. Вот как это произошло.
И он начал рассказ просто, без прикрас, как он говорит и в книге. Но теперь я все понял. Под впечатлением его личности мне все стало ясно.
Он продолжал рассказ. По временам он останавливался, устремлял взор в темноту и проводил рукой по глазам. Мозолистая рука была влажна. Иногда очи его как бы уходили в глазные впадины, и в глубине клокотало что-то. Мне чудились отзвуки далекой грозы. Чело омрачилось как бы от сильной внутренней боли. И крепкое тело дрожало и трепетало, как в лихорадке. Он покрыл лицо руками и умолк. Все было тихо. Молча встал он. Я был один.
И снова я взял рукопись. Другими глазами, однако, читал я ее теперь. Я понял, что эта не книга в обыкновенном смысле слова. Чтобы оценить ее, надо проникнуться личностью самого Девета, уяснить себе его нравственный облик. Надо понять это снисхождение и моральную высоту, с которой оно во враге всегда видит человека, эту чарующую простоту, когда он двумя-тремя словами говорит о факте, который мог бы прославить целую армию. Этот герой набрасывает покров на собственные подвиги, чтобы выдвинуть мужество других. С детскою наивностью удивляется он, как можно вести войну «таким образом». Непоколебимая воля уживается в нем с сердечною теплотой, железная энергия с добровольным подчинением такому человеку, как Штейн. Для того, кто прочтет книгу таким образом вместе с Деветом, он станет палимпсестом, в котором из-под видимых письмен выступят невидимые.
И их-то мы и должны читать. Девет поведает нам о глубокой, жгучей боли, вызываемой изменой братьев и малодушием бюргеров, но, с другой стороны, и об этой непоколебимой вере в Бога: «Наша борьба – это борьба веры, и именно поэтому мы не можем прекратить ее; разве не все равно – роем ли мы могилу самим себе или свободе?»
Это книга слез, но и книга грозного обвинения против цивилизации, против извращенного христианства, наряду с которыми мрут 20 000 беззащитных женщин и детей. Прокурором человечества является этот фермер из Гонигспрейта, который возрождает страшное обвинение против всей Европы!.. И в то же время это человек, который еще дождется своего Гомера, своего Бояна, который воспоет на весь мир вещие песни о его подвигах.
Какое влияние будет иметь эта книга? Мне сдается, что мысли, в ней заключающиеся, напоминают древние статуи Будды на острове Ява. В течение столетий они покоятся в земле, и равнодушная толпа проходит по ним. Но вот пытливый исследователь раскапывает их, и снова сияют они яркою красою.
Может быть, и наше мелочное время вскоре затянет мысли света слоем песка и тины. Но и течения, по милости Божией, меняются. У людей, подобных Девету, течет в жилах пророческая кровь.
Дух земли говорит в «Фаусте» Гёте:
Так на станке проходящих веков
Тку я живую одежду богов.
Наступают времена, когда и лаковые полусапожки попирают одежду богов, именуемую справедливостью и любовью, рвут и оскверняют эту одежду. Тогда являются новые пророки, и вновь возобновляют старую борьбу, и ткут новую одежду, наименование которой остается незыблемым: справедливость и любовь!
А мы, прочтя книгу, хотели бы еще раз пожать нашему Девету руку и сказать ему: «Твоя война – дело веры, и в нас пробудил ты крепость веры: тебе и твоим потомкам принадлежит будущее».
Пастор Гиллот.
С.-Петербург,
декабрь 1902 г.
Глава I. Я поступаю на службу в качестве простого бюргера
[3]
В сентябре 1899 года было сообщено всем гражданам Оранжевой республики, чтобы они были, согласно закону мобилизации, готовы по первому же призыву вступить в ряды войск (commando)[4]. Прежде чем продолжать, я позволю себе сказать несколько слов об законе, определявшем служебные обязанности бюргеров, вступавших в войска. По этому закону каждый бюргер в возрасте от 16 до 60 лет постоянно, во всякую минуту, должен был быть готов выступить на защиту Родины. При этом требовалось, чтобы каждый являвшийся по призыву был снабжен верховой лошадью, седлом, уздечкой, 30 патронами или полуфунтом пороха, 30 пулями и 30 пистонами, а также провиантом на 8 дней. Постановление о порохе, пистонах и пулях относилось к тому времени, когда еще было сравнительно мало бюргеров, имевших собственные ружья, заряжавшиеся с казенной части, achterlaaieres[5], как мы их называли.
