Это было недавно, это было давно

В то время, о котором я повествую, в стране шла активная борьба с беспризорностью. Речь идет о детях, которые в годы Революции и Гражданской войны потеряли родителей. Их было очень много и жили они случайным пропитанием: где украдут, где добрые люди подадут. Ленин поручил Дзержинскому и его ВЧК заняться устройством этих детей в колонии и детские дома. Беспризорники сопротивлялись этому и не хотели расставаться со своею вольницей. Чекисты постоянно прочесывали подвалы, чердаки и другие нежилые строения, где обычно прятались эти вольные казаки, как они себя с гордостью называли. Облюбовали они и чердак нашего дома, где я с ними и познакомился.

Чердак нашего дома был удобен тем, что на него вела старая ветхая полусгнившая лестница. Она выдерживала вес ребенка, взрослые же боялись к ней даже прикоснуться. Эта лестница и спасала колонию беспризорников, которая квартировала на чердаке нашего дома. Я был у них своим человеком и с удовольствием информировал их об окружающей обстановке. Мне нравилась их вольная жизнь, взаимовыручка и готовность делится теми благами, которые им доставались. А доставалось им всё, чем жили взрослые. Во всяком случае у них была такая еда, которую я ранее и не пробовал: всякие колбасы, торты, конфеты, шоколад и так далее. Конечно, я не имел никакого представления о том, как все эти ценности достались, но вкушал их с удовольствием. Ребята мне полностью доверяли, хотя называли пижоном. Это прозвище закрепилось за мной потому, что однажды я явился на чердак в новеньком костюмчике, который моя мама смастерила мне из перелицованного папиного костюма. Я, обиженный таким прозвищем, специально опрокинул на этот костюмчик бутылку с чернилами, чтобы не слыть среди братвы пижоном. Видимо так я, дурачок, ценил мнение своих новых друзей. А они, увидев это пятно, с сожалением и укоризной говорили: «Эх ты, не сберёг такую фартовую штуку!» у беспризорников я научился курить, сквернословить, играть в карты и даже попробовал вино. Они никогда не мылись, не ходили в баню и от них всегда дурно пахло. Я, как обезьяна, попытался им в этом подражать, но моя мама пресекла эти попытки и взяла мою гигиену под свой неусыпный контроль, за что я ей очень благодарен. Но как дрались беспризорники! Это нужно было видеть! Я научился у них различным приемам драки и поэтому по сей день готов в любую минуту защитить свой суверенитет.

Мое знакомство с беспризорниками продолжалось около года, и это была моя тайна, тщательно скрываемая от родителей. Однажды я обнаружил, что чердак пуст. Как в воду канули мои новые друзья. Видимо, достали их чекисты. И я считал это большой потерей для себя.

В мое время у молодежи пользовались популярностью сообщества, которые возникали в масштабе улицы, района, школы и так далее. Я назвал бы их шайками. Они имели своих авторитетов, свои границы господства. Их члены держались друг друга, заступались друг за друга, устраивали драки: улица на улицу, район на район, школа на школу и так далее. В одной такой драке мне пришлось участвовать. Дело было в 1935 году, когда я учился во втором классе. В конце учебного года городской отдел народного образования объявил о результатах учебного года и назвал лучшую школу года. Ею оказалась школа N9 которая носила прозвище «Муравейник», и её почему-то за это первое место невзлюбили. На нелегальном совете старших решили: ребят этой школы бить. Назначили день наказания, но для начала драки нужны были зачинщики, на политическом языке провокаторы. На совете указали на меня, как на заядлого драчуна, и на моего друга Тольку Ретнева, у которого отец был начальником милиции города. Наша задача состояла в том, чтобы после конца занятий этой школы начать драку с ребятами из младших классов, которая будет сигналом для вступления в драку старшеклассников. Мы с Толькой так и сделали. Как только «муравьи» начали выходить из школы, мы начали драку. Толька сорвал с одного малыша ранец, а я как футбольный мяч пнул ранец на дорогу. Парнишка вцепился в меня и мы, как коты начали возится на пыльной дороге. В пылу драки я не заметил, как из дверей школы вышел старшеклассник. Он размахнулся, и гирька на резинке врезалась мне между лопатками. Я взвыл от страшной боли, а он уже крепко держал меня за шиворот. Другой старшеклассник крепко держал за руку Тольку. В это время с криками «наших бьют» в драку вступили наши ребята, а нас, как зачинщиков, увели к директору «Муравейника».

