Чернильный орешек

Когда все наплясались до изнеможения, слуги внесли освежающие напитки, и Кит решил воспользоваться ситуацией, чтобы ускользнуть из зала и посмотреть, как там устроились два жеребенка. А когда все собрались вокруг буфета, никем не замеченный Гамиль выскользнул следом за ним, нагнав его уже на дворе. Кит вздрогнул, когда тяжелая рука, схватив его за рукав, резко развернула кругом. А при виде разгневанного лица Гамиля сердце у юноши и вовсе упало.

– В чем дело, кузен? – миролюбиво спросил он, надеясь умерить его гнев. – Моей руке, между прочим, больно.

– Погоди, будет больно не только твоей руке, если ты не оставишь мою сестру в покое, – прорычал Гамиль.

– Оставлю ее в покое? В каком смысле?

– Ты расстраиваешь ее, и я не стану этого терпеть.

– Она совсем не выглядит расстроенной.

– Я же видел, как она наблюдала за тобой, когда ты танцевал с Руфью. Оставь ее в покое!

– Так кого же оставить в покое? Руфь? Гамиль попытался схватить Кита за горло, но тот железной хваткой перехватил его руку, и они так и стояли, сжимая друг друга, равные по силе соперники, хотя Кит был выше и старше Гамиля.

– Нечего смеяться надо мной! – в отчаянии проворчал Гамиль.

– Да я и не смеюсь, Гамиль, поверь мне, но у тебя путаница в голове, ты, похоже, сам не понимаешь, чего хочешь. Ты не уверен, чем же я расстраиваю твою сестру – тем, что уделяю ей внимание или наоборот.

– Я-то знаю, чего хочу, и знаю, чего хочешь ты. Ты хочешь вклиниться между нами, только я этого не позволю! Я о ней забочусь с детства, и буду заботиться до скончания наших дней.

– А ее мнение тебя не интересует? – невинным тоном спросил Кит.

Гамиль с яростью вырвался из его рук и отступил назад.

– Наши мнения совпадают. Ты ей не нужен: она всегда была со мной и всегда останется со мной. Так что держись от нее подальше, а не то…

И его рука двинулась к камзолу, где он прятал свой маленький нож. Сердце Кита так и жгло от жалости к Гамилю, однако он твердо сказал:

– А не то – что? Убьешь меня? Но тебе надо быть уверенным, не так ли, что, убив меня, ты сделаешь именно то, чего хочет и она.

Слова попали в цель, и хотя Кит с сожалением нанес кузену такой удар, сказать это было необходимо. Не говоря больше ни слова, Гамиль отвернулся и направился в дом.

В девять часов священник отслужил последнюю мессу, и после нее семейство разошлось по спальням. Но при выходе из часовни Кит остановил своего отца и негромко попросил его о беседе с глазу на глаз. Эдмунд кивнул и первым пошел в комнату управляющего. Он покидал часовню одним из последних, поэтому никто не заметил их мимолетного разговора, кроме Руфи, задержавшейся в зале в надежде перекинуться с Китом несколькими словами. Когда она увидела, как он обращается к своему отцу, а потом удаляется вместе с ним, щеки ее так и запылали от волнения и счастья, ибо она не сомневалась: речь пойдет о браке и ни о чем другом! Руфь, взбежав наверх, бросилась в постель, но прошло довольно много времени, прежде чем ей удалось успокоить свои взволнованные мысли и уснуть. Да ей и в самом деле вовсе не хотелось спать: сон казался расточительной тратой этих счастливых часов.

Утро следующего дня выдалось прекрасным, мир выглядел заново рожденным, омытый дождем, что был накануне. Небо отливало прохладной осенней синевой, Обещая, что попозже возобновится жара. Вошла служанка Эллен, чтобы одеть Руфь и Мэри-Элеонору, однако Руфь она обнаружила уже одетой. Девушка стояла у окна и негромко напевала, чтобы не разбудить Нелл. Напев был немелодичным: у Руфи совсем отсутствовал музыкальный слух.

