Крысиная башня

Асфальт был мокр от дождя, это было хорошо, на нем не могло остаться следов торможения, и никто не мог доказать, что Боря не пытался избежать столкновения. Он не успел додумать эту мысль, когда острое, близкое к наслаждению чувство накрыло его с головой. Он снова был маленьким мальчиком в высокой кабине грузовика. Потом видение схлынуло, а чувство осталось: Боря был выше всех. Он плыл над миром в высокой кабине Фреда, и чужая смерть была в его власти.

Теперь он не жалел, что не успел рассмотреть тело. Это было не главное. Теперь он точно знал, зачем и почему сделал то, что сделал.

2.

Утром Мельнику очень хотелось есть, но в доме не оказалось никакой еды. Он оделся, вышел на улицу и пошел по Нижегородской, подняв воротник и засунув руки в карманы. В поисках места, где можно перекусить, Мельник натыкался только на дорогие кафе с темной мебелью и бархатными гардинами. Ему же хотелось чего-нибудь попроще. Он дошел по Таганской почти до самого метро, но так ничего и не нашел, пока случайно не свернул в один из проулков, который почему-то показался ему подходящим. В переулке обнаружилось невысокое длинное кафе с окнами во всю стену, вытянутое, словно салон междугороднего автобуса. Длинная стойка тянулась от начала до конца просторного зала. Справа, у окон, один за другим стояли столики. С потолка свисали дешевые люстры в белых плафонах, в дальнем конце заведения виднелась узкая дверь: то ли туалет, то ли вход для персонала. Ни одного человека не было ни у стойки, ни за столиками.

Мельник сел возле окна, и впервые за несколько дней почувствовал, что согревается: солнечный луч, прошедший сквозь стекло, мягко дотронулся до его щеки. Официантку он увидел не сразу. Она сидела за стойкой и читала книгу в мягкой темно-синей обложке. Заметив Мельника, официантка встала, но, дочитывая до точки, не сразу оторвала взгляд от страницы. Книгу она положила на стойку корешком вверх, и та прижалась раскрытыми страницами к прохладному дереву, как тонувший человек прижимается раскинутыми руками к твердой земле, на которую повезло выбраться.

Официантка подошла к столику, за которым сидел Мельник и, вынув из кармана несвежего фартука растрепанный блокнот и затупившийся карандаш, приготовилась записывать. На вид ей было около тридцати лет, лицо ее было одутловатым, непривлекательным, с легкой складкой второго подбородка и жирной, местами воспаленной кожей. Фигура у официантки была приземистой и крепкой, а легкий жирок на талии и бедрах почти полностью сглаживал естественные женские изгибы. Зато глаза у нее были удивительные: небольшие, но при этом поразительно живые и пронзительно синие. К ее фартуку был приколот бейдж с именем – Александра.

–– Будьте добры, мне яичницу, блины и чай, – сказал Мельник. – Погорячее, если можно.

Она молча кивнула, сделала пометки в блокноте и ушла.

Александра.

Пока Мельник дожидался еды, он думал о Саше. О том, что сколько ни предлагал ей устроиться в университет, она каждый раз отказывалась, предпочитая оставаться учителем русского и литературы в одной из самых паршивых городских школ.

Литературу она преподавала плохо. Рассказывала неинтересно и почти не слушала ответы учеников. Родители были ею недовольны, но непопулярная школа не могла позволить себе другого учителя. Рассеянно рассказывая о Печорине, Саша внимательно слушала класс, ловила взгляды, присматривалась к жестам, слушала интонацию и тембр голоса. У нее на уроках всегда много шептались, и она никогда не делала замечаний. Саша выискивала зарождающееся несчастье, точно крепкую шляпку белого гриба, едва показавшегося из-под палой листвы, потом начинала рисовать. В ее комнате, возле окна, стояла грубо сколоченная рама для батика, но это была только иллюстрация, овеществление того важного, что происходило у Саши в воображении. Саша перерисовывала детские судьбы, избавляла своих учеников от грядущих болезней, отводила от них жестокие руки, лишала мыслей о самоубийстве, мирила с родителями. Ей было больно и трудно помогать им, но еще больнее и сложнее было видеть их несчастными и ничего не делать.

Мельник съел сытный завтрак – яичница оказалась приготовленной из четырех яиц, и стопка блинов была такой высокой, что он едва справился с порцией – и попросил счет. Пока он доставал из кошелька деньги, Александра отошла от столика и куда-то исчезла.

