Троянский конь

Если копнуть поглубже

Ба-бах!

«Опасно. Здесь опасно. Оно приближается».

Ба-бах!

«Идти. Надо идти. Сейчас».

Норт с трудом поднялся на ноги. Пальцы окоченели. Его шатало. Ватную тишину разрывала странная мешанина звона и нарастающего рева.

«Что с моими ногами?»

Тяжелые капли дождя барабанили по лицу. Он посмотрел в грозовое небо – природа разбушевалась не на шутку.

«Не могу дышать. Не могу дышать. Воздуха».

Он потянул завязки бронежилета. И, оступившись, шагнул на проезжую часть.

Би-би-и-ип!

Ба-бах!

«Не сюда. Оно ждет».

Норт смешался с толпой, пригнулся и съежился. Прячась от «этого». Держась от «этого» подальше. Но он чувствовал, как «оно» горячо дышит ему в спину. Знал, что «оно» идет по его следу, тяжело ступая по земле. Норт был жертвой, дичью. В отчаянии он искал спасения в толпе. Слепой щенок, танцующий со смертью.

«Осторожно! Вперед! Оно рядом!»

Толпа не хотела расступаться. Он пробивал себе путь локтями и коленями. Толкался и отбивался.

Ба-бах! Ба-бах!

Тысячи направлений. Миллион возможностей. Бесконечные пути.

Его обнаружили через полчаса в уютном магазинчике в двух кварталах от места событий. Он стоял между полок с консервами – бронежилет у ног, футболка в клочья,– выковыривал пилочкой для ногтей мед из банки и мазал им свои многочисленные порезы и царапины.

Тягучими ручейками мед вязко стекал по телу Норта, перемешиваясь с кровью.

Детектив разорвал футболку на полосы и как раз перевязывал руку, когда явились остальные. Хозяин магазинчика маячил у входа, сжимая в руках бейсбольную биту и от всей души надеясь, что не придется пустить ее в ход.

Полицейские окаменели.

Брудер явился в пластиковом капюшоне поверх фуражки и прозрачном дождевике, наброшенном на форму. Он шагнул внутрь магазина, и дождевые капли, падающие с плаща, застучали по полу: кап-кап-кап. От этого звука Норта передернуло.

– Детектив?

Норт не ответил. Он густо смазал глубокую рану пахучей желтой массой и туго перевязал.

– Послушай, ты куда-то пропал. И не отвечал на вызовы по рации.

– Работал.

Норт произнес это таким будничным тоном, словно то, чем он сейчас занимался, было обычным делом.

Завидев подкрепление в лице копов, владелец магазина осмелел. Размахивая битой, он принялся жаловаться на хулигана. Брудер положил одну руку на кобуру с пистолетом и поднял вторую, жестом останавливая поток жалоб.

– Я разберусь с этим, ясно?

Он осторожно прошел между полок к Норту.

– Почему ты убежал? Криминалисты даже не знают, где нужно устанавливать заграждение. Все сбились ног, разыскивая тебя.

– Дела.

Норт поднял на Брудера ввалившиеся, покрасневшие глаза.

– Господи!

Брудер оглянулся на патрульных, застывших у дверей. Когда дело касалось одного из своих, все обычно терялись. По крайней мере, детектив держался спокойно.

Норт бросил взгляд за окно.

– Его поймали?

– Нет, улизнул.

Норт качнул головой – то ли кивнул, то ли сокрушенно подосадовал. Казалось, он мысленно ведет какой-то разговор, который не касался никого из окружающих.

– Ты собираешься заплатить этому парню за товар?

Детектив молчал, явно сбитый с толку этим простым вопросом. О чем он думал, так и оставалось непонятным.

– Я… Я взял чужой велосипед.

– Ты взял велосипед.– Брудер почесал затылок, пытаясь осмыслить связь между своим вопросом и данным ответом.– Ладно, я оплачу. Потом вернешь.

– Спасибо.

– Может, поедем отсюда?

Норт посмотрел на густую пелену дождя, которая завесила выход из магазина.

