Повести о казаках Алтая

Часть 1

Апрель 1717 год. Славно весной в Кузнецке, сосны над берегом раскинули лапы и напитавшись солнцем отдают золото стволов и пьянящий запах хвои всему свету. По сопкам вокруг острога чернели пихты пахучие и кедры кормильцы. Лёд сошёл, Томь и Кондома радуясь свободе кружатся в омутах, шумят и как девчонки вырвавшись из зимней избы на весенний лужок, разлились журчанием своим как смехом. Берёзки жмурятся от лучей, сбившись в околки, нарядились в серёжки и ждут зелени кучерявой. Под горой острог, как строгий дядька следит, чтоб не шалили, и щерится, бойницами на солнышке разговевшись. Не простые были последние годы у острога Кузнецкого, неспокойные. То калмыки, то джунгары пытались спалить, отбились, пушками да смелостью казаки отогнали. Ныне же спокойно часовому земли Русской, отошли в горы и степи инородцы воинствующие и Слава Богу.

На берегу Томи, в версте от острога сидит казак служивый, лет ему тридцать не более, видно рыбалить собрался тальменя, да призадумался и забыл о рыбалке. По справе и одежде не из простых, видать казак-то. Кафтан малиновый не новый, да богатый, да кушак синий, да шапка соболиная с алым верхом. Сапоги новые с вострыми носками и мягкими ноговицами. За поясом пистоль в серебре и нож хорошей работы, рядом сабля турхменская, видно у кыргыз с боем взята. Сам казак роста чуть выше среднего, широкой кости. Лицо загорелое, почти черное, хиусом копчёное и поэтому глаза голубые и волос русый бороды и усов, как-то ярко и не по-местному выделяются. Нос прямой, высокий лоб с сабельным шрамом. В руках крутит лесу, видно так и не приладил к удилищу, в думе казак.

– «Яков говорил ныне, с Томска конный нарочный прибёг с грамотой. Неужто опять поход на джунгаров? Царь Пётр не простит сожжённого Бикатунского острога телеутам. Если поход, буду проситься, хоть в десятники, да поди-ка возьмут, должны взять, я дорогу знаю, с Яковом ходил. Языки ихние разумею, малым выучил, да и поквитаться с косоглазыми ой как надо», – казак не нарочно погладил шрам на лбу и вспомнил тот удар кочевника, полученный в бою с калмыками.

– Иван, а Иван, ты где? Да что б тебя, э-эх!

Казак вскочил, и рука зараз схватилась за рукоять сабли.

– Кто там, кого черти несут? Выходь, а то срублю!

Из кустов вывалился как гора казак, перепачканный грязью.

– Не шали Ваня, я это Стёпка Серебренников, саблюку убери, наколишь.

– Здорова Стёпа, а ты чёй это в грязюке-то, а? – Иван незло засмеялся.

Серебренников вытирая грязь ворчал:

– Пока тебя найдёшь, все лужи облазишь, посклизнулся, вот и в грязюки, мать её! Тебя Иван, Яков с Синявиным зовут, говорят срочно. Пойдем, бросай своих тальменей, да их и нет. Ну и рыбак Ваня из тебя.

Степан, наконец-то обтерся от грязи и стоял перед Иваном улыбаясь.

– Пошли.

Казаки вышли из прибрежных кустов и направились в сторону острога. Недолго пройдясь подошли к воротам, Степан остановил Ивана и заговорил:

– Вы Максюковы на походы везучие. Если куда пошлют, ты Ваня, меня возьми, засиделся я тут, мхом покрылся.

Иван Максюков оглядел Степана. Здоровенный казачина тридцати пяти лет, с чернявыми кучерявыми волосами и бородой, Степан походил на цыгана и, если бы не серые глаза, то сошёл бы за басурмана. Серебренников был казак шальной, известный своей силой и хитростью. Когда три года назад джунгары держали в осаде Кузнецк, Степан вызвался охотником за языком и один притащил двух князьков, правда, один задохнулся в смерть по дороге. За смелость, был назначен пятидесятником пеших казаков. Тоже чин не малый, дворянский.

– Да я-то Стёпа с великим удовольствием, если меня пошлют.