Расплатившись, Мельник встал и пошел к выходу. По пути он обратил внимание на книгу, лежащую на стойке. На сине-черной обложке были нарисованы кошка и дом. «У каждого в шкафу…» – название врезалось Мельнику в память.

Мельник вышел из кафе и неожиданно попал не в проулок, а прямо ко входу в метро. Он обернулся и увидел за своей спиной заполненную людьми площадь. «При чем тут шкаф?» – спросил он себя и спустился в подземку. Через два часа ему нужно было быть на съемке.

3.

–– Итак, в одном сезоне – десять программ. Каждая из них держится на тщательно продуманном сценарии. Первая серия – отборочные туры. Важно создать у зрителя ощущение, что мы отобрали самых верных кандидатов и ошиблись только в двух-трех случаях. Возможностей для создания подобной иллюзии телевидение дает предостаточно. Лучшую пятерку следует выбрать еще до начала съемок, чтобы постепенно сделать героев родными для зрителя.

Необходимо определиться с деталями. Ведь что такое деталь? Для картинки это все. Зритель не запоминает имен, зритель не запоминает людей. Но деталь он схватит сразу. Косоглазие, рыжие волосы, резкие словечки, нелепый наряд, зловещие взгляды, экзотическая национальность – что угодно. Принцип «умри, но отличайся» еще никто не отменял. Опытный оператор, получив объект, тут же определяет необходимую деталь и фокусируется на ней.

–– То есть, герои шоу определяются до кастинга?

–– Нет, почему же? Конечно, с некоторыми людьми предварительные договоренности достигаются, но основная масса участников определяется на отборочных турах. Здесь, понимаете ли, важно, чтобы жизнь вносила свои коррективы. Ни один, даже самый лучший редактор не придумает героям такого количества странностей, которым они обладают сами. Наша задача – как можно скорее разглядеть талант и как можно прочнее вписать найденный персонаж в драматургию шоу.

–– А магические способности?

–– Да бросьте! Кому это надо? Во-первых, я не верю в магию вообще. Во-вторых, меня не интересуют колдуны. Меня интересует то, что хорошо смотрится по телевизору.

4.

Стоя на высоком, грубо сколоченном помосте, Настя наблюдала за тем, как рабочие расставляют шкафы. Шоу снимали в пустом ангаре с бетонным полом и толстыми стенами. Здесь было холодно, как в склепе, хотя на улице стояла почти невыносимая жара. Настя куталась в широкий прозрачный платок и думала о Мельнике и о его пальто. Ей хотелось узнать, как оно пахнет: теплым драпом, смутным воспоминанием о туалетной воде, сильным мужским телом с тонкой и терпкой ноткой свежего пота. Близость для Насти всегда начиналась с запаха.

–– Замерзла? – спросил Ганя. Он подошел почти неслышно, и теперь стоял у нее за спиной. Пах он, как всегда, безукоризненно и скучно. – Будешь кофе?

–– Было бы неплохо, – Настя повела плечами, и шелковая ткань потекла вниз по ее спине.

–– Держи. – Ганя протянул ей стаканчик, над которым поднимался пар. Стаканчик был бумажным: Ганя знал, что Настя не пьет из пластика.

Она сделала маленький глоток и, развернувшись спиной к съемочной площадке, облокотилась о шаткие перила помоста. Ганя поморщился.

–– Настя, не надо. Ты же знаешь, я ненавижу, когда ты так делаешь, – сказал он.

–– Как? – вызывающе ответила она.

–– Когда стоишь на самом краю.

–– Если боишься, – она пожала плечами, – иди вниз и лови меня.

Тонкая перекладина резко скрипнула и подалась под нажимом ее локтя. Сердце Насти прыгнуло и застыло. Если бы Гани не было рядом, она бы отошла от перил, но ей хотелось, чтобы Ганя мучился, и она не подала вида. Ганя передернул плечами и ушел – иногда в нем просыпалась гордость. Пожалуй, в такие моменты Настя любила его, но фокус заключался в том, что когда он возвращался к ней, то снова был прежним, нелюбимым податливым Ганькой. Настя дождалась, когда он скроется из вида, и медленно повернулась, стараясь как можно меньше опираться о перила.