– Что ж, мисс, я рада, что вы в хорошем настроении с утра.

Руфь никогда не отличалась добрым нравом, и они с Эллен нередко ссорились не на шутку.

– А почему бы мне не быть в хорошем настроении? – весело спросила Руфь. – Денек, видно, будет восхитительный.

– Да, это уж точно, лучше и пожелать нельзя, – отозвалась Эллен, многозначительно кивая в такт своим мыслям. Обойдя вокруг постели, она стянула покрывало со спящей Нелл. – Ну, мой ягненочек, пора подниматься, да и помолиться не мешает. Вы уже помолились, мисс Руфь? Ручаюсь, что еще нет.

– А вот и помолилась, – ответила Руфь и, мурлыча какую-то мелодию, прошлась в танце перед окнами.

Эллен на минутку перестала будить спящего ребенка и, внимательно посмотрев на Руфь, сказала:

– Ишь как вы развеселились. Во всяком случае, держитесь вы правильно перед тем, как услышать эту новость, ваше поведение все одобрят.

– Какую новость? – спросила Руфь, остановившись и прижав руки к груди, чтобы сдержать трепещущее сердце.

Эллен загадочно улыбнулась и покачала головой.

– Это еще неизвестно. Хозяин пока нам не сообщил. Но что-то уж верно будет объявлено сегодня… или я сильно ошиблась. И раз уж вы помолились, то вам лучше всего умыться и расчесать волосы.

Итак, всех ожидает какая-то новость! Руфь думала об этом с радостью. Выходит, что-то будет сказано сегодня. Ну что за восхитительный день! Толком не понимая, что делает, Руфь проплыла к маленькому туалетному столику, достала гребень из слоновой кости, который много лет назад привезли ей с Востока ее братья, и принялась расчесывать свои густые рыжие волосы, грубые, тусклые и жесткие, словно лошадиная грива. Мечтательно посмотрев на свое отражение в маленьком блестящем серебряном зеркальце, приставленном к стене, она увидела, как это безмолвное, подернутое рябью стекло смягчает ее черты, выгодно показывая блеск ее глаз и этот новый изгиб ее улыбки… «Да, он прав, – подумала Руфь, на миг перестав приводить в порядок свою гриву. – Конечно же, я не так уж плоха».

– Ну-ну, мисс, что вы замерли там, словно в обмороке? Давайте-ка, пошевеливайтесь! – резко прикрикнула Эллен, грубо врываясь в ее мечты. – Такими робкими движениями вы их никогда не расчешете.

Руфь встряхнулась и принялась за дело, энергично погружая гребень в копну волос, своими усилиями вызывая их легкое потрескивание.

В этот день состоялись и другие разговоры. Беседа Эдмунда с Робом не привлекла особого внимания, поскольку они частенько обсуждали дела за закрытыми дверьми. Не вызвала интереса и беседа Роба с Хиро: ему удалось сделать это неприметно, пока Хиро сидела на большой прогулочной тропе, наблюдая, как Гамиль стреляет из лука на стрельбищном валу.

– Я хочу немного поговорить с тобой, моя милая, – начал Роб, подсаживаясь к ней на каменную скамью. Хиро обратила к отцу такие выразительные глаза, что он улыбнулся и, коснувшись ее пылающей щечки, продолжил: – Возможно, ты уже догадываешься о том, что я хочу сказать, а? Ага, судя по твоему порозовевшему личику, думаю, что я угадал. Один молодой человек просит твоей руки, и я должен узнать, примешь ли ты это предложение.

Губы Хиро приоткрылись, но она так и не смогла найти слов. Роб снисходительно улыбнулся.

– Я собирался сказать, что хотя это и превосходная партия, признаюсь честно, даже лучше, чем я мог надеяться, учитывая то, что приданого у тебя нет, ты все-таки не должна выходить за него замуж, если это тебе не по душе. Но я вижу, что в моих словах нет необходимости. Ты любишь господина Кита, моя голубушка?

