Анна Павлова. «Неумирающий лебедь»

– Мы зря ждем. Не придут!

– Почему? – настороженно поинтересовалась Аня. Не может быть, чтобы судьба так жестоко обошлась с ними.

– Да ведь государыня почти на сносях, говорят, не встает с постели. А государь без нее ни на какой балет не пойдет. Марии Федоровны в Петербурге нет, остальным не до нас.

Наверняка Люба слышала такие речи дома, Мариус Иванович знал о положении дел, но Ане так хотелось верить, что случится чудо и императорская семья будет на выпускном спектакле!

Ну почему в жизни всегда сбываются худшие ожидания и никогда – лучшие?!

Люба, конечно, оказалась права – государыня болела, и никто приехать на спектакль не смог. Был только министр двора барон Фредерикс.

Роскошные усы барона, хотя и вызвали всеобщий интерес и восхищение, заменить императорскую семью в учебном театре не могли. Остальные не раз видели всех учеников – от выпускниц до первоклашек, а потому спектакль получился домашним.

Привычная сцена, привычная публика, привычные па… А на выпускном хотелось чего-то совершенно особенного. Но жизнь прозаична даже в театре.

Может, потому Аня не так уж сильно переживала из-за невозможности блеснуть перед императорской четой, что главная роль снова была не у нее…

Учебный театр не сцена Мариинского, хотя за годы учебы привыкли и к черноте огромного зала главного театра страны, и к взрывам аплодисментов, и к напряженной тишине тоже. В зале кроме непременных родителей, причем родителей всех классов, сидели Мариус Иванович Петипа (тоже родитель Любы), Иванов и артисты Мариинки. Аня увидела в первом ряду рядом с бароном Фредериксом и Петипа Матильду Кшесинскую. Кшесинская сама танцевала Лизу, и ей, конечно, было интересно посмотреть на исполнение Стаси.

Вообще-то она уже видела и даже в чем-то Белинской помогала, пока они репетировали в зале. Сама Стася бывала на репетициях Матильды Феликсовны, потому ничего нового ни та, ни другая увидеть не могли. Но в щелку занавеса Павлова увидела взгляд, которым Кшесинская сопроводила удачно выполненную Белинской вариацию. Что-то в этом взгляде не понравилось Ане. Стася не могла составить конкуренцию всесильной Кшесинской, да и тягаться в исполнении с примой тоже не могла – Матильда Феликсовна действительно лучшая, но то, как прима следила за выпускницей, подсказало Павловой, что Белинской будет трудно в театре.

Танцуя свое па-де-труа, Аня старалась не смотреть в зал, чтобы не наткнуться на такой же взгляд. И все же не выдержала – посмотрела. Кшесинская улыбалась, оценивала, но вовсе не неприязненно, напротив, очень благожелательно. Кольнуло самолюбие: не считает достойной соперницей? Если так, то Аня предпочла бы неприязнь примы, чем ее благоволение.

Последний ученический спектакль! Дальше только работа в театре.

Все знали, что их берут в Мариинку, и все равно волновались.

Аплодисменты казались нескончаемыми, но радовали больше младших, которые с видимым удовольствием кланялись и кланялись. Поклонам балетных учат с первых дней, умение красиво уйти и красиво кланяться, чтобы зрители не чувствовали себя обиженными, но и не устали от ожидания, когда же исполнительница удалится, много значит.

К Павловой подошла Екатерина Вазем.

– Аннушка, ты великолепна!

– Спасибо…

– Легка, изящна, – продолжила Екатерина Оттовна. Ее поддержал Гердт:

– Аннушка, еще раз повторю, хотя твердил уже не раз: твоя сила не в технике, а в душевности, в легкости. Ты возрождаешь танец Тальони, не пытайся повторить Леньяни.

Пришел поздравить выпускниц с прекрасным исполнением и Лев Иванович Иванов. Помощник Мариуса Петипа, может, и неважно учил своих подопечных, но он умел радоваться их успехам.

– Поздравляю, вы прекрасно справились со своими ролями! После Пасхи состоится ваш дебют в Мариинском театре.

– Чей? – не сговариваясь, в один голос спросили Павлова и Белинская.

Вокруг рассмеялись. Иванов кивнул:

– Обеих. Будете танцевать па-де-труа с кем-то из опытных танцоров.

Девушки победно улыбнулись, обе считали себя достойными отдельных и даже главных ролей в Мариинском театре, хотя в душе все считают так же, но слишком многие попадают в кордебалет и даже «к воде».

Подошла Кшесинская, поздравила, прижалась к каждой щекой к щеке, демонстрируя свое расположение. Аня даже усомнилась, не показался ли ей тот напряженный взгляд примы. «Показалось» – решила Павлова и с головой окунулась в поздравления и пожелания.

Всех порадовал барон Фредерикс, объявивший, что исполнители награждаются трехдневными каникулами. Это вызвало бурю восторга у младших, для старших спектакль уже подвел черту под официальной учебой.