Расстановку шкафов почти закончили. Их было ровно пятьдесят, и по условиям игры в одном из них должны были спрятать человека, для того, чтобы претенденты на участие в шоу попытались его найти. Шкафы были разные: старая советская полировка, хлипкие современные ДСП, дешевая добротная «ИКЕЯ», массивные гробы из желтой фанеры и совсем уже почтенные старцы с завитушками и резьбой, кленовые, дубовые, березовые, помнящие совсем другую одежду и совсем других людей. В этом году вместе со шкафами на площадку доставили их хозяев – обычных зрителей программы. Именно они должны были определить, где будет прятаться человек, и таким образом гарантировать честную игру.

Насте это не нравилось: ей хватало забот с медиумами, и видеть на площадке еще полсотни людей она совсем не хотела. Но обстоятельства того требовали: шоу перевалило пик популярности, у зрителей наступило пресыщение. Поползли слухи, что медиумы не настоящие. Для повышения рейтинга на площадку пригласили людей, не имеющих отношения к телевидению – они должны были дать пищу для новых, выгодных проекту, слухов.

–– Да никто не поверит, – говорил в курилке Ганя, когда месяц назад они с Настей вернулись с совещания. – Непременно решат, что подстава.

–– Поверят, – возразила Настя. – Люди придут домой после съемки и станут рассказывать, как все это происходит. Их мужья и жены поделятся с коллегами по работе, те – еще с кем-нибудь, и мы добьемся того, чего хотели. Пойдут слухи, что все, что тут происходит – правда.

Взволнованные люди стояли в дальнем конце ангара: некоторые переговаривались, другие молчали, хмуро глядя под ноги, третьи курили, отойдя в сторону. Женщины, одетые в летние платья, зябко обнимали себя за плечи и встревожено поглядывали на растущий лабиринт из шкафов. Приготовления подходили к концу.

Настя окинула взглядом площадку, дала знак начинать и ушла. Возле мониторов в ПТС уже сидел Ганя, хмурый и злой. Он пил чай из бумажного стаканчика и смотрел, как толпа течет по лабиринту. Люди шли медленно, осторожно, как будто чего-то опасались. В толпе выделяласьбросалась в глаза Анна, ведущая «Ты поверишь!», холодная блондинка, которую Настя терпеть не могла. Анна пролезла на проект еще до Настиного появления, в самом первом сезоне. Тогда она была модным автором мистических детективов. Для Насти Анна состояла из непомерно раздутого самомнения и набора бессистемных, непроверенных и спорных утверждений. За годы, которые продолжалось шоу, она успела растерять детективную популярность и женскую привлекательность, зато начала в соавторстве с медиумами писать книги о том, как развить в себе сверхспособности, сделала на этом имя и, как предполагала Настя, неплохие деньги.

Абсолютная уверенность в себе делала Анну незаменимой ведущей шоу. Люди, испуганные нервозной и непривычной обстановкой съемок, сразу начинали доверять и подчиняться ей. Ослепленные прожекторами, ошарашенные деловитым мельтешением съемочной группы, парализованные от сознания того, что их видят миллионы, они смотрели ведущей в рот и верили каждому ее слову.

С хозяевами шкафов Анна собиралась проделать разработанный профессионалами фокус. Сначала она только наблюдала за процессом выбора. Люди сами делали все, что было нужно – раздражались и уставали. Толпа быстро расслоилась на пассивных и активных. Активные двигались порывисто, их движения были размашисты. Они ходили быстрее и разговаривали громче. Они открывали дверцы, пугались своих отражений в маленьких, прикрепленных изнутри, и больших, наружных, зеркалах. Они проверяли на прочность перекладины для плечиков и совали носы в оставленные в шкафах мятые обувные коробки и карманы старых кофт. Пассивные ходили медленно и смотрели на шкафы, не дотрагиваясь до них. Они сторонились других людей и не вступали в разговоры.

Через некоторое время каждый выбрал шкаф по душе. Пассивные молчали, активные высказывались громко. Сначала их было человек двадцать, и в гуле их голосов невозможно было ничего разобрать. Разговор шел на повышенных тонах. Уверенных в собственной правоте оставалось все меньше и меньше. В конце концов кричать продолжили две истеричные женщины средних лет и крупный мужчина в клетчатой рубашке с коротким рукавом и круглой аккуратной бородкой на откормленном лице. Стоящие вокруг них люди заметно нервничали. Многие, устав, отошли в стороны, давая понять, что согласятся с любым решением.

