Красавица

Renée Ahdieh

THE BEAUTIFUL

© Д. Кандалинцева, перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Городу Новому Орлеану, который не дает забыть, что за каждым углом скрывается музыка

И Виктору, как всегда

Новый Орлеан – город, которым правят мертвые.

Я помню, когда услышала об этом впервые. Старик хотел меня напугать. Он сказал, бывает, что гробы поднимаются из-под земли во время ливня и мертвые наводняют улицы города. Он утверждал, что знает женщину-креолку[2], живущую на улице Дофин, которая может общаться с духами из потустороннего мира.

Я верю в магию. В городе, кишащем иллюзионистами, невозможно сомневаться в ее существовании. Однако я не поверила этому старику. «Уверуй, – предупредил он. – Ибо неверующие одиноки при смерти, они слепы и напуганы».

Я сделала вид, будто его слова меня потрясли. На самом же деле он показался мне забавным. Он принадлежал к тому типу людей, которые запугивают заблудшие юные души историями о созданиях, снующих в тени темных аллей. Однако меня это еще и заинтриговало, так как моя юная душа тоже блуждает. С детства я скрывалась за отглаженными нарядами и отточенными фразами, но эта мысль всегда меня соблазняла. Она звала меня, как Сирена, вынуждая разбить все притворство о скалы и сдаться в объятия своей истинной натуры.

Она привела меня туда, где я сейчас. Однако я благодарна. Ибо она помогла мне осознать две истины: у меня всегда будет блуждающая юная душа, независимо от возраста.

И я всегда буду созданием, снующим в тени темных аллей, поджидающим…

Тебя, любовь моя. Тебя.

Не то, чем кажется

«Арамис» должен был прибыть с рассветом, как это привиделось Селине во сне.

Она должна была проснуться под залитым солнечным светом небом, ветер принес бы запах океана, а город сверкал бы на горизонте.

Полный надежд. Свободный.

Вместо этого, однако, латунный колокол на носу «Арамиса» зазвонил в сумеречный час, в то самое время дня, которое ее подруга Пиппа называла потемками. По мнению Селины, это слово звучало очень по-британски.

Она начала собирать такие фразы вскоре после того, как познакомилась с Пиппой четыре недели назад, когда «Арамис» пришвартовался на пару дней в Ливерпуле. Пока что ее любимым оставалось выражение ни черта подобного. Тогда Селина не понимала, почему эта фраза показалась ей такой важной. Может, потому что она думала, что британские словечки пригодятся ей в Америке куда больше, чем французские, к которым она привыкла.

Как только Селина услышала звон, она отправилась к правому борту, и легкие шаги Пиппы тут же последовали за ней. Чернильные щупальца ночи тянулись по небу, и призрачный туман окутывал город-полумесяц[3]. Воздух будто становился гуще, пока корабль приближался, и две девушки слушали, как «Арамис» пришвартовывается в водах Миссисипи, подплывая к Новому Орлеану. Прочь от жизни, которую они оставили позади.

Пиппа шмыгнула и потерла свой нос. В этот миг она выглядела моложе своих шестнадцати лет.

– После всех услышанных историй город не такой красивый, каким я его представляла.

– Он именно такой, каким его представляла я, – сказала Селина ободряющим тоном.

– Не ври. – Пиппа покосилась на нее. – От этого я не почувствую себя лучше.

Улыбка украсила лицо Селины.

– Может, я вру тебе не меньше, чем себе.

– В любом случае ложь – это грех.

– Как и несносное поведение.

– Такого в Библии нет.

– Но должно быть.

Пиппа кашлянула, пытаясь скрыть смех.

– Ты ужасная. Сестры урсулинского монастыря с тобой не совладают.

– Они сделают со мной то же самое, что и со всеми незамужними девушками, которые прибывают в Новый Орлеан со всем своим имуществом в охапке: найдут мне мужа. – Селина заставила себя не хмуриться. Это ведь был ее выбор. Лучший из худших.

– Если ты покажешься им безбожной, то они подберут тебе самого уродливого идиота из всех христиан. Кого-нибудь с носом картошкой и пузом.

