– Музыка у вас хороша, Роб. Как будто причесывает нейроны в мозгу, давая легкие импульсы и тепло в конечностях. Удивительно приятно, – обратилась к нему Фелиция.
– А вы из нашего эзотерического общества выходит.
– Что за инсайдерское комьюнити?
– Тех, кто слушает подобную инструментальную музыку и не испытывает утомления или гнетущей скуки. И не просит поставить что-то пободрее и подинамичнее. Псевдо-веселое, проще говоря.
– Ах, да. Зажигательная музыка – уж совсем не мое. Да и вообще позитивные мажорные мотивы – это как-то странно, не находите? Во всем, что имеет глубину, содержится печаль.
– Вы тонко чувствуете, Фел. И глубина у вас, как у колодца. Мне даже не по себе.
– А у вас знаете какая? Судя по всему, как у слоистого озера. Каждый уровень имеет отличный от другого цвет и температуру. Не сомневаюсь в этом. А еще: с вами я впервые увидела звезды. Не просто посмотрела, а увидела.
Интерлюдия
Замечали ли вы, как часто фигурирует это слово – звезды? «Во всем виноваты звезды», «не с кем смотреть на звезды», «если звезды зажигают, значит это кому-нибудь нужно». Контекстов и не перечесть. Почему люди стремятся к этим самым звездам? И заметьте – тут вовсе не так важно, какой подтекст подразумевается, в любом случае, все одно – звезды – это огни, яркие и желанные.
Режиссеры демонстрируют нам их ужасающую бесконечность, поэты говорят об их вселенском предназначении, а в военных песнях зачастую поется: «гори, гори, моя звезда» (тут невольно возникает ассоциация с любимой женщиной). Получается, что звезда – это такое всеобъемлющее понятие, способное уместить в себе самые разные невероятно положительные смыслы. Звезды всегда притягательны, маняще неизведанны и мерцающе красивы. А еще – к звездам ведь тянется далеко не каждый, да и рассмотреть их может едва ли не избранный.
Художники всегда ищут утешения в ночном небе. Ночь – это самое время для событий, а маленькие сверкающие сгустки появляются на небесном своде цвета индиго, как правило, после полуночи. Стоит разделить звездопад с теми, кто близок вашей душе. Можно конечно и одному попробовать, но боюсь, что нужного эффекта достичь будет гораздо сложнее.
У фонарщика/Фаролеро
Они добрались до маленького кафетерия на углу одной из центральных улиц. Его окна были украшены витражами, а внутри пахло коричными завитками и мятой.
Роб аккуратно разлил воду с мятным маслом в причудливые чашки из тончайшего фарфора. На них были выгравированы причудливые имена.
– Как называется это место? – спросила Фелиция.
– Фаролеро. Популярно среди посвященных. То есть – почти неизвестно, – он ухмыльнулся.
– Это причудливое слово что-то означает?
– Да, «фонарщик». Но не всегда следует присваивать тексту какие-то особые значения.
– Согласна, конечно. Это я вечно все стараюсь интерпретировать. Без необходимости.
В кафе было достаточно людно, но при этом совсем не шумно; посетители платили только за время, проведенное в кафе. Никто не оплачивал угощения или напитки. Потому что их главное правило – «еда – это фон, а не основное действие». Именно поэтому время, проведенное здесь за беседой, ценилось гораздо выше, чем осязаемое. Хотя, кстати говоря, это самое осязаемое было весьма и весьма недурным в этом заведении: рогалики с абрикосами и полынью, теплый штрудель с макадамией, шоколадный фондан с красным перцем и множество других лакомств. Многие приходили сюда в мантиях, но не просто для ореола таинственности – то и правда были тайные сообщества. Посетителей обслуживали официанты в накидках из бархата, расшитого причудливыми птицами, похожими на калифа-аиста.
Фелиция долго рассматривала замысловатые предметы интерьера, посуду со сказочными рисунками, меню, имевшее оформление с виньетками и золотым тиснением: там не было цен, только наименования очень необычных блюд и десертов. Фелиции особенно запомнились следующие позиции: жареные каштаны с ореховым сиропом, фисташковый мусс с пахтой, фиалковое мороженое с анисовым кремом и меренгой, шоколадное печенье с морской солью.
Официант вежливо поинтересовался, что она будет:
– Мисс, определились?
– Вы знаете, выбор весьма обширный. Но пожалуй, для меня печенье с морской солью, – сказала Фел, широко улыбнувшись.
– Конечно. А вам, сэр?
– Мне, пожалуйста, жареные каштаны. И для нас двоих большой чайник малинового чая.