Всего сражения я не видел. Говорят, что директор школы вызвал конную милицию и что многих старшеклассников арестовали. На допросе мы с Толькой молчали, как партизаны. На справедливые требования ответить, как мы оказались на территории школы N9, которая находится в противоположной стороне города и в пяти километрах от школы N2, в которой мы учимся, мы только мычали и бессвязно бормотали, что хотели пойти в кино в «Красном саду», который действительно находится рядом с «Муравейником». Нам, конечно, никто не поверил. Спас отец Тольки, который вывел нас, провокаторов, из-под удара. Это он подробно рассказал моему отцу о моем участии в драке и что я проявил себя не лучшим образом. Родители потребовали объяснить мое активное участие в коллективной драке. Они выслушали мой лепет, сели со мной за стол и начали проводить воспитательную работу. В процессе этой беседы отец сказал, что Михаил Иванович Калинин издал указ о создании спецшкол для обучения трудновоспитуемых детей. Такая школа есть и в нашем городе и придётся меня в эту школу переводить. И сказал он это тоном, нетерпящим возражения. Но мы с мамой, сказал он, даём тебе шанс исправиться, и если ты еще раз выкинешь какой-нибудь «фортель», тебе 25 школы не миновать. Я дал слово, что буду вести себя хорошо. Но слово свое не сдержал.

Однажды, на уроке географии, я от нечего делать вытащил из кармана рогатку, из которой стрелял по воробьям, и начал искать цель, по которой мог бы выстрелить без последствия наказания. Такая цель была. Мне очень нравилась девочка Таня, но она на меня никакого внимания не обращала и даже называла меня хулиганом. А сидела она на первой парте, прямо напротив учительницы. Я прицелился в её роскошную прическу и отпустил резинку. В эту минуту Таня внезапно опустила голову к столу и мой снаряд угодил прямо в лоб учительницы. Нужно было видеть, как она испугалась и как упала со стула. Я себе этого простить до сих пор не могу. Директор вызвал в школу отца и заявил ему, что за хулиганское поведение он вынужден ставить на педсовете вопрос о моем исключении из школы. Вопрос о моем переводе в школу трудновоспитуемых детей был решен положительно.

Новый учебный год я начал в новой школе. Здесь образцовый порядок. Все учителя мужчины с дореволюционным стажем преподавания, то есть преподавали до революции в гимназиях и реальных училищах. В школе жесткий контроль за поведением учеников как на уроках, так и на переменах. Есть специальный работник, который следит за поведением учеников дома и на улице. То есть тотальный контроль за нашим братом, как за преступником.

С переходом в новую школу я затаил обиду на нашего Всесоюзного старосту Михаила Ивановича Калинина, который эту школу придумал. Как-то, выполняя домашнее задание, я отвлекся и стал рассматривать портреты вождей, которые украшали стены кабинета отца. Это сегодня у руководящих мужей на стенах их жилья развешаны образцы изобразительного искусства. В мое время на стенах квартир старых большевиков, каковым был мой отец, висели портреты большевистских лидеров, у нас в квартире это были портреты Ленина, Сталина, Калинина и Ворошилова.

Так вот, рассматривая портреты наших вождей я особое внимание обратил на портрет Калинина. Вождь сквозь очки пристально смотрел в мои глаза и как будто спрашивал: «Ну как, паршивец, хорошо тебе в моей школе?» – «Хуже не может быть, старый хрен», – мысленно ответил я ему. С этими словами я снял портрет со стены, выколол циркулем вождю глаза и повесил портрет на место.

Вечером, когда наша семья собралась на ужин, моя сестренка Нелька громко объявила: «Папа, а Рэмка сегодня выколол глаза товарищу Калинину». Она, видимо, наблюдала за процессом экзекуции, которую я совершал. Отец побледнел. Я его раньше таким никогда не видел. Он вскочил, схватил меня за плечи и начал трясти, приговаривая: «Как ты смел, как ты смел это сделать, подлец?» Это была первая и последняя вспышка, которую отец позволил себе в отношениях со мной. Я уже тогда понял, в какое трудное положение поставил отца. Если Нелька разболтает своим подругам про террористический акт, который я совершил, то поставит под угрозу всю семью. Во времена, о которых я пишу, это было вполне реальной опасностью.