– Смотри Иван, пообещал казак, держи слово. Давай к воеводе Овцину, там тебя ждут.

В воеводской избе собрались на совет: комендант полковник Борис Синявин, голова конных казаков Яков Максюков, войсковых дел подьячий Степан Тумашев и сам воевода Михаил Васильевич Овцин. Иван зашёл, перекрестился на образа и поклонился собравшимся.

– Доброго здоровья воевода…

– Проходи, Иван, садись и слушай, – ответил воевода Овцин. – Бумага пришла от князя Гагарина, надобно острог Бикатунский ставить вновь. Слушайте, Тумашев чти.

Подьячий начал читать грамоту:

– «Воеводе Кузнецкому Михаилу Овцыну и коменданту полковнику Борису Синявену, вскорости на Бии и на Катуни построить город в крепком месте и посадить служилых людей и начального человека доброго, також острог на Алтыне-озере из которого течёт Бия-река, и в иных местах – на Чумыше и в ясачных волостях остроги строить же…»

Воевода прервал подьячего.

– Бориска, ты писал князю Гагарину?

– Я, Михайла Васильевич, – полковник Синявин встал.

– Дак, где я тебе людишек-то наберу, сами год с небольшим только без осады, да сядь ты ужо.

– Великий государь Пётр Алексеевич…

– Знаю всё полковник и про гнев государев по сожжённому Бикатунску и что писать ты талант превеликий имеешь, сядь, сказал, не доводи до греха!

– «Да с людишками-то у нас туго», – подумал Иван и тут же не утерпел:

– Пошли меня воевода, не пожалею живота.

– Молчи Иван, – старший Максюков дёрнул брата за рукав. Он-то знал все трудности предстоящего похода, Бикатунский острог он ставил, да не удержал его Андрейка Попов, оставленный там за приказчика. Хоть и хороший вояка Попов, а с сотней казаков против четырёх тысяч джунгар не устоять никому. В осаде Бикатунска казаки и младшой Иван героями стояли, но против силы не попрёшь. Девять дней стойко оборонялись казаки кузнецкие. Пришлось уйти.

Воевода посмотрел на братьев и сказал.

– Ходили ужо казачки и что? Ладно идите, думать буду. А ты Ванька, коли выскочил, тебе и быть головой в походе. Всё, не до вас, буду ответ князю Гагарину писать, идите с Богом.

Братья Максюковы вышли на площадь. Яков схватил Ивана за грудки и в бешенстве заговорил:

– Ну куда ты лезешь братушка, совсем голову потерять хочешь. Джунгары это тебе не телеуты или кыргызы, они вояки добрые.

– Да не хватай ты меня Яша, не малолеток я тебе, в начальные люди вышел, а ты всё как с малым говоришь.

Яков отпустил Ивана и они молча пошли к себе в избу. По дороге домой Яков вспоминал, как, когда были малыми, напали на их заимку ойроты. Как погибли 12 казаков, но побили человек 40 телеутов. И побили бы больше, но не оружные были казаки, во время налёта с бреднем рыбу ловили, и пищали с пистолями у избушки кинули. Батька Фёдор бросился к заимке отбиваясь саблей, спасать жену с детишками и уже пробился было к ним, но арканами споймали его нехристи и, оглушив дубьём, связали и утащили в полон. Вспомнил, как когда-то их связанных гнали в тайгу, поганые добили раненых и спалили заимку. При налёте нехристей и они всей семьёй попали в плен к ойротам. Полгода просидели у басурман, мать там и захворала. Вспомнил, как отец, казак Фёдор Максюков, задушив двух сторожей, тайгой вел неделю их в Кузнецкую. Добрый был казак Фёдор Максюков и стал головой пеших казаков, но сложил голову при осаде Кузнецка джунгарами, не углядели за батьком. Мать померла уже лет десять как, вдвоём они с братом остались. В Кузнецке Максюковых уважали за смелость и смекалку. Яков дослужился из простых казаков до дворянского чина и стал головой конных казаков. Оженился Яков, детишки пошли. В плену младший Иван выучил язык ойротский и калмыцкий. Когда повзрослели и пошли на службу, Яков, будучи уже головой казацким, брал Ивана толмачом. Иван помладше на пять годов, бобылём живёт, но немногим отстал от брата, конных казаков пятидесятник, да толмач, дворянин служивый одним словом. Яков жалел брата и нашёл было ему невесту, но брат горячий, снова на службу напросился, а вернётся или нет, как Бог решит.

