Screenplay 1. Игроманка

– Звучит неплохо, – он раздавил сигарету в пепельнице, протянул резюме обратно мне. – Вам перезвонят, чтобы сообщить о результатах собеседования.

Вот ещё. Я не собираюсь сидеть и ждать, пока этот упёртый баран рассматривает и другие кандидатуры на моё место. Я проигнорировала протянутую папку, подумала пару секунд, складывая мысли в слова, а из слов конструируя фразы, откинулась немного назад и развернула ладони в его сторону.

– Мы сидим в вашем кабинете, вы пролистали моё резюме и попытались выяснить, насколько я соответствую вашим требованиям. Не успеет пройти и месяца, как вы убедитесь в том, что я настоящий профессионал. Но сейчас вы сомневаетесь, и я понимаю почему – прежние помощницы подвели вас, и теперь вы очень осторожны. Но новая помощница нужна всё равно, следовательно, остаётся только одно – дать возможность лучшей из претенденток доказать свою компетентность, и исходя из моего резюме, становится очевидным тот факт, что лучшая – я, а не те курицы, которые сидели на этом месте до меня или придут после. Наверное, это очень увлекательно – проводить всё новые и новые собеседования каждый день, но горы бумаг по-прежнему растут, а вы по-прежнему очень много курите. Мне приступить с завтрашнего дня или в понедельник?

Захар Андреевич рассеянно хлопал глазами.

Весь мой монолог – чистой воды манипуляция сознанием, и она идеальна настолько, насколько вообще может быть идеальной спонтанная манипуляция. Здесь есть всё – и правило трёх «да», призывающее к срабатыванию механизма инертности, и очевидное предположение, призванное уничтожить объективный контроль его сознания, и фразы-связки, делающие логичным нелогичное, и совершенно гипнотическом слово «очевидно», призывающее согласиться с очевидным фактом, а не пытаться опровергнуть его, и, наконец, выбор без выбора:

– Завтра или в понедельник? – повторила я свой вопрос.

– А вы дерзкая, – Захар Андреевич бросил взгляд на резюме, – Валерия Михайловна.

– И это совершенно очевидное преимущество на переговорах с подрядчиками. Вас моя дерзость не коснётся, обещаю употреблять её только на благо компании, я всегда очень чётко соблюдаю субординацию.

В его лице по очереди сменились отрицание, гнев, торг, депрессия и наконец появилось принятие. Видимо мои размышления о субординации подействовали на него лучше, чем мои коленки. Убедившись в том, что я превосходно знаю компьютер, делопроизводство да ещё и разбираюсь в бухгалтерских и юридических тонкостях и в случае чего могу подстраховать коллег, Захар Андреевич решил, что я настоящая находка для его фирмы. К тому же, что не могло не обрадовать моего нового босса, для своего уровня я требовала довольно скромную зарплату.

27 сентября 2013г

В течение какой-нибудь недели я полностью освоилась и вникла в работу фирмы. Мы занимались строительством и продажей недвижимости, для меня здесь не было ничего нового, так как мне уже приходилось исполнять обязанности личного помощника воротилы строительного бизнеса.

12 октября 2013г

– Захар Андреевич, даже не вздумайте приезжать, температура тридцать девять – это не шутки! Да не беспокойтесь вы так, я обо всем позабочусь! Да-да, и договора отвезу сама. Только вот мне, наверное, нужно будет сначала заехать к вам домой, чтобы вы проставили подписи. Вы как, не против?

В ухо мне полились благодарности, перемежающиеся наставлениями. Отодвинув трубку подальше, я разглядывала наши расписания и обдумывала, как бы объединить два графика в один так, чтобы везде успеть. Что-нибудь придумаю, – я же умная.

– Конечно, вы выпишете мне премию, и не думайте отвертеться, – улыбаясь, я снова вернулась к разговору. – Ладно, Захар Андреевич, поправляйтесь. Я надеюсь, за вами там хорошо ухаживают, – голос мой стал низким и тёплым, как расплавленный шоколад: – Мы все будем очень скучать.

Я повесила трубку. Впереди был насыщенный встречами и разъездами день, и скорее всего, не один.