Странно, но мой поступок, о котором идет речь, подтолкнул мои интересы к политике. Я вдруг повзрослел. Мне стали неинтересны ребячьи забавы, которыми увлекались мои сверстники. В кабинете отца была большая библиотека художественной и политической литературы. Что касается её художественной части, то я её уже освоил. Я прочёл многих русских классиков и у меня были среди них свои авторитеты, но самыми близкими до самой старости остались Горький, Куприн, Мамин-Сибиряк и Чехов. А вся политическая часть библиотеки осталась для меня тайной за семью печатями. Отец считал, что в десять лет мне рано читать политическую литературу потому, что у меня нет для этого достаточных знаний. Но я упрямо лез в политику и замучил его своими вопросами, на которые ему, учитывая мою политическую девственность, отвечать было очень трудно. Я спрашивал у него, например, что такое оппортунизм в ВКП(б), в чем проявляется правый и левый уклон в партии и почему Сталин сказал, что опаснее тот уклон, против которого перестали бороться. Это все я прочитал в газете Правда и в журнале «Большевик», который регулярно выписывал отец. Мой недоверчивый читатель усомнится и скажет: «Не мог десятилетний засранец задавать подобные вопросы». А вот я удосужился и задавал. Особенно раздражал отца тот факт, что я стал замечать его политические симпатии и антипатии. После 17-го съезда партии я заметил, что отец активно избавляется от фотографий, которые его связывали с некоторыми лидерами партии, которые уже перестали быть лидерами. Как-то вечером я застал его возле печки, в которой он предавал огню сочинения Троцкого, фотографии Бухарина, Бубнова, Гамарника и других. Я не понимал тогда, что эти документы компрометируют отца при новой политической конъюнктуре. Короче, я лез не в свое дело и отца видимо беспокоил вопрос: не обсуждаю ли я со своими сверстниками политическую обстановку в стране. Здесь он мог быть спокойным. Моих школьных и дворовых товарищей совершенно не волновали вопросы политики. Они были совершенными детьми, и я не мог обсуждать с ними вопросы политики.

Не оставлял я в покое и мать, ибо начал уже интересоваться отношением полов. Помню, как однажды, еще в детском саду, я спросил у нее: «Мама, ты женщина легкого поведения?» Она растерялась и спросила: «Откуда это у тебя?» Я ответил, что вчера, когда мы с папой ехали на трамвае, две женщины осуждали третью и говорили, что она легкого поведения. Я думаю, ты тоже легкого поведения, у тебя спокойный характер, ты меня никогда не ругаешь. Вот тетя Шура женщина тяжелого поведения, она никого не любит и всех ругает. Очень вредная тетка.

Моя мать была очень красивой женщиной и, наверное, многие мужчины ей симпатизировали. Но меня интересовал вопрос о том, как она относится к этим симпатиям. Однажды в журнале, который она читала, я обнаружил закладку. Ею оказался лист бумаги, на котором были написаны стихи. Я их запомнил. Вот они:

Люблю читальню городскую,Люблю туда всегда ходить,Люблю там женщину молодую,И никогда мне её не забыть.Придешь в читальню, нежно спросит:Вам Шиллера? И подает,Какое сердце она в груди носит!И сколько радости он мне дает!

(Еще не дописал, но обязательно допишу!)

Поскольку этот журнал читала мать, то я спросил её о записке. Она мне сказала, что стихи написал один читатель, имени которого она не знает. Я спросил её: знает ли об этих стихах отец. Она ответила мне смеясь, что отец эти стихи, конечно, видел. Для меня это было загадкой. Твоей жене пишут любовные стихи, и ты остаешься спокойным? Во времена Пушкина за это вызывали на дуэль! Я спросил отца, как он относится к этим стихам. Он ответил мне: отношусь совершенно спокойно и горжусь твоей мамой. Но ведь это чужой мужчина признается в любви твоей жене, вспылил я. Ну и что же, ответил отец, пусть завидует.

Только позже я понял, что после революции вопрос о женской эмансипации стоял очень остро и даже существовала теория «Стакана воды». И старые коммунисты снисходительно относились к ней и всерьёз её, видимо, не воспринимали. К ним относился и мой отец.

Для меня такой подход был совершенно чуждым и неприемлемым. Я всю жизнь считал и ныне считаю, что отношение мужчины и женщины это «святая святых» и никто не имеет права вмешиваться в эти отношения. Видимо, я рано начал взрослеть. Другие мальчишки в моем возрасте даже не помышляли о тех проблемах, которые я поднимал.

Для меня остается тайной тот факт, что, когда моей маме было за сорок, мужчины продолжали ей писать письма и она им прилежно на них отвечала. Отец знал об этом и никогда не спрашивал её о содержании переписки. Я этого не понимаю и не принимаю. Это что-то ненормальное.

Несмотря на критическое отношение к родительским взаимоотношениям, я объективно отношусь к оценке их огромного вклада в воспитание моей личности. И в этом большая роль принадлежит маме.

Она очень много сделала для формирования моей духовной культуры. Ей я обязан появлению у меня тяги к чтению художественной литературы. Она пробудила у меня интерес к оперному искусству и музыке. Она осторожно, без нажима, обуздала мои хулиганские, а значит, антиобщественные наклонности и направила мое внимание на духовные ценности.