– Лучше уж пусть мужчина будет уродливым, чем скучным. А пузо означает, что он хорошо ест, так что… – Селина многозначительно наклонила голову набок.

– Нет, ну правда, Селина, – засмеялась Пиппа, йоркширский акцент вился вокруг всех ее слов, как кружевная лента. – Ты самая неисправимая француженка, которую я встречала.

Селина улыбнулась подруге.

– Могу поспорить, ты не встречала много француженок.

– По крайней мере, не таких, которые разговаривают на английском так же хорошо, как ты. Ты будто рождена для этого.

– Мой отец считал, мне важно научиться. – Селина пожала одним плечом, словно это была вся история, а не лишь малая ее часть. При упоминании об отце (уважаемом французе, который изучал лингвистику в Оксфорде) ее грусть готова была вот-вот вырваться на свободу. Печаль, тяжести которой Селина пока не готова была вынести. Она выдавила из себя кривую улыбку.

Пиппа скрестила руки, точно обнимая себя. Беспокойство отразилось на лбу под ее белокурой челкой, когда подруги продолжили рассматривать город вдалеке. До каждой юной девушки на борту доносились слухи о нем. В море эти мифы, которыми они делились друг с другом за чашечкой горького кофе, точно обретали свою собственную жизнь. Переплетались с историями Старого Света и становились еще богаче, еще мрачнее. В Новом Орлеане живут призраки. Город прокляли пираты. Его улицы кишат жуликами. Это последнее пристанище для тех, кто верит в магию и мистику. Более того, поговаривали, что там можно найти женщин, у которых не меньше власти и влияния, чем у любого мужчины.

Селина смеялась над всем этим. А еще осмеливалась надеяться. Может, Новый Орлеан не таков, каким кажется на первый взгляд. Какое совпадение, ведь она тоже.

Если что-то и можно сказать о юных путешественницах на борту «Арамиса», так это то, что возможность существования подобной магии – подобного мира – стала для них жизненно необходимой. Особенно для тех, кто мечтал отделаться от призраков своего прошлого. Стать чем-то лучше и ярче.

И особенно для тех, кто мечтал сбежать.

Пиппа и Селина наблюдали, как приближаются к неизвестности. К своему будущему.

– Мне страшно, – тихо сказала Пиппа.

Селина не ответила. Ночь растеклась по воде, как темные чернила по ткани. Неряшливый моряк балансировал на бимсе с грациозностью воздушного гимнаста, зажигая лампы на носу корабля. Точно в ответ на его призывы, языки пламени оживали в отражении воды, придавая городу еще более потусторонний зеленый оттенок.

Колокол «Арамиса» зазвонил вновь, сообщая тем, кто в порту, какое расстояние осталось преодолеть кораблю. Остальные пассажиры поднимались на палубу, останавливаясь рядом с Селиной и Пиппой, бормоча на португальском и испанском, английском и французском, немецком и голландском. Юные барышни, которые рискнули покинуть родные дома ради новых возможностей. Их слова превращались в мягкую какофонию звуков, которая – обычно – успокаивала Селину.

Но не сегодня.

С той самой судьбоносной ночи среди шелков в ателье Селина мечтала об уютной тишине. Несколько недель она не чувствовала себя в безопасности в окружении других людей. В безопасности от буйства своих собственных мыслей. В ее внутренних водах наступало затишье лишь рядом с Пиппой.

Когда корабль оказался достаточно близко к причалу, Пиппа внезапно схватила Селину за руку, точно боясь упасть. Селина ахнула. Вздрогнула от неожиданного прикосновения. Точно брызги крови, попавшие на лицо, соленая вода коснулась ее губ.

– Селина? – позвала Пиппа, широко распахнув глаза. – Что не так?

Дыша через нос, чтобы утихомирить пульс, Селина сжала холодные пальцы Пиппы в своих руках.

– Мне тоже страшно.

Изучение противоположностей

Двадцать три пассажира сошли с борта «Арамиса», у каждого с собой простенький чемодан, в котором лежало все их имущество. После сверки документов, стоящий на таможне, пропустил их на американские земли. Час спустя семеро девушек сели в скромную повозку и отправились вдоль ночного города в урсулинский монастырь. Будущее остальных еще поджидало их на причале.