Упоминая о провианте, закон не указывал, в чем этот последний должен был заключаться и сколько именно его было нужно иметь каждому бюргеру при себе. Тем не менее как-то само собой установилось правило, чтобы провиант состоял или из мяса, разрезанного на длинные, тонкие куски – touwtjes[6], высушенные, просоленные и проперцованные, так называемые «бильтонги»[7], или из колбасы и хлеба, приготовленных в виде бурского бисквита. Количество нужного провианта также не указывалось законом; каждый бюргер должен был рассчитывать на 8 дней и точно знать, сколько ему могло хватить на это время. Вскоре после разосланного уведомления все бюргеры были призваны на действительную службу. Это произошло 2 октября 1899 года. В этот день все фельдкорнеты[8] явились к заранее указанным местам, и все бюргеры распределились по отрядам. Между последними находился и я. Я поступил вместе с другими на службу, взяв с собою трех сыновей: Котье[9], Исаака и Христиана. На другой день мы все, бюргеры из Вейк-Кром-Элленбог, принадлежавшие к округу Гейльброн, собрались в местечке Эландслагте. Фельдкорнетом этого округа был господин Мартинус Эльс, а коммандантом всего отряда г-н Лукас Стенекамп[10]. Вскоре нам было объявлено, что военным советом решено, чтобы отряд, к которому принадлежал я, вместе с бюргерами округа Вреде, Гаррисмита и некоторою частью отряда округа Вифлеема, Винбурга и Кронштадта, как можно скорее двинулся к границе Наталя. Повинуясь приказанию, мы через 6 дней прибыли в Гаррисмит. С этого момента началась военная жизнь. Восемь дней, в течение которых бюргеры были обязаны содержать себя сами, быстро прошли, и для правительства наступило время принять на себя заботы о воинах. Что касается этой заботы, то я должен заметить мимоходом, что это дело обстояло у нас иначе, нежели в британском лагере. Английские войска получали свои ежедневные порции. Каждому солдату давалось столько же и той же самой провизии, какую получал любой из его товарищей. У нас же (я не говорю о тех случаях, когда распределялись мука, сахар, кофе и другие подобные припасы) было не так. В то время как английский солдат получал свою пищу готовою, в виде консервов, «бликкискост»[11], как их называют буры, мы получали сырые продукты и должны были сами приготовлять себе пищу. Я позволю себе остановиться несколько долее на этом предмете, полагая, что небезынтересно знать, каким путем бур на войне получал свою порцию мяса. Животные – бык, овца или другое какое – застреливались или закалывались, мясо разрезалось на куски, и тут-то наступало весьма ответственное дело раздачи нарезанных кусков мяса, что исполнял заведовавший мясом – vleeschorporaal. Так как куски были очень разнообразны, то беспристрастие должно было быть отличительным качеством всякого заведовавшего мясом. Поэтому обыкновенно во избежание каких бы то ни было недоразумений распределявший куски становился спиною к бурам и, взяв в руки первый попавшийся кусок, лежавший перед ним, передавал его сзади стоявшему, конечно, только в том случае, если этот последний значился в списке, предварительно прочитанном вслух. Полученным куском бур должен был быть доволен; тем не менее нередко случалось и противное; возникали даже ссоры. Не было ничего удивительного в том, что в таких случаях заведовавший мясом, сознавая свою полную правоту, горячился. Иногда ему стоило большого труда объяснить это какому-нибудь бестолковому, обвинявшему его буру, и подчас дело не обходилось без взаимной потасовки. Но это продолжалось недолго. После нескольких недель обе стороны привыкали друг к другу, и, я думаю, многим заведовавшим раздачей мяса приходилось, снисходя к человеческим слабостям, оставлять без внимания обидные замечания буров, пропуская их мимо ушей. С другой стороны, и сами якобы обиженные стали лучше понимать свои ошибки и научались быть довольными всем. Бюргер должен был приготовлять себе мясо сам, варить его или жарить, как ему хотелось. Обыкновенно это делалось так. Мясо насаживалось на сучок, срезанный с первого попавшегося дерева. Часто такая вилка делалась из колючей изгороди, с двумя, тремя и даже четырьмя зубцами. Требуется большое искусство, чтобы все куски, жирные и тощие, насаженные на вилку и называемые в таком виде bont-span[12], держались бы хорошо над огнем и равномерно жарились. Из муки бюргеры делали себе пироги. Они варятся в кипящем сале и называются обыкновенно «бурными охотниками» (stormjagers), а также «желудочными пулями» (maagbommen)[13]. Что касается пользования мясом на войне, то наш противник отличался от нас еще и в другом отношении. Когда впоследствии англичане, отнимая у нас наш скот и пользуясь им даром, стали раздавать солдатам сырое мясо, то они убивали скот так же, как и мы, но в то же время бросали много мяса зря, бесцельно, чего мы никогда не делали. На местах их лагерей нам не раз случалось находить животных, наполовину изрезанных, быков, овец, свиней и даже птиц.