– Да, сэр, – только и смогла выдавить из себя Хиро, да и то едва слышно.

– Что ж, рад это слышать, ибо он – превосходный молодой человек, а тебе станет прекрасным мужем. Так я могу сообщить Эдмунду, что ты согласна, да? Ладно, значит, решено, и я очень рад этому, моя детка.

Роб уже собирался оставить дочь, когда Хиро, приведя в порядок свои перепутанные мысли, ухватила его за камзол.

– Папа, подожди, – настойчиво произнесла она. Роб снова присел, с удивлением глядя на нее.

Глаза Хиро были устремлены в сторону стрельбищного вала, и когда Роб проследил за направлением ее взгляда, он начал догадываться, что она сейчас скажет.

– Папа, нельзя ли сохранить это в тайне, пока я не поговорю с Гамилем? Ему… ему не понравится такая перемена в моей жизни, и я должна сама все рассказать ему. Нельзя, чтобы он услышал это от кого-то другого.

Роб медленно кивнул.

– Как пожелаешь. Думаешь, он может причинить какое-то беспокойство?

– Не знаю. Он будет расстроен.

– И когда же ты сообщишь ему? Хиро прикусила губу.

– Лучше будет, если прямо сегодня днем. Мы должны с ним съездить в Уотермилл. Вот я ему и расскажу, когда мы будем одни.

Роб слегка похлопал ее по руке.

– Поступай, как считаешь нужным, моя милая. Сожалею, что такой день будет для тебя хоть чем-то омрачен. Но Гамиль – парень благоразумный. Он поймет, что все это делается для твоего счастья. Ладно, предоставляю это тебе. Дашь мне знать, когда дело завершится.

Хиро сообщила новость брату, когда они скакали мимо Тен Торнз в сторону Северных полей. Их лошади брели с ненатянутыми поводьями и, вытянув шеи, наслаждались солнечными лучами. Негромкий голос Хиро не прерывался ничем, кроме мягких ударов лошадиных копыт по дерну или их случайного позвякивания о какой-нибудь камушек да скрипа седельной кожи. В этой послеполуденной жаре даже птицы смолкли. И Гамиль тоже хранил молчание во время ее рассказа. Хиро только видела, как белеет его лицо, как напрягаются губы.

– Я попросила папу оставить нашу беседу в секрете, пока я не поговорю с тобой: я хотела сама сообщить тебе…

– Весьма любезно с твоей стороны, – резко отозвался он.

Хиро с мольбой посмотрела на него, но он не поднял на нее глаза.

– Гамиль, ну пожалуйста, не сердись. Я не хочу, чтобы тебе было больно, и не понимаю, почему это происходит, но вижу, что ты страдаешь.

– Ах, ты не понимаешь? Нет, должно быть, все-таки понимаешь, а иначе с какой стати ты решила, что должна рассказать мне об этом сама? Выходит, он все же добился своего, этот молодой господин Кристофер, – с горечью продолжал он. – Господину Морлэнду удалось отобрать у меня сестру. Что ж, вполне в духе Морлэндов, не так ли? Они считают, что имеют право на все, чего только ни пожелают. Хозяева мира!

– Гамиль, ну почему ты считаешь, что он отбирает меня у тебя? Как он может это сделать? Пожалуйста, не говори таких вещей. Я твоя сестра, мы же с тобой близнецы, как может мое замужество что-либо изменить?

– Ты была моей сестрой, – произнес он, наконец, посмотрев на нее, и Хиро даже вздрогнула от боли в его глазах. – И тебе всегда хватало этого, пока не появился он. А теперь тебе только он и нужен. Он займет мое место, отныне он станет для тебя главным в жизни.

– Неправда! – закричала Хиро. – Ты всегда будешь главным для…

– Так тогда не выходи за него замуж! Скажи, что не хочешь выходить за него!

Хиро молчала, беспомощно уставившись на брата.