Открытая повозка подскакивала на булыжниках дороги. Вокруг колыхались ветки деревьев, усыпанные яркими бутонами. Цикады и пчелы жужжали во мраке и шептались о потусторонних историях. Тропический бриз веял сквозь ветки большого дуба, стоящего у края маленькой площади. Это тепло казалось Селине странным, особенно не сочетаясь с вечерней прохладой конца января.

Однако она знала, что лучше не жаловаться. У нее дома, в Париже, снег уже наверняка покрывал брусчатку, и там она бы не скоро смогла надеть свое удобное платье из муслиновой ткани, в котором ехала сейчас. Селина вспомнила, как мастерила его в июле из лоскутов, оставшихся от элегантного домашнего наряда, который она шила для одной зажиточной дамы, скандально известной своими зваными ужинами. Тогда Селина представляла, как сама однажды посетит подобное мероприятие, как будет чувствовать себя комфортно среди самых модных представителей парижского общества. Она поразит их своей любовью к Шекспиру и Вольтеру. Придет в этом самом платье насыщенного баклажанного цвета, с пышной юбкой в оборках и рюшах, которые контрастируют с ее бледной кожей. И как она небрежно соберет свои черные кудри на макушке, по последней моде, чтобы получить благосклонность городских особ.

Теперь Селина посмеялась над своими мыслями, забавляясь над воспоминаниями о семнадцатилетней девчонке, которой она была тогда. Над всем тем, что та девчонка хотела попробовать. Что хотела получить навсегда: попасть в общество элегантных юных особ, для кого шила наряды, о которых те забывали на следующий же день. Шанс влюбиться в симпатичного юношу, который украдет ее сердце стихами и обещаниями.

Сейчас она усмехнулась от одной лишь мысли об этом.

Проведя несколько недель в море в деревянном чемодане, это помятое платье, которое сегодня надела Селина, отражало резкие перемены, случившиеся в ее жизни. Оно не подходило для воскресной службы, а уж тем более не подходило для званого ужина. Думая над этим, Селина уселась поудобнее на своем деревянном сиденье, и корсет сильнее впился ей в ребра. Пластина из китового уса сдавливала грудь при каждом вдохе.

И вдруг учуяла такой сладкий аромат, что забыла обо всем.

Она оглядела площадь, ища его источник. В углу, противоположном от дуба, стояла открытая пекарня, напомнившая Селине о ее любимой булочной на бульваре Монпарнас. Запах жареных пончиков и медленно тающего сахара сочился сквозь вощеные листья магнолии. Рядом на балконе захлопнулись ставни, и решетка с ярко-розовыми цветками бугенвиллей затряслась, а бутоны задрожали, точно от страха. Или, может, от предвкушения.

Смотреть на такую красоту должно быть приятно. Однако красивую решетку будто бы окружало что-то еще, что-то пугающее. Точно бледный палец, показавшийся из-за задернутых штор и заманивающий в темную бездну.

Мудрость подсказывала Селине принять во внимание это предупреждение. Тем не менее она поняла, что уже очарована. Когда же она покосилась на остальных девушек в их повозке (четыре сидели с одной стороны, три с другой), Селина увидела изумленные взгляды, с волнением изучающие округу. Или, может, с воодушевлением? Как и с цветками бугенвиллей, сложно было определить точно.

Повозка остановилась на углу шумной улицы, огромная ломовая лошадь впереди упряжки фыркнула, тряся гривой. Люди во всевозможных нарядах – от роскошных, с золотыми часами на цепочках, до простых из застиранной ткани – пересекали улицу Декатур, их шаги были спешные и напряженные, точно все торопились на какое-то важное дело. Это выглядело непривычно, учитывая, что день заканчивался, а не начинался.

Так как Пиппа сидела ближе всех к извозчику, она наклонилась вперед, обратившись к нему:

– Сегодня вечером какое-то особое мероприятие? Откуда столько народу?

– Парад, – хрипло отозвался мужчина, не обернувшись.

– Что, простите?

Он прочистил горло.

– На улице Канал вот-вот начнется парад. В честь открытия карнавального сезона.

– Карнавальный парад! – воскликнула Пиппа, повернувшись к Селине.