– Конечно.

Его усадили на заднее сиденье патрульной машины. Завернули в одеяло. Загнанный и уставший, Норт послушно дал себя укутать, словно зверь, пойманный в сеть.

Его повезли туда, где криминалисты в дождевиках и резиновых перчатках изучали место происшествия.

Проливной дождь – самое худшее, что может грозить работе экспертов. Поэтому они суетились, спеша зафиксировать все следы. Им удалось отыскать грязный пустой шприц, закатившийся под синий мусорный контейнер.

В шприце еще осталось немного красноватого препарата, который осторожно выдавили в бумажный пакетик. Все улики должны быть тщательно исследованы.

Один из государственных следователей – Роберт Эш – подошел к машине и торжественно, словно трофей, показал Норту сумку. Но восторг Эша тут же улетучился, когда он увидел, в каком состоянии находился Норт.

Тот даже не заметил, что на него смотрит человек, с которым он много раз встречался по службе.

Поэтому Эш оставил его в покое и заговорил с Брудером:

– Он трогал шприц? Ему нужно поскорее сделать анализ крови. Бог знает, что там было.

– Ну, тогда волноваться не о чем,– выдавил Брудер кривую улыбку.

Подошел доктор и осмотрел Норта. Тот был в порядке, просто нуждался в отдыхе.

Сознание Норта блуждало где-то далеко, он почти не отдавал себе отчета в происходящем, пока его везли домой. Коллеги доставили его на третий этаж старого дома в Вудсайде, в котором даже не было лифта.

– Я позвонил в четвертое отделение, – пояснил Брудер. – Тебе разрешили отдохнуть пару дней.

Сколько на самом деле нужно времени, чтобы окончательно выйти из этой тьмы?

Когда он остался один, перед глазами снова поплыли яркие вспышки. Видения. Хлоп! Новый призрак. Новый приступ безумия. Хлоп! Им не было конца.

Хлоп.

Его пробил пот. Мурашки поползли по спине. Стены пошли трещинами. Костлявые пальцы показались в щелях. Закачались голые ветви деревьев. Отчаянье уводило его еще глубже в мир призраков и темноты.

Ба-бах!

Жгучая боль кольцом охватила голову, от виска до виска. Мозг сжался, ожидая… чего? Хлоп!

– Я пришел. Он не знает, что я здесь.

– Не знает?

– Он занят. У нас впереди вся ночь. Вся ночь!

Он сорвал с нее одежду. Разорвал бюстгальтер и приник ртом к полным грудям. Сжал зубами сосок и жадно впился пальцами в белую мягкую кожу. Сгреб горстями круглую попу, придвигая навстречу своей окаменевшей животной ярости. И тараном заколотил в ее врата.

Хрип и стоны, и сладкий вкус запретной тайны, и нестерпимая жажда.

И перед самым концом, перед завершением обыденного взрослого греха, она обхватила его за шею, и их глаза встретились. Такие похожие, такие родные глаза.

Но даже это не остановило его.

Он отпустил себя на свободу. Судорога была столь сильной, что она закричала.

Он излился в нее. В свою мать.

Норт очнулся, рыдая. Он лежал голым в собственной постели, испачканной спермой и трехдневным потом. Его мать!

Портер

Самир Фарук вывернул рулевое колесо, бросая машину в сторону, чтобы не сбить желтого бродячего пса. Он ехал по пыльной улице Джубайла. Было восемь часов тридцать минут утра, вторник, первого апреля тысяча девятьсот девяносто седьмого года. Самир сидел за рулем старенького пикапа «исузу» белого цвета, испещренного многочисленными царапинами. Рыжие пятна ржавчины проели крылья с внутренней стороны. Подвеска была такой слабой, что тяжело груженная машина едва не чиркала днищем об асфальт. У Самира Фарука был небольшой бизнес по перевозке замороженных продуктов.