20 октября 2013г

Мы сидели в одном из лучших ресторанов Петербурга. Свисающая с потолка хрустальная люстра преломляла мягкий свет в тысячи разноцветных лучей, столы были накрыты дорогими скатертями, сервированы фарфором и серебром, изящные бокалы на длинных ножках отражали алмазный блеск, каждый стол украшала изысканная композиция из белых цветов. В руке я держала бокал, наполненный прохладным белым вином, и горящими глазами смотрела на собеседника. Захар Андреевич прокашлялся и поднял свой бокал:

– Итак, тост! Валерия Михайловна, – он улыбнулся и пристально посмотрел мне в глаза. – Лерочка, сегодня мы отмечаем ваш первый месяц успешной работы в нашем коллективе. Я рад, что в моей команде наконец-то появился настолько компетентный и, – он накрыл своей ладонью мою руку, – и прелестный сотрудник.

– Рада слышать, что пришлась вам по душе, и рада, что мы так замечательно ладим, – скромно улыбнулась я, поднимая ему навстречу свой бокал. В глазах Захара Андреевича разливалось выражение нежности, и я всё больше убеждалась в том, что рыбка заглотила крючок.

Он касался моей руки каждый раз, когда тянулся наливать вино. Я была довольна, очень довольна – всё шло как нельзя лучше. Просто удивительно, как меняются люди, если найти к ним подход, если найти лазейку в стене, которой они себя обнесли. Но нужно продолжать.

Подобрав момент, я случайно задела свой полупустой бокал, и вино вылилось мне на колени. Неважно, что там говорят про двух зайцев, – квантовая механика доказывает, что один снаряд может попасть в две цели, и я ей верю. Один незамысловатый жест оказал двойное воздействие. Во-первых, Захар Андреевич наконец-то забыл о своём предубеждении относительно моих коленок, самыми нежными и аккуратными движениями промокнул вино салфеткой, а потом его ладонь так и осталась лежать на месте происшествия. Во-вторых, я допустила милую ошибку.

Мне легко подбирать ключи к тем или иным личностям. Для этого не требуется ни много времени, ни много фантазии, ведь все практически одинаковые. Прирученные, запуганные и порабощённые. Никто не может похвалиться тем, что с раннего детства его учили, как познать самого себя, как выявить свои собственные потребности и желания. Каждый изначально обречён на то, чтобы стать таким же, как все, и это удобно. Для меня и для Тех Кого Нельзя Называть. Людей дрессируют как животных, прививают им необходимые навыки, обтёсывают каждую конкретную личность, стирают то, что мешает, и программируют то, что считают нужным. Я люблю цитировать Эйнштейна, поэтому скажу об этом так: «Здравый смысл – это сумма предубеждений, приобретённых до восемнадцатилетнего возраста».

Люди умнее животных, поэтому поддаются дрессировке ещё лучше. Дрессируя собаку, её поощряют за успех и наказывают за непослушание. Родители обучают своих любимых детей таким же образом, через систему наказаний и поощрений. Когда «хороший мальчик» следует правилам, его хвалят и поощряют, когда не следует, он становится «плохим мальчиком», и его наказывают. И так по нескольку раз в день. Очень скоро он понимает, что быть «хорошим мальчиком» выгоднее, потому что такое поведение сопровождается наградой. Ему нравится получать награду, и ради неё он делает то, чего требуют от него другие. Всё больше отдаляется от себя самого, лишь бы угодить окружающим, желая получить награду и не получить наказания. Он чувствует, что что-то здесь не так, и, возможно, взбунтовался бы, но знает, что его быстро поставят на место, ведь взрослые такие большие и сильные, а он такой маленький и слабый. Когда «хороший мальчик» достигает определённого возраста, чувствует в себе определённые силы сказать «нет», чтобы защитить то немногое, что ещё осталось от него самого, он превращается в бунтующего неизвестно против чего подростка. Этот период довольно быстро завершается, ведь он уже приручён системой, все приоритеты расставлены, всё, что нужно, уже навязано и прижилось в сознании. Более того, вскоре он станет сам себе дрессировщиком, продолжая упаковывать себя в надлежащие рамки, теперь он самодрессирующееся животное. Ему больше не нужны родители, учителя и проповедники, теперь за неудачи он будет наказывать себя сам. Начинается самое интересное. Внутренне он не согласен с условиями, в которых ему приходится жить, но внешне он всячески подстраивает себя под них, и остаётся только гадать, сможет ли он окончательно заткнуть себя самого, станет ли послушным винтиком, сопьётся ли или превратится в очередного Антона, например. Вот как раз винтики-то я и щёлкаю, как орешки, для этого они и создавались. Для этого создавалась и я, поэтому знаю их изнутри.

