Мга

– Силы? Монетками? – переспросил Гай. Кажется, он опять начинал бояться.

– Ну да, – подтвердила Мирра, – колотили они свои загробные монетки так, что стук разносился по всему Замоскворечью. А потом Денежный двор снесли, но не по причине нечистой силы, а просто по выслуге лет и общей обветшалости. И вот все сущности, находившие там приют по ночам, остались бездомными. В небогатые дома избалованная нечистая сила Денежного двора переселяться не хотела, так и мёрзла на улицах, отнимала у запоздавших ночных прохожих монеты. Ну, или украшения драгоценные. Какую-нибудь там бижутерию, пусть и дорогую – ни-ни. Хоть тебе и Сваровски со своими стразами… Знали толк.

На кухне обнаружился уютный плюшевый диванчик, на который Мирра показала Гаю рукой, приглашая садиться. Наливая Гаю в чашку кипяток из пузатого старинного самовара, что стоял на круглом большом столе у дивана, она продолжала рассказывать:

– А потом говорили, что нечисть денежная поселилась вся скопом у какого-то заезжего купца, воротилы уральского бизнеса. У кого именно – сказать сложно, у нас здесь в Замоскворечье столько этих купцов проживало, что всех не вспомнишь. Так вот. Купец строгим оказался, приструнил этих балбесов. Ну, или этот бал бесов. Короче, что-то он такое придумал, что отучил шляться по ночам, бедокурить, украшения у людей отнимать. А только сидели они у него смирно, как миленькие, и только катали по подвалу монетки. Правда, слышно это было далеко-далеко по всему району…

Она замолчала, подвинула к Гаю пиалу с вареньем. Пахло малиной.

– А что сейчас? – выдержав паузу, спросил Гай.

– Скажи спасибо, что нечисть тоже стареет, – загадочно ответила Мирра. – Утратила она былой кураж, да…

***

Тёмыч сильно сник лицом и фигурой с того времени, когда они с Никитой виделись последний раз. Он словно ссыхался внутрь самого себя, внезапно захваченный и съедаемый временем. Званцев покачал головой:

– Ну, вы, ребята даёте!

– А что? Что такое?

Тёмыч поднял на Кита острый кончик носа, которым он секунду назад водил над землёй, словно обнюхивал пожухлую траву, близоруко щурясь.

– Вас словно прибивает провинциальной пылью, – непривычно художественно выразил свои мысли Кит. Видно, его и в самом деле очень задевал внешний вид и внутренний настрой бывших одноклассников. – Становитесь старичками сразу после выпускного. Девочки – рожать и превращаться в тёток, мальчики – спиваться и стареть. Здесь словно время по-другому отчитывается. Воздух что ли такой? Год за десять…

Тёмыч втянул в себя придорожную пыль, кончик носа смешно задёргался.

– Воздух, как воздух, – обиженно произнёс он. – Травами пахнет. Первозданной природой. Получше, чем у вас в столице. Уютнее.

Слово «столица» Тёмыч произнёс как-то издевательски. С недостаточным для коренного жителя Нижнестранновска почтением. Обычно Тёмыч смотрел на Кита с обожанием. Сейчас он, видимо, серьёзно обиделся:

– Ты же всё-таки здесь родился. Знаешь, Никита, и некоторые любят этот город. Я, например…

Кит не имел в виду ничего обидного. Он удивился:

– Так разве я против любви? Как раз против старости. А у вас тут не любовь, а какая-то…порнуха.

Он опять принялся внимательно осматривать тропинку между зарослями крапивы.

– Ничего здесь нет, – с плохо скрываемой досадой произнёс Тёмыч. – Мои работники тут уже много раз туда-сюда ходили…

– Гай сказал, что он вскрыл эту твою посылку где-то по пути со склада. Хотя бы обрывок бумаги должен был остаться.

– Но ты же видишь, что ничего нет? Может, сам дальше посмотришь?

Тёмыч кивнул на заросли крапивы.

– Кит, пожалуйста, отпусти меня, а? Дел ещё целая адская прорва.

Кит хмуро кивнул, и Тёмыч тут же развернулся в сторону центрального здания Покатаюшки.