На обочине дороги в пыли затаилась большая выбоина. Угодив в нее, пикап подпрыгнул, и Самир Фарук, тридцати одного года от роду, вылетел на проезжую часть прямо через ветровое стекло. В это утро движение по дороге было весьма оживленным. Он умер в восемь часов тридцать две минуты.

Уильям Портер поднял трубку телефона. Женский голос на другом конце провода дрожал и казался испуганным.

Собеседники обменялись приветствиями. Женщина слышала о докторе Портере от друга. Но имя этого друга назвать отказалась. Ей не хотелось впутывать в это дело кого-то еще. К счастью, она прекрасно говорила по-английски. Портер, прожив в Ливане в общей сложности двадцать три года, до сих пор не научился бегло говорить по-арабски.

Звонки вроде этого были очень редки. Обычно он разыскивал такие случаи сам, перебиваясь университетскими грантами и временными подработками. Но всякий раз, встречая подобных людей, доктора удивляло то, что их любопытство и интерес никогда не выходили за обычные рамки.

Как только собеседница дошла до причины своего звонка – Портер осторожно не торопил ее,– она заговорила откровенно.

– Говорят, вы ищете случаи переселения душ?

– Да.

На другом конце провода воцарилось молчание. Он услышал чирканье спички. Видимо, женщина закурила сигарету. Волнение невидимой собеседницы передалось доктору.

– Обычно я не курю,– сказала она.

– Могу я вам помочь?

Он услышал, как обгоревшая спичка звонко упала в пустую стеклянную пепельницу.

– Меня зовут Найла Джабара,– сказала женщина.– Мой приятель… бывший приятель… прислал письмо. Сказал, что скучает. Что хочет снова встретиться. Вот, у меня здесь его письмо.

Послышался шорох – женщина разглаживала на столе бумагу.

– Говорит, что не понимает, почему я не навещаю его.

Она помолчала и закончила:

– Доктор Портер, Самир уже семь лет как мертв.

Они встретились через несколько дней. Тайно, на лестнице старого обшарпанного дома. Портер, который был худощавым немолодым мужчиной шести футов ростом, слишком бросался в глаза, и Найла не решилась бы открыто подходить к такому заметному европейцу. Она была замужней женщиной и не хотела ссоры с мужем, который мог ее поколотить.

В лучах солнечного света, пронизывавших темноту лестничного пролета, плясали пылинки. Найла отошла в самый темный угол и протянула Портеру конверт, набитый американскими долларами. Он пересчитал купюры. Ровно столько, сколько договорились. Доктор спрятал деньги. Смущения он не чувствовал. Лишь ему было известно, на что пойдут деньги Найлы.

Найла работала портнихой и жила на одной из узких тесных улочек Бейрута. Платили ей немного, но всегда можно было подработать сверхурочно. Она трудилась в тесной и душной квартирке, кроя и сшивая ткань. Она шила и шила, стирая пальцы до крови.

Найла показала доктору письмо и зачитала вслух строки, которые, по ее мнению, могли и правда принадлежать Самиру. Почтовый штемпель был помечен недавним числом. Хотя Портер едва разобрал несколько слов, даже он заметил, что автор письма явно писал с трудом. От начала до конца послание было написано нетвердой рукой.

Именно этого Портер и ожидал.

Обратный адрес находился в Чоуфе, гористом районе на юго-востоке страны, где на склонах Ливийских гор прилепилось неприметное селение Фавара.

Половину своей жизни Портер стремился проникнуть за завесу тайны, окутавшую Чоуф. В глубине души он знал: то, что он ищет, скрыто в самом сердце этих гор. И вот ему выпал случай вернуться туда и продолжить поиски.

Он был честным человеком. Он не собирался выжимать эту женщину досуха. Он разыщет автора письма, который назвался покойным Самиром Фаруком, и, если это не подтвердится, больше брать денег не будет.

– Я должна знать, он это или нет,– настаивала Найла.

Ответ Портера был вежливым, его английский акцент смягчился за годы пребывания в чужой стране.

– А вы подумали, что будете делать, если окажется, что это он?