Я бы не нашла в себе силы выйти из системы, если бы меня не вышибло из неё самопроизвольно. Но это случилось, и теперь я не знаю, что мне делать дальше. Мной никто не управляет, и в этом есть свои недостатки. Проблема выбора. У многих такой проблемы нет, потому что они не создают её себе, пользуются тем, что есть. Никто изначально не выбирает, на каком языке ему говорить и в какого бога верить, не выбирает моральные ценности и жизненные ориентиры, даже имени своего никто не выбирает. Почувствовав свободу, я начала пользоваться ею. Решила вопрос с языками – говорю теперь на четырёх, практически решила вопрос с религией – рассчитала для себя идеально логичного бога, и с именем – у меня их много. Но вот вопрос с жизненными ориентирами для меня открыт. Есть ли они вообще? И должна ли быть какая-то цель? Да, я намеренно вышла из потока, потому что мне не нравилось направление течения и я не хотела принимать в нём участия. Но долго ли я буду сидеть на берегу, разглядывая бесконечное небо над головой? Долго ли буду решать, за какой звездой мне идти? Я хочу чего-то, очень хочу, что-то приказывает мне подняться и отправиться в путь, но куда?

10 ноября 2013г

Пора переходить к решительным действиям, старый баран только и может, что ходить вокруг да около.

Постучавшись, я вошла в кабинет. Захар Андреевич оторвал взгляд от монитора, и его лицо просияло.

– Лерочка!

– Я принесла документы на подпись.

Я подошла, присела на краешек стола рядом с ним, положила бумаги и, потянувшись через стол так, чтобы оказаться грудью на уровне его глаз, подала ручку. Десять тысяч лет практики стояло за этими жестами, и срабатывали они бесперебойно. Захар Андреевич положил руки мне на колени.

– Не перестаю восхищаться вашим очарованием.

Я взяла его ладони в свои и начала гипнотизировать его своим патентованным долгим взглядом из-под ресниц.

– Захар Андреевич, у нас ведь с вами командировка на следующей неделе.

– Да, я помню, в Хельсинки, – он нежно перебирал мои пальцы.

– И вот я подумала: может бронировать два отдельных номера для нас с вами – это неоправданное расточительство? – я улыбнулась мило и немного стеснительно. – Может, мы могли бы поберечь деньги компании и разместиться в одном?

14 ноября 2013г

Всё было не так уж плохо. То есть всё плохо, но не так уж. В общем как обычно.

Убедившись в том, что он спит, я аккуратно убрала ладонь с его груди и перевернулась на другой бок. Зевнула, разглядывая в полумраке гостиничного номера пустую бутылку шампанского и остатки ужина на столике. Форель была превосходна. Закрыла глаза.

3 декабря 2013г

Я сидела у себя в кабинете, находившемся по соседству с кабинетом моего начальника, и сосредоточенно составляла для него расписание. Оно получалось очень плотным. Давала о себе знать и предновогодняя суета, и старые дела, которые я намеренно откладывала когда-то, чтобы сейчас заткнуть ими все дыры в его графике. Промучившись пару часов, я удовлетворенно разглядывала результат своих трудов – у престарелого ловеласа и минутки на меня не найдётся в ближайшую неделю.

11 декабря 2013г

Захар Андреевич с ужасом взирал на накопившуюся за его отсутствие внушительную стопку бумаг, которую я пару секунд назад положила на стол перед его носом. Я сидела в кресле напротив и похотливо сжимала его ладонь.

– Нет, нет! – запротестовал он, вскочил с места и подошёл ко мне. Поднял на руки, уткнулся носом в шею, шумно вдохнул аромат моих волос. – Я слишком соскучился!

Поставил меня на пол, развернул спиной к себе. Руки его, искавшие застежку на платье, дрожали от нетерпения, но я решительно отодвинулась.

– Сначала документы! – сказала твёрдо, но тут же мягче добавила: – Пожалуйста! Меня дёргают со всех сторон, требуя твои подписи. Мне кое-как удалось договориться с начальником литейного цеха, он ни в какую не хотел начинать, не имея договора на руках.