Антония, юная девушка, сидевшая слева от Селины, посмотрела на них взволнованно, у нее были круглые, блестящие глаза, точно у совы.

– Эм… карнавал? – переспросила она на португальском, указав в сторону звуков веселья.

Селина с улыбкой кивнула.

– Какая жалость, что мы все пропустим, – сказала Пиппа.

– Я бы не стал беспокоиться, барышня, – ответил извозчик с намеком на ирландский акцент. – Будет еще много парадов и празднеств в течение месяца во время карнавального сезона. Какой-нибудь вы точно увидите. И подождите еще бал-маскарад в Марди Гра[4]. Это будет лучший вечер из всех.

– Я слышала о карнавальном сезоне от подруги в Эдинбурге, – воскликнула Анабель, худенькая рыжеволосая девчонка с россыпью веснушек на носу. – Весь Новый Орлеан пирует перед Великим постом, soirées[5], балы и костюмированные вечеринки продолжаются неделями.

– Вечеринки! – повторили близняшки из Германии, как только узнали слово, одна из них радостно захлопала в ладоши.

Их просиявшие лица поразили Селину. Затронули что-то в ее сердце. Чувство, которое она запретила себе испытывать с той самой жуткой ночи.

Надежду.

Она прибыла в город посреди празднества. Одна она, и несколько недель fêtes[6] впереди. Толпу переполняло то же чувство предвкушения, которое она видела на лицах девушек, с кем теперь разделяла свою судьбу. Может, в их глазах не было тревоги. Может, цветы просто задрожали от пробуждения, а не от испуга.

Может, Селине необязательно жить в страхе от того, что может случиться завтра.

Пока они ждали, когда улица освободится от шествующих прохожих, Селина наклонилась вперед, все ее тело напряглось, готовое броситься бежать. Она попыталась ухватиться за лозу плюща, свисающую с замысловатого кованого ограждения. Топот шагов отвлек ее, когда толпа расступилась, позволив их повозке проехать.

Нет.

Не для того, чтобы пропустить их.

Для чего-то совсем иного.

Там, под мороком бледно-янтарного света газовых фонарей, стояла одинокая фигура, собирающаяся переходить улицу Декатур. Соломенная шляпа незнакомца была натянута до самых бровей, скрывая черты лица.

Без колебаний их извозчик тут же выказал мужчине почтение, опустив голову в его сторону, точно кланяясь… или, может, отводя взгляд?

Мужчина пересек улицу, плавно перемещаясь от света к тени и обратно, от одного уличного угла к другому… странно. Будто воздух вокруг него был вовсе не воздухом, а водой. Или дымом. Его отполированные туфли ритмично стучали по брусчатке. Высокий. Широкие плечи. Несмотря на вечерний сумрак, Селина могла разглядеть, что его костюм выполнен из хорошего материала, сшит опытными руками. Скорее всего, Сэвил-роу[7]. Ее обучение в ателье мадам Богарне – лучшей кутюрье Парижа – подарило ей навык замечать подобные детали.

Однако его одежда не удивила Селину настолько, насколько поразило его влияние. Он сумел расчистить улицу без единого слова. Женщины с зонтиками, дети с сахарными пончиками и мужчины в элегантных шляпах разбегались от одного его взгляда, брошенного в их сторону.

Вот такой магией она хотела бы владеть.

Селине жутко нравилась идея обладать такой силой, хотя бы во имя свободы, которую та ей даровала бы. Она наблюдала, как мужчина шагает на тротуар, и зависть затмевала ей взор, наполняла ее сердце, занимая место, которое принадлежало надежде еще минуту назад.

Затем он поднял глаза. Его взгляд встретил ее, точно она звала его без слов.

Селина моргнула.

Он оказался моложе, чем она ожидала. Не намного старше ее. Девятнадцать или двадцать, может, но не больше. Позже Селина попытается вспомнить детали. Но ее память словно заволокло туманом, словно масло разлили на поверхности зеркала. Единственное, что она запомнила четко, – его глаза. Они сияли в свете газовых фонарей, словно горели изнутри.

Темно-серые. Точно бочка с порохом.

Он прищурился. Коснулся своей соломенной шляпы в знак приветствия. И ушел.