Снова отвернувшись от нее, Гамиль в гневе воскликнул:

– Вот видишь! Не желаешь от него отказываться! Ты скорее откажешься от родного брата!

– Но почему мне нужно от кого-то из вас отказываться? С какой стати должен быть такой выбор? – плакала Хиро.

Гамиль горько рассмеялся.

– О, выходит, ты уже переняла у него эту черту? Ты хочешь всего полной мерой, как истинная Морлэнд. На сей раз, даже если он и последний, тебе этого не удастся. Ты выбрала его – так вот и пользуйся им теперь.

С этими словами он пришпорил свою перепугавшуюся лошадь, припустив ее галопом, чем заставил Златогривого даже попятиться от удивления. Пытаясь удержать своего скакуна, Хиро крикнула вслед брату:

– Гамиль! Куда ты? Гамиль!

– К дьяволу! – пронзительно выкрикнул он через плечо.

В этот вечер в доме царила напряженная атмосфера. Хотя подобное и казалось невероятным, Хиро и Гамиль, похоже, поссорились, поскольку девушка возвратилась одна и сбивчиво объяснила, что брат остался переночевать в Уотермилле, чтобы составить компанию Сабине. И никаких объявлений так и не было сделано. Руфь, встревоженная и озадаченная, размышляла о том, что же произошло. Ведь, конечно, дядя Эдмунд не мог возражать? Но тем не менее, Кит в течение всего вечера так ни разу и не посмотрел на нее. Нет, она должна, должна поговорить с ним и все выяснить. Ее глаза постоянно следили за кузеном, и когда все расходились по своим спальням, он все же обратил на нее внимание, взглянув несколько озадаченно, что девушка, естественно, истолковала на свой лад.

Руфь нарочно задерживалась в зале, а потом на лестнице и, наконец, была вознаграждена, увидев, как он проскользнул в длинный зал. Она выждала еще немного, удостоверилась, что никого нет поблизости, а потом, задув свою свечу и поставив ее на пол, тихонько прошла к другой двери в зал и прошмыгнула внутрь. В длинном зале то место, где стояла Руфь, слабо освещалось догорающим камином, а в другом конце был виден тусклый, мерцающий свет свечи, которую заслоняла рука. Руфь разглядела профиль Кита. Она двинулась было к нему, но тут же замерла: он убрал руку от слабого пламени свечи, и в ее усилившемся отблеске Руфь увидела, что он был не один.

В дверях стояла Хиро, и Руфь вначале с недоумением, а потом с ужасом наблюдала, как Кит шагнул к ней и, поколебавшись, положил ей руку на плечо и поцеловал слегка повернувшееся к нему лицо.

– Так, стало быть, это означает «да»? – негромко произнес Кит.

Лицо девушки потянулось к нему, словно цветок к солнцу.

– А ты мог в этом сомневаться? – спросила она.

– Но твой брат…

– Я ему рассказала. Мне хотелось бы, чтобы он воспринял это по-иному, но тут уж я ничего не могла поделать. Ты не думай об этом, Кит. Это – моя забота, а не твоя.

– Любая твоя печаль отныне и моя тоже. О, дорогая…

И он опустил свечу на буфет позади себя, чтобы обнять Хиро и привлечь к себе.

– Я люблю тебя, – едва слышно проговорила она.

Довольно долго они стояли неподвижно, и в полумраке зала казалось, что их тела составляют единое целое. Во всяком случае, незримому для них наблюдателю трудно было что-то разобрать. Руфь стиснула руки и сильно прикусила губу, не замечая боли, хотя уже ощутила соленый вкус крови, тонкой струйкой побежавшей в рот. А когда Хиро, наконец, пошевелила головой, чтобы снова поднять взгляд на Кита, пламя свечи отбросило свет на блестящие белокурые волосы девушки, и Руфь увидела, как его рука, появившись из тени, коснулась щеки Хиро. Это было сделано с такой нежностью, что у Руфи перехватило дыхание от отчаянных усилий не разрыдаться в полный голос.