Он тяжело дышал, раздувая ноздри.

– Объекты простаивают! – взмолилась я.

– Чтоб они все провалились!

Мой босс разъярённо взлохматил себе волосы и рухнул в кресло, подвинул бумаги. Схватил первый лист, начал читать, но тут же, плюнув, взял ручку и поставил подпись, не глядя. Та же участь постигла и оставшиеся документы, после чего мы переместились на диван.

прогресс есть, но этого мало

Через двадцать минут я вернулась к себе в кабинет и взялась за составление нового расписания для своего начальника.

20 декабря 2013г

Захар Андреевич торжественно объявил, что теперь у меня есть право подписи.

– Больше не лезь ко мне со своими дурацкими бумагами, – хрипел он мне в ухо, увлекая за собой к дивану.

Вот теперь я была довольна.

Мне часто снится один и тот же сон. Нет, он разный!.. но всё же один и тот же.

В нём я всегда ищу что-то, брожу по каким-то коридорам в самых разных зданиях, и не только в зданиях. Иногда декорации повторяются, и это оказывается тот же отель, что и в предыдущих снах, иногда это заброшенный дом или бывшая школа, здание какой-то фабрики, переулки в деревне, широкие проспекты и мосты мегаполиса. Иногда это подземка с непонятной схемой и кучей разноуровневых переходов, среди которых я блуждаю, выискивая что-то и одновременно убегая от кого-то. Иногда это лабиринты со стенами из какого-то мусора, вроде покорёженных листов железа и колёс от старых автомобилей. И иногда я нахожу то, что ищу. Какую-то дверь, может быть, какой-то ход или лаз, – всегда по-разному – и пересекаю черту, после чего большинство воспоминаний о сне стираются, остаётся только ощущение. Что-то непознанное, содержащееся за семью печатями и строго охраняющееся, что-то несомненно волшебное или опасное. Какая-то тайна.

Я вспомнила об этом сне, прогуливаясь по Петербургу. Странным образом его проспекты, улочки и переулки вплетаясь в мои мысли, напоминали мне этот сон, и на какой-то момент я забеспокоилась, а не сплю ли я в самом деле. Постояла, озираясь по сторонам, – вроде бы реальность, а вроде и нет. «Ну и ладно, – подумала я и побрела дальше, – объективной реальности ведь вообще не существует». Видимая реальность, как и замечательно её иллюстрирующий Петербург, со своей вычурностью помпезных фасадов и ободранной изнанкой подворотен, всегда раскрывается по-разному. То, какой она предстанет, зависит от угла обзора, от точки зрения смотрящего, и только.

Каким видит Петербург заезжая певица? Миллионы огней, приветствующих её на гастролях. Сказочный город с шикарными отелями, красивыми проспектами и разводными мостами. Каким видит его питерский бомж? Каменный склеп, заключивший его на самом дне человеческого существования, грязные помойки и полуночные крысы.

Кого видит в Антоне его мать? Своего бесконечно любимого единственного сына. Глядя на его лицо, она видит не только то, что оно ей показывает прямо сейчас, не только этого солидного мужчину с бычьей шеей. Она видит его орущим новорождённым, сосущим её грудь, его первые зубы. Видит его вымазанным зелёнкой от ветрянки, видит причёсанного первоклассника с букетом гладиолусов, прыщавого подростка, долговязого выпускника. Её надежда и опора, любовь всей жизни и единственный её смысл. Кого увидит в Антоне зарвавшийся должник, которого он вытаскивает за шкирку из своего багажника, чтобы швырнуть мордой в грязь на безлюдной ферме? Преследователь и мучитель, воплотившийся ночной кошмар, смерть в человеческом облике.

Кого видит во мне мой новый босс? Милый ангел-помощник, красивая женщина, с большими честными умными глазами, прекрасная нимфа, бросающая на него быстрые нежные взгляды. Кого видит во мне Антон? Своего отлично натасканного троянского коня, коварную обольстительницу, циничную мерзавку, полагающую, что она умнее всех. Своё оружие, своего партнёра, друга и свою постоянно ускользающую мечту. Кого вижу в себе я? Я уже давно отчаялась ответить себе на этот вопрос. Могу показать всё что угодно, но ничто из этого не будет мной. Я не знаю, кто я. И точка.

А объективной реальности, одной на всех, просто не существует. Она у каждого своя.