Первое мое знакомство с оперным театром произошло тогда, когда я еще ходил в садик и мне было пять лет. И хотя оно было неудачным, но впечатление оставило незабываемое. Как-то мама зашла за мной в садик и предложила мне в выходной день пойти на детский утренник, который проходил в театре. Я согласился. На следующий день мы вошли в здание знаменитого Пермского оперного театра. Само здание театра, его убранство, торжественная тишина, произвели на меня большое впечатление: пробудило интерес к новому неизведанному. Мы заняли место в первом ряду партера, погас свет, началось музыкальное вступление. Сцена была абсолютно темной и пустой. Вдруг вспыхнул яркий прожектор и уперся своим лучом в дальний левый угол сцены, и оттуда вдруг вышла огромная человеческая фигура и двинулась к рампе в мою сторону. Прожектор осветил эту фигуру. Это был огромный старик с большой черной бородой и огромными сверкающими глазами. Его глаза уперлись в мою сторону, и он громовым голосом произнес: «Где этот мальчишка, который не слушает своих родителей, покажите мне его…» Меня, как ветром сдуло с мягкого кресла партера. Я не помню, как вылетел из театра… Мама догнала меня через два квартала. Я был бледен и молчал. Так закончился мой первый визит в святилище Мельпомены. После этого я два года не мог даже слышать о театре. А мама не уставала проводить со мною душеспасительные беседы. Она внушала мне, что театр это искусство, что артисты такие же как мы люди, что у них есть такие как я дети, что старик, который меня напугал, очень хороший человек, что у него есть внук по возрасту такой же как я. Поскольку этот «старик» был читателем библиотеки, в которой работала мама, то она упросила его поговорить со мной. Однажды, когда я в очередной раз был в библиотеке и рассматривал огромный том иллюстрированных басен Крылова, ко мне подошел незнакомый человек, поздоровался, сел рядом и неожиданно спросил меня: «Ну как, здорово я тебя напугал?» Я спокойно посмотрел на него и спросил: «Дядя, разве мы с вами знакомы?» – «Еще как знакомы. Я с тобой хотел поговорить, а ты из театра сбежал». Я, озадаченный, силился вспомнить, где я мог видеть этого мужчину. Он помог мне вспомнить. «Помнишь, когда ты был в театре, я вышел на сцену и спросил: где тот мальчишка, который не слушает своих родителей?» Я вспомнил и рассмеялся: «Это были вы?» – «Конечно, я, и жду не дождусь, когда ты снова посетишь наш театр», – ответил он. Таким образом мама разрешила проблему, убрав психологический барьер, который возник между мною и желанием ходить в театр. Позже, познакомившись с артистами театра, я посмеялся над своими страхами и понял, что они такие же смертные, как и мы все, только обладающие даром перевоплощения. После этого посещение мною театра стало систематическим. Мама была «больна» театром и по её инициативе я прослушал весь его репертуар. Я уже наизусть знал тексты любимых арий и про себя нередко напевал арии Гремина, Мельника, Германа, Сусанина, Игоря, Ленского, Онегина и других героев русских опер, даже однажды, когда мне было 15 лет, пытался исполнить на школьной самодеятельности песенку Томского из оперы «Пиковая дама»: «Если б, милые девицы, вы б могли летать, как птицы, выводили бы птенцов…» Но был забракован комиссий учителей за безыдейность.

После «театрального заряда», полученного мною в детстве и юности, я стал посещать оперные спектакли везде, куда меня забрасывала военная судьба, будь то в Москве, Свердловске, Германии или Польше. Что касается привития мне любви к чтению художественной литературы, то это опять-таки заслуга мамы. Под её влиянием я прочитал всю приключенческую литературу, которая была в нашей домашней библиотеке, и перешел на классику. Мама специально приносила новинки литературы, оставляла их открытыми на интересной странице, зная, что я не пройду мимо и начну книгу читать. Но с одной из книг, которые мама принесла домой, у меня связаны неприятные воспоминания. Однажды, когда я выполнял домашнее задание, мама пришла с работы с книгой, которую она не оставила, как обычно, на столе, а прошла с нею в спальню, вернулась без неё. Меня это заинтриговало, и на другой день, оставшись дома один, я прошел в спальню родителей, открыл шкаф и обнаружил эту книгу. Это была книга, изданная накануне первого съезда советских писателей. Она была посвящена дружеским шаржам на некоторых из них. Я эту книгу прочел и некоторые стихи из неё выписал себе в тетрадь. Все осталось бы в тайне, если бы не мамин день рождения. Я решил, что на день рождения я одно из стихотворений прочитаю. Собрались гости, все шло нормально, пока дело не дошло до приветствий. Все собравшиеся поздравляли маму, произносили спичи, читали стихи, преподносили ей подарки, заставили её прочитать любимое стихотворение. Я преподнес ей её любимые белые розы и добавил, что хочу прочитать стихотворение, которое видел недавно в одной из газет. Вот оно:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.