– О, мои звезды, – вздохнула Пиппа.

Согласные перешептывания на разных языках послышались в рядах сидящих девушек. Они наклонились друг к другу, и их охватило общее воодушевление. Одна из близняшек из Дюссельдорфа сказала что-то на немецком, и ее сестра захихикала, прикрывая рот ладошкой.

Только Селина продолжала смотреть на стремительно удаляющуюся фигуру, прищурившись, прямо как он. Как будто не верила.

Во что не верила, она пока точно не знала.

Их повозка продолжила путь в монастырь. Селина наблюдала, как юноша исчезает во тьме, его длинные стройные ноги уносят его в ночь с завидной уверенностью.

Она думала – что же заставило людей на перекрестке сторониться его? Жаждала такой же власти. Может, если бы Селина вызывала подобное уважение, ей бы не пришлось покинуть Париж. Не пришлось бы солгать своему отцу.

Или убить человека.

К звездам

«Я не должна здесь находиться».

Эта мысль звенела в голове Ноэми, как бесконечный припев.

Темно. Поздно. Вода шумела у причала на краю Французского квартала, убаюкивая. Гипнотизируя.

Не следовало ей соглашаться на встречу в этом месте, и неважно, каким заманчивым это казалось. Ноэми умнее. Родители научили ее быть осторожной. И церковь научила. Она натянула свою тонкую весеннюю шаль на плечи и поправила розовую шелковую ленту на шее. Когда она обернулась, гранатовые жемчужины на сережках ударили нежную кожу.

Серьги и шелковые ленты на причале посреди ночи?

О чем она думала?

«Я не должна здесь находиться». Кого она надеется впечатлить такой безвкусицей?

Не такого мужчину уж точно.

Любой мужчина, который предлагает ей встретиться во тьме ночи, уж точно не джентльмен. Но Ноэми и сама была не той девушкой, которых обычно называют леди. Она вздохнула. Мартин, ее прежний кавалер, никогда бы не пригласил ее на тайную встречу после заката.

Конечно, от прикосновений Мартина у нее никогда не бежали мурашки по коже и не замирало дыхание.

Не так, как от встреч с этим загадочным поклонником.

Однако если тот не покажется вскоре, Ноэми уйдет домой, проберется обратно через материнский цветник с глициниями и залезет в окно своей спальни, прежде чем кто-то догадается, что ее нет.

Она прохаживалась вдоль причала, клянясь звездам, что дает ему последний шанс. Каблуки под ее юбкой стучали по шероховатым деревянным доскам, турнюр[8] под платьем топорщился в такт шагам. Ветер дул вдоль изгиба реки, принося с собой запах протухшей рыбы – отголоски ушедшего дня.

Пытаясь отделаться от вони, она прижала к носу палец.

«Я не должна здесь находиться». Причал располагался слишком близко к зданию Чертогов. Улицы и все кварталы вокруг кишели их подозрительными обитателями. И неважно, что эти люди на постоянной основе делают пожертвования церкви. Неважно, что граф Сен-Жермен бронирует лучшие места в опере и может похвастаться дружбой с лучшими представителями светского общества Нового Орлеана. В Чертоги всегда притягивались самые худшие из людей, те, кого не гложет совесть.

И вот она, Ноэми, ждет в темноте, в самом сердце их владений.

Она прикоснулась к своему горлу, проводя пальцами по гладкому шелку. Цвет ее ленты – бледно-розовый, как лепестки пионов, – сейчас на пике популярности. Императрица Евгения[9] привнесла его в моду не так давно. И теперь бесчисленные юные дамы Нового Орлеана старались выставить на всеобщее обозрение свои длинные, как у лебедей, шеи. Предполагалось, что мужчинам это нравится.

С горькой улыбкой Ноэми повернулась к воде, собираясь в последний раз пройтись вдоль причала.

К черту ее очаровательного поклонника и всю его ложь. Никакие сладостные слова и заманчивые обещания не должны были убедить ее выйти из дома.

Когда она подходила к краю причала, за ее спиной послышались чьи-то твердые шаги. Приближаясь, они замедлились, намекая на расслабленную походку.

Ноэми не сразу обернулась, давая понять, что злится.