– А я потом, как управлюсь…

Он явно чувствовал себя виноватым, но с радостью поспешил прочь от места, которое так его пугало. Кит посмотрел ему вслед:

– Это ты, Тёмыч, ещё не знаешь ничего про адскую прорву…

Произнёс тихо, и подтянул к локтю большие хозяйственные рукавицы, предусмотрительно изъятые у начальственного Тёмыча. Нил лениво дремал, пока они были не одни, но как только бывший одноклассник сбежал с места происшествия, он поднял голову, потянулся и похлопал Кита по спине.

– Это точно здесь началось. Я чую. Нужно искать…

– А ты не мог с Покатаем пообщаться? Чтобы мы зря тут колени и локти не обдирали в поисках непонятно чего?

– Ты же знаешь, что с бесами у меня нет контакта. Если бы он хотя бы наполовину…

– Совсем нет?

– Совсем, – отрезал Нил. – Полный бес. Без вариантов. Ты бы лучше со своим другом-нытиком подробнее перетёр.

– Он испугался очень тогда, впал в панику, ты же видел. Совершенно бесполезный, ничего толком не помнит. Да и не хочу я, чтобы он знал. Может, обойдётся?

Нил сжал его руку в кулак и легко ударил несколько раз по щеке.

– С его-то проклятием? Не обойдётся. Явно это он натворил. Хотя сам и не подозревает. Я его убью. Тупой хлюпик.

– Нил, он всё-таки был моим другом…Чёрт, ты видишь?

Там трепыхался обрывок газеты, зацепившись за мясистый стебель крапивы. Явно очень старый, даже можно сказать старинный, выглядывал этот клочок из самого центра зарослей жгучей травы.

– Вижу, – сказал Нил, и глаза его полоснули светлым серебром. – Это оно.

– Пойдём подбирать? – без энтузиазма поинтересовался у брата Кит.

– Ага, – сказал Нил, – тебе необходимо это сделать.

И он быстро нырнул в самую глубину их совместного тела, куда не проберутся ожоги крапивы.

***

– Если что-то потерял, нужно подарить это Надежде Павловне.

Так сказала Мирра.

– Выучи это, как «Отче наш».

– Какой Надежде Павловне? – вполне логично удивился Гай.

– Так Кохановой же, какой ещё? Ты знаешь ещё какую-то Надежду Павловну?

Гай покачал головой. Он не знал. Где-то совсем рядом, казалось, за тонкой кухонной стенкой катались серебряные монетки звонким перестуком. Гай уже не вздрагивал от этого то удаляющегося, то приближающегося капельного звона. Ему даже становилось жалко стареющую бездомную нечисть.

– Э-эх, балбес, – с чувством произнесла Мирра. – И как мне тебя за такой короткий промежуток времени натаскать по основному предмету? Ладно, Аристарх принял тебя почему-то, придётся постараться…

Гай собирался задать вопрос, но она отмахнулась от невысказанного изумления, как от надоедливой мухи.

– Просто громко скажи: «Дарю Надежде Павловне Кохановой». И всё.

– Так что «всё»?

– Пропажа вернётся.

– А если это человек?

Мирра задумалась.

– Наверное, найдётся. Честно говоря, я не слышала, чтобы кто-то так людей искал…

Она вдруг утробно захохотала, от души, так что заколыхались массивные бока под халатом, неожиданно пихнула Гая под рёбра крепким кулаком:

– Ну ты и даёшь… Через Коханову человеков искать…

Гай взвыл, так как удар пришёлся как раз на то самое место, где после вчерашнего расплывался багровый синяк. Они сидели всё за тем же круглым кухонным столом, и Мирра уже битый час несла какую-то ахинею, старательно втолковывая ему непонятные приметы и рассказывая старые, всеми забытые легенды, вроде той самой, о брякающих серебром монетчиках. Когда Гаю становилось совершенно сонно, он начинал клевать носом или неудержимо зевать, Мирра толкала его кулаком всё в один и тот же бок и заставляла повторять за ней близко к тексту.

Наконец Гай просто взмолился:

– Если… Домой бы мне…

– Пока основы не узнаешь, не будет тебе тут дома. Без основ нигде ьтебе дома не будет. Многие, очень многие приезжали, а сутью, душой города не интересовались, внешним блеском пленились, всю силу по ветру пустили. Так и пропали.