Взгляд его темных глаз был мягким, но внимательным. Женщина поняла, что этот человек видит тебя насквозь, проникая в самую душу.

Найла была в отчаянии. Она не раз уже думала об этом.

– Я встречусь с ним.

В Чоуфе Портера хорошо знали. Местные считали его новичком в стране и снисходительно относились к его заграничным чудачествам.

Портеру пришлось встретиться со многими людьми, пока он убедился, что у автора письма были некие странности.

Найти селение не составило труда, и оставалось много времени, чтобы заниматься своими делами.

Он был близок к цели. Так близок! Он знал, что в этом селении найдутся ответы на все его вопросы.

Тем временем Найла копила деньги. Портер предупредил ее, чтобы она не питала особых надежд на поездку. Но ни о чем другом женщина думать не могла.

И одним солнечным летним утром она наконец завершила все приготовления. Найла сообщила мужу, что ее кузина из дальнего южного селения попала в беду. В детстве они часто играли друг с другом на нищих узких улочках Бейрута. У Найлы все получилось достаточно убедительно, чтобы не вызвать подозрений. И теперь могла свободно уехать.

Она села на заднее сиденье серебристого седана «мерседес 500SL» вместе с двумя мужчинами, которых едва знала, но которым полностью доверилась.

Друзы

– Между нами кровь, а кровь нелегко позабыть.

Маамун Аль-Сури, сидевший за рулем сверкающего «мерседеса», вел машину по горной дороге очень лихо, бросая ее то вправо, то влево. Движение было оживленным. Протестующие гудки встречных и попутных машин заменяли визг тормозов, которыми водитель отчего-то пренебрегал. Автомобиль летел к Ливийским горам, к селениям, где совсем недавно воцарился мир.

– Мы все воевали. Все заплатили свою цену,– добавил смуглый переводчик.

Он был маронитским христианином, жившим бок о бок с друзами в Чоуфе перед войной. Затем израильтяне напали на город, отхлынули, и народ не смог сохранить мир внутри себя. Друзья и соседи набросились друг на друга. Страну залили реки крови.

Портер увидел, как глаза Найлы затуманила вина. Легенда, которую она себе придумала, оборачивалась неприятными воспоминаниями. Она отторгала ложь. Женщина отвернулась к окну, откуда врывался горячий знойный ветер, и стала поправлять растрепавшиеся черные волосы.

Портер мягко похлопал Аль-Сури по плечу. Ему неоднократно приходилось нанимать ливийских переводчиков прежде. Они всегда были понимающими людьми.

– Следите за дорогой, пожалуйста.

– Как и женщины, эта дорога подчиняется только собственным законам,– рассмеялся Аль-Сури.

Он бросил взгляд на Найлу через зеркальце заднего вида и подмигнул ей. Его не обманула выдуманная история пассажирки, но он не лез в ее дела, как не пытался подстроиться под дорожное движение.

Найла сидела, обхватив колени руками, ее снедали неизвестность и сомнения.

– Друзы не поощряют браков с представителями других религий. Не понимаю, как Самир мог оказаться среди них.

– Их вера вовсе не похожа на то, что обычно себе представляют.

– Я почти ничего не знаю об их вере.

– Именно этого они и хотят. Друзы – таинственные люди. Большая часть последователей этой веры называется «джуххаль» – невежественные, отринувшие тайное учение Китаба Аль-Хакима, священные скрижали с общим названием «Книга мудрости». Немногие удостаиваются чести быть посвященными в тайны учения мудрецами. И лишь после сорока лет они могут стать «уккаль» – знающими. И так тянется уже тысячи лет.

– Как им можно доверять? Они отринули собственную веру!

«Ат-та-Лим», или «Наставление», признавало доктрину под названием «такийя». Во время войны друзам разрешалось на словах отказаться от своей веры ради выживания. Портер находил это весьма здравомыслящим, но, с другой стороны, он сам не принадлежал никакой вере. И религиозный пыл не волновал его сердце.

Доктор не стал ни утешать Найлу, ни возражать ей.