28 декабря 2013г

Мы всем нашим дружным коллективом собрались в небольшом уютном ночном клубе, арендованном для нашего новогоднего корпоратива.

На мне было потрясающее платье и дорогое колье – новогодние подарки моего любимого начальника – и, как и на всех присутствующих, красивая ажурная маска: я задумала праздник в виде карнавала, и на это были свои причины. Я и Захар Андреевич сидели рядом за столом для руководящего состава нашей компании, за которым разместились также главный бухгалтер Ирина Анатольевна, блёклая и сварливая, как и все главные бухгалтеры, и жизнерадостный захмелевший юрист Максим. Рука Захара Андреевича под столом лежала на моей коленке. Наши отношения уже давно перестали быть секретом для коллег, но на людях мы всё же вели себя официально. В принципе, мне нравился это праздник, который я сама же и устроила по заданию своего босса. Зажигательный ведущий, профессиональные артисты на сцене, интересная программа. Я смеялась и хлопала в ладоши вместе со всеми, Захар Андреевич не сводил с меня глаз.

Наконец, ведущий объявил, что наступила торжественная часть, и это означало, что сотрудники должны выйти на сцену и со словами благодарности обратиться к своему шефу, рассказывая, как замечательно им живётся под его чутким руководством, каких успехов и процветания желают они своей компании.

– Подождите! – вдруг выкрикнул юрист Максим. – У меня есть подарок для всех присутствующих!

Он улыбался, обнажая огромные, как штукатурные шпатели, зубы. Ведущий передал ему микрофон.

– Наша замечательная Лерочка организовала шикарный праздник, но, закрутившись в делах, совсем забыла про фотографа.

Я чуть не поперхнулась шампанским. Как же забыла, ага, я приложила все усилия к тому, чтобы фотографа на корпоративе не было. Но этот позёр, мать его, никогда не упустит возможности высунуться!

– Не все знают, но я увлекаюсь фотографией, – продолжал Максим с жеманством профессионального конферансье, – и сегодня я захватил с собой камеру, чтобы у всех присутствующих осталась память об этом замечательном вечере.

Он подмигнул мне, полез в свою сумку и извлёк на свет здоровенный фотоаппарат. Я похолодела, но продолжала улыбаться.

Сотрудники по очереди выходили на сцену, снимали маски и восхваляли Захара Андреевича, лесть лилась рекой, Максим делал фото с разных ракурсов.

– Твоя очередь, – хихикая, мой начальник легонько подтолкнул меня локтем.

– Захар Андреевич, – взмолилась я, – я так боюсь публичных выступлений! Даже в школе не могла стишок прочитать перед классом, не хочу позориться. И к тому же, – теперь я шептала ему в самое ухо, – я всегда могу поздравить тебя лично. У меня забронирован люкс, мой тебе подарок, – жарко закончила я, сжимая под столом его коленку.

Это его вполне устроило, он отстал от меня и пошёл ответно поздравлять сотрудников, читать наставления на будущий год.

– А теперь, общая фотография! – Максим приглашал всех на сцену, я же сделала вид, что меня что-то очень заинтересовало в моём телефоне, и проигнорировала его.

– Валерия Михайловна! – выкрикнули со сцены. – Пожалуйте к нам!

– Ой, нет-нет! – замахала я руками. – Не люблю фотографироваться.

– Вы станете украшением этого фото! – снова выкрикнул кто-то.

Ничего не поделаешь, я не могла больше сопротивляться и присоединилась к толпе сотрудников. С меня сняли маску и поставили в первый ряд.

После обязательной торжественной части объявили дискотеку, я же под предлогом подышать сбежала на улицу и достала телефон.

– Антон, у меня проблемы, – коротко описала ситуацию, дала наводки и вдруг вспомнила: – И забронируйте мне люкс на сегодня. Любой свободный.

30 декабря 2013г

– …и тогда, – ревела Аллочка, секретарша, – он просто взял и ушёл! А-а-а-а….

Я протянула ей пачку салфеток, по одной доставать уже надоело.

В каждом – это не шутка – в каждом офисе находится такая вот дура, которая думает, что её убогие отношения с её убогим бойфрендом интересуют кого-то помимо неё самой. Часами может живописать в красках, что именно случилось между ними вчера или на прошлой неделе.