Но еще до начала нового сезона у выпускниц состоялось выступление в спектакле – 21 апреля состоялся бенефис кордебалета, давали «Коппелию» и «Привал кавалерии». Во второй спектакль Гердт умудрился вставить па-де-катр и отдельные вариации четырех теперь уже бывших учениц.

И до конца месяца еще дал возможность танцевать па-де-сикс в «Тщетной предосторожности».

– Павел Андреевич, вы столь настойчиво вводите своих учениц в спектакли. Что же будет, когда они закончат учебу и выйдут на сцену Мариинского как кордебалет? – поджимали губы давно засидевшиеся у воды кордебалетные.

И всегда сдержанный Гердт ответил так, что все замолчали:

– Не беспокойтесь, вам они соперницами не будут. Эти три девочки будут соперницами Леньяни и Кшесинской.

В ответ ахали, передавали слова примам в надежде, что те приструнят «зарвавшегося» танцовщика.

Приструнить было нелегко, Павел Андреевич, несмотря на свой возраст, все равно первый, лучший. Он красив, импозантен и отменно техничен. А для танцоров в балете большего не требовалось, танцор всего лишь партнер балерины, он нужен, чтобы оттенить ее, а еще больше – поддержать, подать твердую руку, помочь прокрутиться во время па-де-де и изобразить несчастную или счастливую в зависимости от воли балетмейстера любовь. Гердту это удавалось лучше, чем другим, его обожали все – публика, балетмейстеры, коллеги и партнерши, ученицы, швейцары, костюмеры, парикмахеры…

Они столько лет, столько дней и ночей ждали этой воли, многие вычеркивали даты в календариках, пересчитывали оставшиеся дни, без конца сверялись, а потом, когда осталось совсем немного, и вовсе хором декламировали нужное число. Воспитательницы делали вид, что не догадываются, что это за речевки.

И вот 25 мая 1899 года наступило.

Все так просто – неделя до конца весны и воля вольная.

Конечно, все понимали, что придется много трудиться, репетировать и выступать, но все это казалось таким далеким! Утром вставали не спеша, умывались тоже. Все делали, свысока поглядывая на младших, особенно тех, кому предстояло учиться еще несколько лет. В репетиционном зале с несколько ленивым видом вставали к палке и так же, словно нехотя, выполняли экзерсис.

И о чудо! – тела не желали лениться, мышцы вспоминали урок и двигали руки-ноги вовсе без лени!

У Павловой такой вопрос не стоял, она танцевала потому, что нравилось танцевать, выполняла экзерсис потому, что получала от этого удовольствие, соблюдала режим и нагрузку потому, что не могла без них жить.

А теперь никаких уроков – только танец, хоть весь день после репетиций и выступлений танцуй. Это же счастье! Самостоятельная жизнь вообще казалась сплошной радостью и удовольствием.

По выпуску теперь уже бывшие ученицы получали на обзаведение гардеробом по сто рублей серебром.

Сумма казалась огромной, но если не экономить, могла улететь на мелочи. Много лет в училище на всем готовом, когда все за тебя решено, даже то, во что одеваться и что обувать, и вдруг возможность выбирать самим! У девушек закружились головы, редко видевшие обычную жизнь вне дортуара и театральных кулис, пепиньерки едва ли были способны правильно распределить «свалившиеся» на них деньги.

– К тому же, мамочка, теперь я буду получать не меньше ежемесячно! – счастливо восторгалась Аня.

Она права, даже зарплата танцовщицы кордебалета чуть меньше ста рублей в месяц.

А еще обувь и театральная карета. Не каждой своя, но зеленые кареты собирали актрис до спектакля и развозили по домам после. У балерин собственные экипажи, не станут же Кшесинская или Преображенская ездить в общей! А вот корифейки и кордебалет ездили в большой, и приходилось подолгу ждать, когда отвезут первую партию и вернутся за следующей.

В театр Павлова решила приезжать сама, а возвращаться поздно вечером в театральном экипаже, как бы тот ни напоминал училищный.

Грим и украшения свои, костюмы шили по эскизам театральных художников, но если балерин не устраивало качество, например, ткани, то заказывали сами. Кшесинская выступала в своих, но ей можно, у нее богатые покровители.

Но прежде всего следовало купить одежду вне сцены, ведь у бывших пепиньерок такой просто не было! И тогда оказалось, что сто рублей совсем небольшая сумма, ведь нужны еще туфли, ботинки, шляпки, да и холода скоро, не успеешь оглянуться, как потребуются и шубка, и муфта, и теплое платье. Да не одно, не станешь же всякий раз появляться в театре в одном и том же!