– По крайней мере они позволили Самиру послать вам письмо, разве не так?

Найла не ответила.

Вера друзов основывалась на принципах, которые представители других верований находили не слишком разумными и понятными. И все же она заставила обычную портниху из Бейрута лгать мужу и ехать неизвестно куда, только чтобы узнать правду.

Друзы верили в переселение душ. В реинкарнацию.

Аль-Сури притормозил у склона крутой горы. Земля здесь была сухой, из-под колес «мерседеса» вырывались густые клубы пыли янтарного цвета. Из рощицы тянуло сладким ароматом созревших персиков. В пыльной зеленой долинке зеленели плантации абрикосов, слив и помидоров.

Жизнь в сердце гор была тяжелой и нищей. Хрупкий мир испытывал жгучую ненависть ко всем, кто является в эти места и кичится своим богатством. Не в первый раз уже Портер пожалел, что Аль-Сури приехал на «мерседесе».

Покосившаяся жестяная табличка на краю дороги гласила: «Фавара». Неумолчное журчание ручья, по имени которого и была названа горная деревня, наполняло все вокруг.

У развилки дороги печально маячил покосившийся и заброшенный пропускной пункт. Как призрак тех времен, когда местных жителей загоняли в цивилизацию силой.

«Мерседес» осторожно поплыл мимо грубых каменных хижин, которые трудно было назвать домами. Селение уже начало отстраиваться после бедствий войны, но повсюду были еще видны свежие шрамы и раны.

В центре деревушки билось живое сердце – небольшой придорожный магазинчик. Неказистый, зато оснащенный всем необходимым – от мыла и сахара до лампочек и сигарет.

Машина неспешно ехала вдоль улицы. На обочине играли маленькие ребятишки. Трое взрослых друзов сидели за старым, плохо выскобленным столом и потягивали мятный чай из крошечных чашек. В угоду местным традициям они были одеты в турецкие шаровары и веселенькие белые шапки-фески. Двое носили окладистые бороды, их кожа была смуглой и морщинистой.

Третий, с закрученными усами, поднялся, когда Портер вышел из машины. Его уже ждали.

– Ahlen wa sahlen.

Портер улыбнулся в ответ на приветствие.

– Sabah el khair, kifak? – произнес доктор.

«Доброе утро, как поживаете?»

Пожилой друз скромно покачал головой и почему-то погладил себя по колену.

– Mnih, mnih,– ответил он, хотя неуверенное покачивание головы давало понять, что дела у него идут вовсе не так хорошо, как ему хотелось бы показать.

Глаза его красноречиво говорили о другом. Друз был испуган, и его товарищи это прекрасно знали. Его взгляд задержался на Найле, и Портер поторопился представить их друг другу.

Старого друза звали Камаль Тоума. Он хлопнул себя ладонями по бокам. Как и положено в этом случае.

Семья Камаля жила в доме на склоне горы, густо поросшем высокими соснами. На заднем дворике копошились куры, а перед домом росло лимонное дерево. У стены возвышался раскидистый ливанский кедр, и тень его густой кроны защищала от палящих лучей солнца.

Внутри домик поражал чистотой и аккуратностью. Комнаты были обставлены на удивление современной мебелью. С кухни долетали запахи еды, а в прихожей громко тикали старинные часы с маятником.

Тоума провел посетителей в гостиную, попросил располагаться, а сам ускользнул на кухню. Но его приглашению последовала лишь Найла. Портер помедлил, придержав Аль-Сури.

– Пойди к ним,– попросил он.– Скажи, что я приехал. И что я хочу встретиться с ними сегодня.

– Ты же знаешь этих людей,– фыркнул Аль-Сури.– Они тебе не доверяют.

– Скажи, что я привез книгу.– Портер раскрыл папку, которую держал под мышкой, и достал старый потрепанный блокнот в зеленой кожаной обложке, исписанный заметками и набросками. Он сунул блокнот переводчику в руки.– От книги они так легко не отмахнутся.