– И что? – проворчал Гай. – Душа города – это бесы, домовые и эти… Монетчики? Сказки! Старые сказки.

– Ой ли? – Мирра посмотрела на него насмешливо. – А как удача от человека отворачивается, куда он идёт?

– В церковь? – предположил Гай, вспомнив, что они встретились с Миррой под стенами монастыря.

Она встала грузно, заколыхалась в рассеянном лунном свете, крадущемся из окна.

– Кто – в церковь, а кто и к чёрту на Кулишки. Я тебе такую вещь скажу. Здесь всё переплетено старыми связями. Древними нитями. Кто свят, а кто проклят, разобраться сразу трудно. А человеку и невозможно, наверное. Они…

Женщина обвела вокруг себя рукой, будто здесь, в этой кухне толпился сонм всевозможных, но невидимых сущностей.

– Они сами между собой разберутся. Твоя задача – понять своё место в этом невероятном хитросплетении судеб и событий. Найти своё предназначение – это главное для мужчины. Душу научись открывать, а когда сможешь – вникай, запоминай, чувствуй. И не бойся. Ничего не бойся. Судьба трусости не прощает.

Гаю стало томительно и скучно.

– Я трус, наверное, окончательный и бесповоротный, – вздохнул он. – И самое печальное, что мне за это не стыдно. Да, я попал сейчас в дурацкий переплёт, но единственное, о чём мечтаю – это чтобы всё это закончилось без моего участия. Само собой. А лучше, чтобы ничего этого не было…

– И чего это Аристарх тебя так выделил? – Мирра опять очень внимательно посмотрела на него. Потом разочарованно покачала головой. – Зачем тебе душу открывать? Ты весь какой-то… пластилиновый. В смысле, плавишься и мнёшься.

– Да я и сам-то откуда знаю? – Гай разозлился. – Оставили бы вы меня все в покое, если не можете помочь ничем. Вот вы… Вы же вроде гадалки, да? Ну, или прорицательницы.

Мирра кивнула:

– Конечно, очень приблизительно, но, если тебе так понятней, пусть будет так. Хотя… Гадалка же должна предсказывать судьбу? С картами там, при свечах, с каким-нибудь черепом наперевес. Нет…

Она засмеялась.

– Нет, нет, нет. Я просто управник.

– Управник?

– Управник– репетитор. Натаскиваю тех, кого духи города избрали на жизнь в этом месте.

– И много таких?

– Ты удивишься, но… нет. В основном, живут нелегально, не принятые духами, не чувствующие места. Иногда даже те, кто родился здесь. Прописка официальная есть, а вот понятия нет. А если понятия нет, то какая жизнь? Так, времяпровождение. От забора до обеда.

Мирра произнесла эту плоскую армейскую шутку и не удержалась, захохотала сама себе, опять вся волнами пошла.

– Сами шутим, сами смеёмся, – пробормотал Гай.

Мирра сделала вид, что не услышала. А, может, и в самом деле не услышала. Отсмеявшись, она схватила льняную большую салфетку со стола, вытерла лоб, вспотевший от усилий.

– Уф, рассмешил, прямо вся взопрела… А вот для тех, кого они избрали, обратного пути нет. Так-то, болезный ты мой…

– И что это значит? Нет, не то, что я болезный, хотя и это совсем не так, а что значит это заявление об обратном пути, которого нет?

– Тянуть будет, куда бы судьба не забросила. И лучше где-то может быть, и сытнее, и тот, кто любовь свою в другом краю найдёт, а всё равно – тоска по этому месту душу выкрутит. А, может, кто и сбежать захочет, а только духи на крови привязывают, так покоя никогда человеку этому не будет. Кровь тянуть станет, венами в реку эту великую рваться начнёт, как олово горячее лимфа вскипать будет. Если не сам, так дети или внуки сюда рваться станут. Такая вот тоска жуткая – на крови.

– А меня-то почему?

Мирра, которая тут же стала серьёзной, словно и не хохотала минуту назад, поджала губы:

– Так ведь кровь! Кровь в тебе… Что-то пенится в ней, точно сказать не могу, но сгусток этот кажется тёмным, старым. И это у тебя на крови запечатано. Всё равно рвануло бы рано или поздно. Это проклятие… Было бы обыкновенное, тёмное проклятие, я бы сняла, а то оно у тебя странное, с подвывертом. Видишь, нашло тебя, заставило на какой-то спусковой крючок нажать и бомбануло.