– Ты заставил меня долго ждать, – сказала она сладким голоском.

– Прошу меня простить, mon amour[10], – выдохнул он за спиной. – Меня задержал ужин… но я пропустил десерт.

Улыбка появилась на губах Ноэми, сердце забилось чаще. Она медленно обернулась.

Но там никого не оказалось. Причал выглядел пустым.

Она моргнула. Сердце запрыгало в груди. Неужели Ноэми все это почудилось? Ветер обманул ее?

– Куда ты…

– Я здесь, любовь моя, – сказал он прямо у ее уха, снова оказавшись позади. Она ахнула. Он взял ее за руку, прикосновение было холодное и уверенное. Успокаивающее. Мурашки пробежали по ее спине, когда он ущипнул ее за мочку уха. Неожиданно. Шутливо.

Мартин никогда бы так не сделал.

Она потянулась назад, чтобы погладить его по щеке, его скула коснулась ее кожи, и кровь запульсировала в ее венах. Он поцеловал кончики ее пальцев. Когда она отстранилась, ее рука была теплой. Липкой. Влажной.

Красной.

– Je suis désolé[11], – прошептал он, извиняясь.

Испуганный вопль готов был вырваться из груди Ноэми.

Но из ее лебединого горла брызнула кровь до того, как она успела выдавить хоть звук.

Последнее, что Ноэми видела, были звезды, весело подмигивающие на небосводе.

Тебя зовут Марселина Беатрис Руссо

Семь девушек поселились в общежитии урсулинского монастыря: Селина; Пиппа; близняшки из Дюссельдорфа, Марта и Мария; рыжеволосая Анабель из Эдинбурга; Антония из Лиссабона; Катерина из Ливерпуля.

Католическая церковь оплатила их дорогу до Нового Орлеана, а взамен эти семь девушек должны были работать в примыкающем к монастырю госпитале, обучать юных девочек, которые ходят здесь в школу, и помогать любыми способами собирать средства для епархии. И так до тех пор, пока сестры монастыря не подыщут подходящих мужей для них.

Для Селины следующий день после их прибытия был отмечен страхом.

Отмечен решениями, принятыми за нее другими.

Больше всего на свете она не хотела, чтобы ей дали работу учительницы. Такая расхваленная должность, так много обязанностей. Селина никогда не умела быть примером для подражания. Она слишком громко смеялась над непристойными шутками, любила есть на светских мероприятиях, куда девушки ходят, чтобы показать себя, а не набивать желудок. Она никогда этого не понимала. Отвернуться от плитки шоколада? Sacrilège[12].

Однако ожидаемо.

По этим причинам Селина выдохнула с облегчением, когда узнала, что Катерина была гувернанткой в семье из четырех человек в Ливерпуле. Молодая девушка в очках улыбнулась, сказав, что рада взяться за те же обязанности.

Селина была не против оказаться на работе в госпитале, однако Пиппа сообщила, что Марта и Мария помогали акушерке в Дюссельдорфе; так что их отправили туда вместе с Антонией, которая знала много о травах и других лекарствах.

Вскоре Пиппа, Анабель и Селина оказались в затруднительном положении. Всей троице оказалось сложно найти занятие, так как их интересы были далеки от жизни в монастыре. Анабель была хороша в математике и обладала талантом вести бизнес, а ничто из этого не считалось достоинством для юной дамы.

Пиппа изучала историю искусств почти всю свою жизнь, умела играть на виолончели и рисовать, однако в школе уже был учитель искусств.

И хотя все соглашались, что работа Селины с дорогими шелками и деликатными кружевами была выше всяких похвал, это ей здесь не помогало. Знание того, как создать наряд для парижской элиты, не входит в список необходимых навыков у монахинь.

Поэтому спустя неделю после прибытия Пиппа, Анабель и Селина сидели в тени собора Сен-Луис, торгуя продуктами под листьями дуба в парке Джексон-сквер. Несмотря на чудесную теплую погоду, Селина не могла не чувствовать себя одинокой. Куда бы она ни отправлялась, жизнь загоняла ее в рамки.

Может, она этого заслуживает. Грехов у нее было много, а искупила она лишь малую часть.