Аль-Сури удивился. Портер никогда прежде не выпускал блокнот из рук. Книжицу он взял, но все равно сомневался в исходе дела.

– Посмотрим, что получится.

И переводчик быстро вышел из дома, оставив англичанина в прихожей.

Тик-так.

Портер прошел в гостиную к Найле. Что же они так долго возятся? Может, семья успела передумать? Такое случалось.

Волнуясь, Найла снова принялась оплетать руками колени, причем в такт тикающим часам, которые не спеша отмеряли минуты жизни. Так продолжалось, пока не открылась дверь – тихо-мирно, без фанфар.

Найла невольно вскочила, широко распахнутыми глазами оглядывая двоих человек, вошедших в комнату. Старшей была женщина, голову которой покрывал платок-мандил, знак последовательницы религии друзов.

Портер представил женщину, но руку протягивать ей не стал. Женщины друзов не позволяли касаться себя мужчинам, не принадлежащим к семье.

После чего женщина промолвила просто:

– Это Кхулуд.

Кхулуд вышел из-за спины хозяйки дома, в его глазах застыли слезы. Он глубоко дышал, словно впитывал в себя что-то разлитое в воздухе.

– Я слышу твой запах. От тебя пахнет теми же духами, что и в тот вечер, когда мы впервые поцеловались.

Улыбка тронула его губы.

– Я так скучал по тебе! Так скучал!

Найла неуверенно посмотрела на Портера, как бы ища поддержки.

– Что с ним? Почему он не смотрит на меня?

– Он слеп с рождения.

Кхулуд взволнованно шагнул вперед.

– Помнишь, как я полез к тебе под рубашку? Такую голубую, с маленькими птичками на рукавах. И зацепился часами за пуговицу. А ты сказала, что так мне и надо!

Мать Кхулуда смущенно покачала головой.

Найла вспыхнула и отшатнулась. На ее лице отразилось замешательство.

– Перестань! Не нужно говорить о таком.

Кхулуд улыбнулся невинно и удивленно.

– Но ты потому и приехала, разве нет? Почему бы мне не говорить о таком?

Для Найлы ответ был очевиден: потому что перед ней стоял не мужчина, которого она когда-то любила, а маленький мальчик.

Кхулуду Тоума было семь лет от роду.

Она чувствовала себя очень глупо. Кхулуд знал об этом.

– Я – Самир,– настаивал мальчик.– И в то же время – Кхулуд.

Найла задрожала.

– Самир умер,– выдавила она и расплакалась.

Такамоус, смена одежд. Для реинкарнации физическое тело – не более чем одежда для души. Эта одежда существовала всего семь лет. И всегда была ребенком. Портер предупреждал Найлу, что ей будет трудно говорить с мальчиком.

Кхулуд попросил подвести его к Найле. Его хрупкая фигурка потерялась на фоне ее платья, обезумевшие слепые глаза растерянно смотрели в сторону. Но мальчик держался стойко. Он взял ее руку в свои и стал нежно поглаживать ладонь.

– Помнишь, как твой отец купил те дурацкие штаны выше колен и они всегда хлопали, когда он шел?

Найла невольно рассмеялась, смахивая слезы.

– Да.

Она не хотела да и не могла поверить в чудо. Но откуда он все это знал? Может, ему рассказали, а он заучил?

Но Портер твердо знал: нет. Он приезжал сюда несколько раз, чтобы убедиться, что воспоминания Кхулуда настоящие. Что семья мальчика не пытается выжать побольше денег из Найлы, как часто бывало в этих краях. Кхулуд знал то, что лишь Найла могла подтвердить или опровергнуть. Насколько доктор мог судить, именно эти воспоминания подтверждали, что Кхулуд был раньше другим человеком.

Найла углубилась в события их общей жизни.

– Ему было все равно, что о нем подумают, он все равно носил эти глупые штаны. Потому что сам смог их купить. На большее денег у него не было.– Она посмотрела на мальчика.– Помнишь, как ты его дразнил? Что ты говорил?