– О, дорогая моя… – Голос Кита, хотя и тихий, вполне отчетливо долетал до Руфи через темную комнату. – Я люблю тебя всем сердцем, всей душой. Все во мне, все, что у меня есть, отныне твое, все-все: мои руки, чтобы держать ими тебя, мое тело, чтобы согревать тебя, мой язык, чтобы возносить тебе хвалу, моя острая шпага, чтобы защищать тебя… и моя жизнь, чтобы служить тебе, Хиро. Бери меня, моя дорогая, и держи покрепче…

Голос его прервался, и голова склонилась к лицу, которое он все еще держал в ладонях. И когда оба эти лица встретились, Руфь, не в силах более переносить этой муки, крепко зажала рукой губы и, спотыкаясь, бросилась вон из комнаты, уже не беспокоясь, что они могут услышать ее. Оказавшись за дверью, она в темноте сшибла ногой свой подсвечник и, всхлипывая, на ощупь пробралась вниз по лестнице, потом – через холл. Повинуясь животному инстинкту, девушка искала какое-нибудь укромное местечко потемнее, чтобы укрыться там и зализать свои раны. Руфь толком не понимала, куда идет, но ей показалось правильным, что в конце концов она очутилась в конюшнях. Зефир спал в своем стойле, слегка приподняв заднюю ногу и свесив голову, но он, похоже, не был возмущен тем, что его разбудили. Руфь проскользнула поближе к коню, в изголовье его стойла, прислонилась к шее Зефира, и ее горячие слезы закапали на его гриву. Он слегка переместился, приспосабливаясь к ее тяжести, но больше не двигался, разве только для того, чтобы время от времени с нежностью легонько толкнуть ее своей мордой. Зефир испытывал легкое любопытство по поводу этого соседства, но совсем не беспокоился.

И слезы, наконец, прекратились. Лицо Руфи опухло и воспалилось, она чувствовала себя отвратительно, испытывая горький и мучительный стыд за то, что так обманулась, что тщеславие так подвело ее – и все это наполняло душу девушки безысходной тоской. Как вообще ей могло прийти в голову, что он полюбил ее? Ее, безобразную, никем не любимую, нежеланную? Нет-нет, никому и никогда она не будет нужна, а Кит… Кит теперь женится на Хиро, хорошенькой и любимой всеми. Руфь думала о тех словах, которые она слышала, о выражении лица Хиро, когда Кит обнял ее, и боль в ее сердце все росла и росла. Ей пришлось постоять, не двигаясь, привалившись к спокойному, все понимающему Зефиру, пока эта боль не отступила и в сердце осталась лишь пустота.

Да, пустота. Пустые, напрасные надежды, тщетное томление по тому, чего у нее никогда не будет. Она внезапно с особой остротой представила себя: нескладная и невзрачная молодая женщина в измятом платье, да-да, уродина с покрасневшим, опухшим лицом, рыдающая, уткнувшись в гриву своего дремлющего скакуна. Вот смех-то, не правда ли? Что ж, она могла бы и посмеяться, но посмешищем для других, хвала Господу, она не станет. Ведь ни единая душа не знала о ее надеждах, а теперь никто уже и не узнает. Она будет блюсти свою гордость, раз уж у нее нет ничего другого. И больше никогда, никогда она не будет настолько глупа, чтобы еще раз влюбиться. Потому что она не желает больше испытывать такую боль!

Руфь говорила все это Зефиру, нежно гладя животное в благодарность за его терпение… А потом она побрела обратно в дом. Теперь она молила Господа лишь о том, чтобы добраться до своей постели никем не замеченной и найти забвение в сне. А вот завтра…

И видение этого завтра, с которого начнется ее новая жизнь, пустая и никчемная, сделало шаги Руфи шаткими. Ей понадобилось призвать на помощь всю свою волю, чтобы сдержать новый поток рыданий и твердым шагом двинуться дальше по темному дому.

Примечания