И что удивительно, находятся ещё большие дуры, которые слушают. Заняться, что ли, нечем? Мне всегда есть чем заняться, но иногда я позволяю ей вот так сидеть в моем кабинете и лить слезы по своим высоким, несомненно, отношениям. И другим тоже позволяю, мы ведь дружный коллектив.

– Подонок, – вздохнула я.

– Нет, ты не понимаешь, он хороший, просто…

Почему-то у меня уже давно не получается относиться к ним как к реальным людям. Что это? Безвозвратно утраченное чувство эмпатии? Мои зеркальные нейроны атрофировались?

Для меня все окружающие представляют собой нечто вроде мультиков или игрушек, и я именно так к ним и отношусь. Именно так я их и вижу – со всей их мультяшной плоскостью, с игрушечными проблемами и с игрушечными трагедиями. С трагедиями, раздуваемыми из пустого места, из единственного ничего не значащего пикселя, специально для того, чтобы почувствовать себя живыми, дотянуться своими ни на что не годными мультяшными эмоциями до настоящего мира.

С примёрзшей к лицу улыбкой или с миной, призванной выразить участие, я слушаю их и киваю. Смеюсь или возмущаюсь вместе с ними, когда они ждут от меня этого. Терплю их лишь по одной причине – они должны доверять мне. Всецело, безоговорочно. И я становлюсь для них всем этим – подружкой для одной, мамочкой для другого, любовницей для третьего и просто душевным собеседником для всех остальных. Слушаю про бойфрендов, про мужей, про детей, свекровей, тёщ. Про парикмахеров и начальников. Про всё. Как бы ни тяготило меня их общество, я терплю его, убеждая себя, что это работа, а работа она всегда такая – требующая смирения. И я смиренно вникаю в истории из их ограниченных жизней, посвящаюсь в их проблемы, дурацкие настолько, что я просто диву даюсь, насколько тупа и незамысловата жизнь большинства.

Часто мне кажется, что они всё это не всерьёз, просто дурачатся, кривляются, разыгрывают комедию, но я смотрю в их лица и понимаю – нет, всё действительно очень серьёзно. Это очень, очень серьёзная болезнь современного общества – принимать сыплющееся на тебя дерьмо и называть это жизнью. Я могла бы сказать им: эй, придурки, хватит жрать помои! Вкус к хорошей еде прививает хорошая еда. А если вы с благодарностью подставляете свои рты под чужие задницы, то нечего и удивляться тому смраду, которым затянуты ваши миры. Не говорила, зная по опыту, что никто меня слушать не будет. Тот, кто действительно хочет что-то изменить, просто идёт и меняет. Как? Молча. Тот, кто жалуется, менять ничего не собирается, просто хочет найти свободную жилетку, схватить за пуговицу, залить соплями, выплеснуть наружу часть переполняющего, изнутри распирающего дерьма. Поделиться тем, чего не жалко и что уже не лезет.

– Конечно, он вернётся, – выдала я наконец то, чего она от меня добивалась, придвинула к себе ежедневник, сделала вид, что занята чрезвычайно, и Аллочка, рассыпавшись в благодарностях, вышла из кабинета. Всё же надолго меня никогда не хватает.

Наверное, мне лучше других удаётся навешивать на себя эту маску заинтересованности, потому что именно ко мне они липнут со своими проблемами особенно усердно. Может, не стоит так уж стараться быть безупречной во всём, может, снизить градус правдоподобности? Я не испытываю к ним жалости, не могу, ведь они не голодающие дети Африки, а взрослые люди. Если они ноют по своим жизням, то видимо это должно означать только одно – им это нужно. Но в какой-то мере я понимаю их, ведь раньше и я сама жила в этом игрушечном мире, соответствовала его требованиям, подчинялась его законам до тех пор, пока не создала для себя свой собственный мир. Настоящий.

Вчера у всех был похмельный выходной после корпоратива, но сегодня наступил последний перед праздниками рабочий день.

Я, по телефону заговаривая зубы очередному подрядчику, шла по коридору нашего офиса, как вдруг налетела на внезапно вышедшего из кабинета Максима.

– Оу, что это с тобой? – я опустила телефон и уставилась на его лицо. Бровь рассечена, под глазом лиловый синяк.

– Меня ограбили, – пожал он плечами, как будто сам до конца не верил в произошедшее.