И не только в театре…

Это ощущение внезапной свободы может понять только тот, кто долгие годы жил в строгих рамках отдельно от остального мира, или птица, выпущенная из клетки, когда она уже и забыла, что можно махать крыльями. Наверное, выпускницы училища выглядели странно, они старались узнать и испытать все, что пропустили за время невольного затворничества. Из училища не выпускали до восемнадцати лет, если девушка была моложе – оставляли еще на год. Хотя бывали исключения, например, Тамара Карсавина, но за нее очень просила и ручалась мама, ведь будущий заработок танцовщицы кордебалета для семьи был важен.

Ане восемнадцать уже исполнилось, хотя выглядела куда моложе – тоненькая, как стебелек, порывистая, словно устремленная куда-то вперед и вверх, с по-детски восторженными глазами…

Первый собственный адрес: Надеждинская, дом 3. Нет, не весь дом, куда там! Небольшая квартира, зато почти на углу с Невским.

Зачем ей переезжать, не объясняла. Любовь Федоровна понимала, что дочери просто хочется воли, но она сама столько лет лелеяла мысль о том, как станут жить вместе, пусть не на Коломенской, где так пахнет прачечной, пусть даже в этой квартире на Надеждинской, но вместе. Мать бы еду варила, стирала, убирала, гладила, пока дочь своим балетом занимается.

А она вот так легко:

– Буду жить в этом доме!

Когда Аня перебралась со своими небольшими пожитками в отдельное жилье, Любовь Федоровна долго жаловалась подруге-соседке:

– Я разве бы ей помешала? Я бы только помогала…

Мария Степановна вздыхала и по плечу гладила:

– Дети всегда так, Любушка. Они на волю, словно птички из родного гнезда, рвутся. И улетают обязательно. Нюрочка твоя еще хорошо – на свои хлеба ушла. А ну как дите бы тебе в подоле притащила, тогда что?

– Типун тебе на язык! – возмутилась Любовь Федоровна.

– А ты как же будешь? Говорила, мол, справка заканчивается…

Справка, полученная у волостного старосты (странная справка, если честно: о том, что солдатская жена Любовь Федоровна Павлова с дочерью от первого брака Анной уволена в разные города и селения Российской империи сроком на год), и впрямь скоро закончится. Где тогда получать документ, чтобы чувствовать себя вольно?

Нет объяснения ни этой справке, ни изложенных в ней фактов. Почему Аня числилась дочерью от первого брака, но фамилию носила ту же, что и мать? Почему Любови Федоровне пришлось выходить замуж снова и где жил этот самый второй муж – запасной солдат Матвей Павлович Павлов, если бумага выдана волостным старшиной Осеченской волости Вышневолоцкого уезда Тверской губернии солдатской жене из деревни Бор?

Деревня Бор километрах в двадцати на восток от Вышнего Волочка посередине между Санкт-Петербургом и Москвой. Почему там оказался отчим Ани, если она родилась в Петербурге? Где все годы жила Любовь Федоровна, неужели в деревне? Но Павлова вспоминала только о доме в Лигово.

Что-то не стыкуется в биографии Анны Павловой до самого окончания училища, но она не желала, чтобы тайна была раскрыта, потому приходится принимать, как есть. После окончания учебы она жила в Петербурге по четырем адресам: на Надеждинской в доме 3 (потом улицу назвали улицей Маяковского), на Свечном переулке, на Коломенской и в «Доме-сказке» на углу Английского проспекта и Офицерской (теперь Декабристов). Дом на Надеждинской рядом с Невским проспектом, а на Свечном и Коломенской неподалеку от Владимирской площади. Все дворы не колодцы, дома вполне приличные, хотя и небогатые. А о квартире в «Доме-сказке» (прозвище дано не зря) рассказ будет отдельно в свое время, она того стоит.

– Мамочка, я артистка и буду танцевать на сцене Мариинского не как ученица, а как корифейка! Понимаешь, сразу как корифейка!

Любовь Федоровна уже давно знала, что сначала все поступают в кордебалет с минимальной зарплатой, некоторые со временем поднимаются до корифеек, редкие становятся солистками – вторыми и даже первыми, и только балерин можно пересчитать по пальцам одной руки. А примы так и вовсе две – Кшесинская и Леньяни. Градация была и в зарплатах – у кордебалета 1200 рублей в год, а у балерин 5000. Конечно, подарки и премии не в счет.

Осторожно поинтересовалась:

– Нюрочка, и зарплата как у корифейки?

Дочь изумленно распахнула глаза:

– Не-ет… Наверное, нет. Но главное – мы со Стасей танцуем в «Тщетной предосторожности» па-де-труа, а партнер Георгий Кякшт!

Георгий Георгиевич Кякшт окончил училище, когда Павлова только поступала туда, танцевал все больше па-де-де и па-де-труа в отдельных номерах, но обращался с двумя выпускницами так, словно это были первоклашки. Малейшая неточность вызывала презрительную гримасу на его женственном лице. Стася даже проворчала:

– Словно сам родился сразу солистом и ничему не учился…

С Кякштом они выступили всего один раз, потом его заменил такой привычный и веселый Миша Фокин. Вот радости-то было!