Анна подошла ближе.

Торжественность и тревогу на лицах большинства людей сменила тоска. Им хотелось, чтобы все это скорее кончилось. Визгливые голоса двух женщин становились все тише и тише, низкий мужской тембр брал над ними верх и вскоре победил. Круглолиций мужчина кивнул с победным видом и положил руку на ореховый шкаф девятнадцатого века, покрытый вырезанными виноградными кистями и украшенный фигурой аиста с отколотыми ногами.

Анна нырнула ему под руку и с сомнением постучала кончиком длинного рубинового ногтя по своему носу. Круглолицый мужчина смутился и отнял ладонь от орехового бока.

–– Вы не думаете, – спросила Анна, – что шкаф слишком приметный? Резьба, виноград, аист с отбитыми ногами?

–– Не такой уж он и особенный. Тут еще несколько таких шкафов есть, – возразил мужчина, но круглая его бородка затряслась, выдавая неуверенность.

–– Но он все равно привлекает внимание, – мягко ответила Анна. Да еще и стоит на углу… Впрочем, может быть, я не права…

Анна отступила на шаг назад и подняла руки, будто сдаваясь. Круглолицый затих, зато воспряли его противницы. Одна выступала за полированный советский шкаф, другая – за желтого фанерного монстра. Но они уже устали, их пыл угас. В конце концов, обе отказались от своих шкафов и пошли по проходам искать тот, который устроил бы обеих. Остальные плыли возле них, будто клочья тумана. Они были похожи на посетителей, заблудившихся в огромном музее. Многие молчали, выглядели мрачными и ничего уже не хотели выбирать. Каждый раз, когда женщины были готовы согласиться друг с другом, Анна заставляла их усомниться в правильности выбора. Наконец стихли почти все.

–– Устали? – спросила Анна.

–– Да! – негромко ответили ей из толпы.

–– Но ведь шкаф нужно выбрать, – сказала она.

–– Нужно, – угрюмо отозвалось несколько голосов.

–– Я предлагаю, – продолжила Анна, – больше не мучиться. Просто покажем на любой шкаф. На первый, который у нас под рукой. Как вы считаете, этот подходит? – И она хлопнула ладонью по дверце шкафа справа от себя.

–– Подойдет! – отрывисто крикнул кто-то; люди облегченно выдохнули.

–– Я против, – высказался кто-то, но на него не обратили внимания.

Насте нравился фокус. Уставший человек склонен был согласиться на что угодно, лишь бы ему дали отдохнуть. Чувство облегчения при этом было так велико, что он даже не замечал, что выбор сделали за него. Люди уходили с площадки довольные, одобрив тот шкаф, который несколькими часами ранее выбрала Настя, и о котором уже было известно нужным участникам шоу. Настя достала сигарету и покрутила ее между пальцами, прислушиваясь к тому, как похрустывает завернутый в тонкую бумагу табак.

Владельцев шкафов размещали на помосте, чтобы они могли видеть работу медиумов, в выбранный шкаф прятали добровольца-осветителя. Две активные женщины стояли у самых перил, гордые сделанным выбором. Круглолицый мужчина отошел подальше и повернулся к лабиринту спиной. С начала съемочного дня прошло уже больше трех часов, он обещал быть бесконечно длинным. Настя затянулась сигаретой, набрала полные легкие дыма, потом медленно, с наслаждением, выдохнула. Она знала, что к концу дня у нее онемеет спина, напряжение в глазах разрастется до мигрени, и уснуть не получится, потому что в голове будут крутиться имена и лица, из которых придется безошибочно выбирать десять героев «Ты поверишь!».

В дверях ангара появился первый медиум. Настя махнула в воздухе рукой, разгоняя дым перед монитором. Медиум был похож на стихийное бедствие: бил в бубен, кружился и бормотал, метался от дверцы к дверце, языком лизал потрепанные ДСП и благородное, покрытое лаком дерево. Он замирал, наклоняя голову, будто надеялся услышать, как дышит запертый в шкафу человек. Настя глядела на него равнодушно, он был не лучше и не хуже других. Зрители на помосте посмеивались и пожимали плечами. Медиум бросал в их сторону полные злобы взгляды. Нужного шкафа он не нашел и, когда истекло его время, длинно выругался на непонятном, скорее всего, придуманном языке. Люди на помосте засмеялись еще громче. Следующие трое претендентов не оставили о себе никаких воспоминаний. Потом на площадке появился Мельник.