Женщина внимательно посмотрела, словно пробуравила Гая пронзительным взглядом.

– Больше не вижу. Нет, нет, и не спрашивай. Ничего больше сказать не могу. И хотела бы, да только скрыто… Эх, милый. Я же – теоретик, сама между мирами не хожу. Нормальный человек, историю КПСС в одном агротехникуме преподавала. Просто очень много знаю и помню из истории города. По юности увлекалась мифами и легендами, собирала их, книжку написать хотела. Ничего так и не написала, а вот знания мои пригодились. Аристарх меня нашёл как-то, уже на пенсии, людей стал подсылать, которые для духа города нужны были, приплачивал за то, что я им легенды рассказывала. И этикет наш особый прививала.

Гай немного испугался. Не то, чтобы он так сразу взял и поверил, что кто-то навёл на него порчу, да ничего о порче Мирра и не говорила, но вот то, что всю жизнь, сколько он себя помнил, какая-то непонятная тоска его душу разъедала, это точно. Ни радоваться Гай никогда, как следует, не умел, ни веселиться. И дружбу поэтому всё водил с такими же чудиками. Вот с Тёмычем, например. Самым ценным человеком, абсолютной его противоположностью казался Кит, и Гаевский таскался за ним по пятам всё отрочество. Тогда ещё понимал, что Кит тяготится его вечным преследованием, и старается, как воспитанный мальчик из приличной семьи, не обидев, улизнуть при каждом удобном случае. Но ничего не мог с собой поделать, тянуло Гая к Киту как магнитом, и надоедал он Званцеву по сию пору.

Он тут же вспомнил покойного отца. Потому что эта вечная прибабахнутая грусть передалась ему по наследству. Отец тоже был странный. И мама ушла от них, как тогда казалось, из-за этого. «Малохольные», – так сказала, собрала вещи и уехала. Отец только вздохнул, руками всплеснул и ушёл в свой кабинет. Закрылся, несколько дней так и просидел. Это потом выяснилось, что она отправилась в хоспис, рак у неё обнаружили, последнюю стадию, а она ничего не говорила, и не хотела, чтобы они знали и видели, как она умирает.

А тогда маленький Гай просыпался по ночам в слезах, ему снилось это жуткое слово «малохольные». Будто они с отцом плавают в огромной закрытой банке, вода вокруг них солёная и острая, пахнет пронзительно уксусом. Гай пытается спросить отца, что они тут делают и как выбраться из этой банки, но в открывшийся рот начинает заливаться рассол, и Гай чувствует, что задыхается.

Отец смотрит на него беззвучно сквозь запотевшие очки, его глаза за стёклами с усиленными диоптриями не выражают ровным счётом абсолютно ничего, он только плавно и замедленно поднимает руку вверх и направляет указательный палец в сторону плотно закатанной крышки. Гай понимает, что выбраться не удастся, он обречённо складывает руки на груди и начинает безвольно опускаться на дно. Сверху спускается зонтик укропа, гигантский, он может закрыть своим соцветием половину самого Гая. Зонтик угрожающе надвигается, ещё мгновение – и похоронит под собой опускающегося на дно Гая, но тут он всегда просыпается, и чувствует, что солёные слёзы, которые бегут по его лицу, чуть отдают маринадом.

– Что с тобой? – испуганно спросила Мирра, и Гай понял, что, погрузившись в воспоминания, уже несколько минут сидит беззвучно, а лицо его позорно солёное от слёз.

– Ну так, чего ты? – Мирра, оказывается, подошла к нему совсем близко, большой мягкой ладонью стала вытирать слёзы, приговаривая, курлыкая, как над маленьким ребёнком:

– Господи, вот же накрывает тебя…

Мирра задумалась.