– Будет исполнено. Как только в кубке вскипит вода, все будет готово.
С этими словами он поставил железный сосуд на стол.
– Благодарим вас, – ответил Роб и заговорщически подмигнул.
Фелиция лишь ошарашенно продолжала смотреть на посетителей. Кажется, она начала осваиваться в этой обстановке:
– Мне очень по душе старинные предметы, Роберт. Поэтому здесь мне очень хорошо. Я рассматриваю все эти деревянные полки времен позапрошлого века, книги с позолотой и сразу вспоминаю свою Родину.
– Рад это слышать. Я тоже, собственно, большой приверженец старины и антиквариата.
– А как вам нравится Аляска, Фелиция? Вы родились не здесь?
– Хм, нет, Роберт, я родилась не здесь. А вот к Аляске уже прикипела. Там, откуда я родом, много аристократических отголосков и былого имперского величия.
Надо сказать, Фелиция родилась в Санкт-Петербурге (может быть, поэтому было и в ней что-то аристократическое); всей душой она обожала этот мрачновато-помпезный и такой противоречивый город и считала его единственно родным. С упоением и нежностью Фел гуляла по каналам Петербурга, любовалась соборами и сохранившимися резными балконами.
Они ходили с мамой на балет и в оперу. Слушали концерты в консерватории. Обедали в доме Зингера и всегда уходили с книжными покупками. Когда Фел исполнилось тринадцать, их семья эмигрировала на Аляску. Брату тогда было пять лет. Они поселились в той части, где были фьорды и ледники. Мама, как и упоминалось, была русской, а папа —американцем, поэтому решили поступить справедливо: переехать в так называемую русскую Америку.
«Земля полуночного солнца» с ее пейзажами в холодных тонах пришлась очень по душе юной Фел. Как она любила говорить: я еще не люблю Анкоридж, но он мне очень нравится. Для неё Аляска представлялась бесконечным, нетронутым природным массивом. Изрезанные ущельями глетчеры, фьорды и заливы, разбросанные на морском побережье, волновали ее девичье сердце. Зима была полноправной хозяйкой этого края, а после прохладной Северной столицы России это было привычно и что самое главное: во всем этом было что-то родное и понятное. Церковь святого Николая в Джуно напоминала о многочисленных соборах Санкт-Петербурга. Конечно, его архитектура не была столь пышной, как это принято в России, но все же там душа успокаивалась, и все внутри наполнялось одухотворенным светом.
Много позже Фел искренне полюбила Аляску. Для неё эта местность стала оплотом тишины и первозданной красоты. Многое на этом полуострове было не исследовано и заповедно, но это и привлекало. В этих краях можно было просто молчать и созерцать. В Анкоридже Фел тогда впервые увидела Северное Сияние, хотя отец рассказывал ей, что в России в Мурманске его тоже можно посмотреть. Существовала все время какая-то незримая нить между ее Родиной и этой Землей, ведь во времена Александра II Аляска была территорией России.
Обо всем этом с восторгом и светлой радостью Фел долго рассказывала своему собеседнику, которому потом будет суждено стать ее возлюбленным. До глубокой ночи они сидели друг напротив друга, медленно смакуя чай и печенье с шоколадом и морской солью, которым Фел поделилась с Робертом. Затем Роб встал и подошел к пианино. Других посетителей уже не было. Было безмолвно и так уютно, как бывает только ночью. Роберт почти всегда по вечерам садился за фортепиано, это была часть его рутины. Он это делал не только по работе, но и конечно, для души. Роб мог музицировать часами, писал аранжировки к песням или аккомпанементы для оркестров. Вот и сейчас он решил не нарушать традиции и сыграть что-то ненавязчивое, чтобы вечер, плавно перетекающий в ночь, оставил какое-то теплое и светлое чувство. Роберт сел за инструмент, но прежде, чем сыграть повернулся к Фелиции и спросил:
– Фел, кто ваш любимый композитор?
– Думаю, что любимый – вы, – она рассмеялась, – а близкий моему сердцу – Сергей Рахманинов.
– Это чудно. Мне тоже он по душе.
– А ваш, Роберт? – спросила Фел.
– Хм… скорее это несколько человек, не кто-то один. Надо подумать. Пусть будут Лист, Шопен и Чайковский. Как-нибудь надо дойти до консерватории.
– Конечно сходим!
Роберт коснулся клавиш и начал играть музыку собственного сочинения, положенную на следующий текст, который кстати тоже был авторским:
Siren
I'm lost in the woods of my memories
Till the dusk of my mind I will stray
I'm quietly watching the snow falling down