Настя смотрела на экран и чувствовала, как больно бьется в груди сердце. Она опустила взгляд на незажженную сигарету, зажатую между пальцами, постучала ей, точно карандашом, по столу, поджала губы. Тонкий аромат туалетной воды коснулся ее ноздрей. Он был едва уловим, но тянул за собой запах моря, разогретого песка и сарсуэлы. Он тянул за собой звуки: прибой, шум толпы, говорящей на нескольких языках, детские крики, позвякивание посуды. Настя вспомнила, как длинный шелковый платок бился, подхваченный теплым морским ветром, и слегка касался сгиба ее руки, как наступала ночь, как она смотрела на мужчину за соседним столиком. Мужчина был красив, на него хотелось смотреть. И оттого, что он не замечал ее и не делал попыток познакомиться, становилось совсем легко, хотелось смеяться, смотреть, слушать, втягивать соленый воздух и просто быть. Это было замечательное воспоминание, одно из лучших за всю Настину жизнь. Теперь оно почему-то оказалось связано с Мельником, с его глазами цвета Средиземного моря, с его черными южными волосами и теплым запахом драпового пальто. Она не думала ни о Гане, ни о шоу. Один только вопрос казался ей важным: действительно ли кожа Мельника прохладна, будто он только что вышел из воды, или ей только показалось?

Ганя смотрел на Настю, а она смотрела в никуда, мимо серых боков мониторов и микшеров, мимо проводов и сквозь поверхность стола. Глаза ее блестели нездоровым лихорадочным блеском, а дрожащие пальцы ломали тонкую сигарету, из которой сыпалась желтая табачная труха.

5.

Едва Мельник дотронулся до Настиных мыслей, она вздрогнула. Он и раньше замечал, что люди реагируют на его прикосновения, но впервые это было так отчетливо и сильно. Его присутствие вызвало у нее воспоминание о море, и картинка была такой яркой, что Мельник не сразу смог добраться до воспоминаний о шкафе. Он пробирался через запах моря и детские крики, через блеск волны и легкий прохладный ветер, и Настя отвечала на каждое новое его прикосновение, будто каждое из них было реально. Из-за этого Мельник нервничал. Он даже решил узнать ответ не у нее, а у кого-нибудь другого, но вдруг услышал в голове у Насти высокий мужской голос:

–– Посмотри, что он делает! Просто ходит. Настя, он просто ходит. Голову опустил, даже лица не видно. Кому будет интересно на это смотреть?

–– Не дави на меня, Ганя, – раздраженно ответила Настя, и море в ее голове поблекло.

–– Его нельзя брать в проект.

–– А я считаю, он будет прекрасно смотреться в проекте.

Мельник застыл в изумлении. Он и представить себе не мог, что так близок к поражению – и это после того, как он точно назвал предмет из черного куба.

–– Ваши десять минут заканчиваются, – скучая, проговорила Анна. – Нужно принять решение, у нас еще сорок участников после вас.

Искать другого человека было некогда. Мельник тронул Настю еще и еще и почувствовал, как охотно она на этот раз отзывается на его прикосновения, как тянется к нему.

–– На парне синяя спортивная куртка и черная футболка с надписью FBI. Сидит в темном шкафу из ДСП с зеркальной дверцей. А шкаф у нас… – Мельник повернул голову, определяя направление, – шкаф у нас вон там, в двух рядах от меня.

–– Нужно найти его и открыть, – сказала Анна. В голосе ее появился неподдельный интерес.

–– Что он делает! – высокий мужской голос снова ворвался в голову Насти, и она ответила:

–– Угадывает.

–– Настя, так нельзя! Нас обвинят, что мы подсказываем участникам ответы!

–– Не обвинят. Мы сумеем смонтировать это красиво.

Настя сражалась за него, как лев, и Мельник вдруг понял, что она им одержима. Контакт вызывал у нее чрезмерно сильные чувства, продолжать его было неправильно. Но он в очередной раз рискнул другим человеком, потому что понял: без ее заступничества он не сможет остаться в шоу при всех своих способностях.

Мельник дошел до шкафа и стукнул кулаком по дверце.

–– Здесь, – сказал он.