– Эх, – сказала она как-то очень протяжно. – Тебе бы подземную тройку сыскать. Она бы тебя точно на верный путь вывела. Только…

Она с ног до головы оглядела Гая, словно впервые увидела. Он даже засмущался от этого взгляда, заёрзал на табуретке. Мирра горестно вздохнула и покачала головой:

– Только ты не сможешь её в руках удержать. И не такие фартовые пытались… Ты же рохля, мямля, к тебе, сколько удача сама ни липни, всё одно – из рук выпустишь, провалом обернёшь. А то и чем хуже… Нет, тебе нельзя тройку. Только хуже будет.

Гай немного обиделся на мямлю и рохлю, только совсем немного. Ему вдруг стало интересно, проснулся азарт, как в тот раз, когда он вскрыл посылку из прошлого во дворе бывшего ямщицкого подворья.

– Что это вообще за тройка такая? – спросил он Мирру, облизывая вдруг сразу высохшие от волнения губы.

– Туз, король, валет, – задумчиво произнесла Мирра. – Это со времён Ваньки Каина пошло… Ваньку-то Каина ты хоть знаешь, бестолочь?

Гай стыдливо покачал головой.

– Он всю Москву в кулаке держал, – неожиданно ласково произнесла Мирра. – И бандитскую, и законную. Ну, и тайные игорные дома, куда без этого? Много их таких, с месяцем над срубом колодца по столице бытовало. Про месяц тоже не знаешь?

Гай не знал.

– Означало это, что в доме, в подземелье или в подвале, игра идёт. И тайный ход есть на случай облавы. Два века уже среди местных воров бытует примета: если попадётся в подземелье Москвы «туз, король, валет», эта «подземельная тройка» обязательно выведет нашедшего к удаче. Последний раз я сама слышала: в конце прошлого века, тогда ещё Брежнев при власти крепко сидел…

Она прервалась и подозрительно посмотрела на Гая:

– Может, ты, малахольный, и Брежнева не знаешь?

Брежнева Гай знал, Мирра успокоилась и продолжала дальше:

– Так вот, в начале семидесятых годов прошлого века говорят, был один человек, что нашёл в подвале под Сретенкой туза, короля, валета. Старые карты, как говорят. И везти ему в игре начало – чтоб нам всем такой фарт шёл.

Она замолчала, улыбаясь сама в себе мечтательной, сентиментальной улыбкой, словно вспоминала что-то своё, довольно приятное. Гай подождал немного, не смея нарушать счастливые воспоминания, затем робко спросил:

– И?

– Что – и? – встрепенулась Мирра точно после сна.

В окно заглянула круглая, сочная луна, протиснулась в щёлку между плотными шторами, словно хотела послушать, что же там, в этой истории намечается дальше. Но Мирра цыкнула на неё, и луна испуганно спряталась.

– Дальше-то что? С тем, кто подземную тройку нашёл? —спросил опять Гай.

– Его тоже потом нашли. В канаве. С перерезанным горлом. А в зубах – эти самые туз, король, валет…

– Вот же! – огорчился за незнакомого ему «счастливчика» Гай.

– И я о том же, – вздохнула Мирра. – Ни к чему тебе этот фарт. Для него рука сильная требуется. Ты не удержишь. К ваганькам тоже не суйся. Лучше Надежду Павловну попроси.

– А откуда вы про это знаете? – спросил Гай. – Про то, что ему того… горло перерезали?

– Так то ж прадед мой был, – вздохнула Мирра. – Семейная легенда…

***

Пустынные переулки, соединяющие извилистыми путями ветхие дворики, в сумерках выглядели таинственными, открывая Гаю свою другую, оборотную сущность, не заметную при дневном свете. Он специально не стал сворачивать на людные улицы, где человеческий поток мельтешит в свете огней. Спутанные дебри изнанки цивилизации, ликующей по ту сторону пути, освещались луной и иногда – редко и робко одиноким светом двух-трёх окошек, теплящимся в домах, мимо которых он проходил. Настроение было под стать этой ни к чему не обязывающей прогулке. Гай жмурился на ходу от какого-то ему самому непонятного удовольствия, и уже не замечал, что бормочет себе под нос вслух и довольно громко:

– Сказать «Дарю Надежде Павловне Кохановой»? Господи, как я могу совершенно неизвестную мне девушку подарить какой-то Надежде Павловне? И кто такая эта Коханова, объясните мне, если сможете…

Он даже не заметил их сначала. Поднял глаза, только когда услышал:

– А он и правда не в себе, кажется… Вот олень!