Анна открыла дверцу, и Мельник увидел молодого парня, сидящего в шкафу. Парень зажмурился от яркого света камер и с трудом встал на затекшие от долгого сидения ноги. Мельник снова коснулся Насти, чтобы убедиться, что все в порядке, и вдруг увидел, как что-то темное промелькнуло у нее в голове – будто тень от грозовой тучи, которую пронесло по небу порывом сильного ветра. Там был кто-то еще. Другой участник копался у нее в голове. Кто-то, о чьих возможностях Мельник не подозревал.

К моменту, когда Мельник покинул площадку, Настя так устала, что с трудом могла работать. Она сидела на стуле ссутулившись, тяжело опершись локтями о стол, и время от времени массировала виски, пытаясь унять начинающуюся головную боль. Ганя попытался сказать ей что-то утешающее, но она рявкнула на него, потому что злилась: из ревности он хотел избавить шоу от одного из самых перспективных участников. Потом зазвонил телефон.

–– Да, я сейчас выйду, – ответила она, вздохнув.

Высокий благородно седеющий мужчина с приятными чертами лица ждал ее в припаркованной неподалеку машине. Едва только Настя села на заднее сидение рядом с ним, машина отъехала от обочины.

–– Зря вы, Владимир Иванович, общаетесь со мной напрямую, – сказала ему Настя, – участники у нас разные. Какой-нибудь сумасшедший может устроить скандал. Нам не положено встречаться.

–– Я все понимаю, дорогая моя, все понимаю, – бархатным голосом проговорил мужчина. Его ухоженная рука рассеянно поигрывала с набалдашником светлой трости. – Но у меня есть к вам несколько вопросов. Очень важных вопросов.

–– Что вы хотели спросить?

–– Кто этот молодой человек, который только что проходил испытание?

–– Просто один из участников. Обычный участник. Вячеслав Мельник…

–– Анастасия, он не похож на обычного участника.

–– Но…

–– Я отдал большие деньги за победу в этом шоу. И часть из них пошла в ваш карман. Так что я думаю, я имею право спрашивать. Разве нет?

–– Да, но…

–– Вы даете ему точные подсказки.

–– Нет. Мы ничего ему не говорили.

–– Откуда же он знает?

–– Я понятия не имею.

–– Да? А мне показалось, что кто-то уверенно ведет его к финалу. Он красив, он верно угадывает… Может быть, вы взяли деньги с двоих? А, Анастасия Михайловна?

–– Нет, что вы! Это совершенно невозможно!

Настя дрожала. Воспоминания о море совершенно исчезли из ее памяти, ей стало страшно. Она боялась возможного скандала и разговора с руководством.

–– Вы гарантируете, что он не победит?

–– Боже мой, конечно да!

–– И даже не дойдет до финала?

–– Да. Владимир Иванович, мы взяли его только потому, что он хорошо смотрится на экране. Это привлечет к шоу больше молодых женщин. А что касается его ответов… Я не знаю, как это объяснить, но я обязательно разберусь. Мы найдем того, кто сливает ему информацию, и этот человек будет сурово наказан. Я вам обещаю.

Машина объехала квартал и вернулась на то же место, откуда отправилась. Настя вышла на улицу и огляделась: вокруг не было ни души. Никто не видел, как она разговаривала с участником.

6.

Отснятую в июне программу Полина смотрела два с лишним месяца спустя, в разгар солнечного сентября. Окно закрывали плотные белые жалюзи, так что разлитый по улицам свет едва ощущался в маленьком прохладном холле частной стоматологии, где громко тикали настенные часы и тускло поблескивал их медный маятник. Полине было неуютно: до этого дня она никогда не смотрела телевизор по собственной воле, поскольку ненавидела телевизоры. Они навсегда связались в ее сознании с матерью, которая прибавляла громкость, когда издевалась над ней.

Жить без телевизора вообще Полине не удавалось: тот, что стоял в холле напротив ее рабочего места, постоянно работал, чтобы развлечь ожидающих пациентов. Но она научилась мысленно отгораживаться от него, как будто выключала прямо у себя в голове.

Теперь же, когда ради Саши и Мельника ей приходилось смотреть на экран, она снова чувствовала себя маленькой и беззащитной, нервы ее натянулись как струны, голова ушла в плечи, рука нервно проводила по коротко остриженным волосам. Это движение было единственным, что позволяло Полине успокоиться: у нее больше не было косы, за которую мать могла бы сдернуть ее со стула.