– Ну да Бог не без милости – казак не без удачи, – вслух проговорил Яков.

– Ты братка о чем? – спросил Иван.

– Да так, жениться тебе нужно Ваня, может, успокоишься.

– А вот вернусь, и оженишь меня.

– Ну, дай Бог брат, пошли уже до дому.

Часть 2

Прошёл месяц. К суровой зелени тайги добавилась изумрудность берёз и осин. Рядом с острогом поднялись посевы и на огородах бабы забелели платками. Лето, жаркое марево не выпускает людей из тени.

А в самом Кузнецком суета и сборы. С ближайших острогов пришли казаки и служилые татары для похода. Свои кузнецкие казаки, с Мунгатского острога казаки с пушками малыми, с Бердского острога казаки и татары, калмыки ясачные, татары тюлюберские и крестьяне меретские. Всего 750 человек. Всех кого могли, собрали воевода Овцин и полковник Синявин. И пушек дали, две медных, две больших железных, к ним 160 ядер и дроби железной два пуда, шесть пушек малых железных же, к ним 320 ядер. Пять знамён полковых, силища великая! И голова всем Иван Максюков, а при Иване грамота:

«1717 году. Память кузнецкому дворянину Ивану Максюкову. Сего 717 году по указу Великого Государя за подписанием руки губернатора Сибири князя Матвея Петровича Гагарина велено на устье Бии и Катуни сделать город в крепком месте и посадить кузнецких служилых людей и начального человека доброго. И тебе по наряду взять из Кузнецка служилых людей 150 человек, обинских служилых татар 10 человек, подгородных выезжих белых калмыков 20 человек, мунгацких беломестных казаков и казачьих детей, и оброчных людей, и тюлюберских татар 104 человека, мерецких деревень жителей сколько будет принято у сына боярского Ивана Гвинтовкина, да в Кузнецке взять 5 знамен полковых, две пушки медных, две пушки больших железных, к ним 160 ядер, дроби железной два пуда, шесть пушек малых железных, к ним 320 ядер, пороху пушечного 11 пуд 20 фунтов, ручного – 60 пуд 30 фунтов, свинцу 5 пуд, кремней, и ехать тебе с вышепомянутыми всяких чинов служилыми людьми для строения города на вышепомянутое урочище и осмотреть удобные места, где быть городовому строению, дабы были б места хлебопахотные и всякими угодьями предовольны, и, ежели где такое угодное место сыщется, строить новую деревянную рубленую крепость четвероугольную, с башнями, с поспешением и сделать городовому строению чертеж подлинный.

Будет к вам присланы от калмыков посланцы о выговоре того строения, и тебе говорить с ними, что та земля нашего Великого Государя, и, выговоря с ними, против [того], с чем они будут посланы, держать их за караулом, а одного из них, калмыков, отпустить и сказать ему, дабы он сказал: от кого был прислан, чтоб они в строении городов Царского Величества людям помешательства никакого не чинили, понеже та земля вверх по Оби-реке по левую сторону и до Алтына-озера Царского Величества, а других держать за караулом вместо аманатов. И, как милостью божьей строение совершится, и тех калмыков оставить в крепости вместо аманатов и держать за крепким караулом до указа, а корм давать им довольно…»

Часть 3

Яков Максюков заметил, что Иван за время сборов повзрослел и серьёзней стал. Сам проверял справу у казаков и служилых, осмотрел каждую пушку вместе с пушкарём Иваном Юдиным. Запасы харчей доверил проверять Степану Серебренникову, не забыл казака, взял с собой и назначил головой пеших казаков на время похода. Степан от предчувствия дела вроде как ещё вырос, и его громадная фигура была, кажется, везде и голос стал такой, аж кони приседали. Татары и калмыки глядя на Серебреникова шептали «Шайтан батыр» и старались не маячить перед ним.

Яков глядел на эти сборы и не мог найти себе места. Его младший Ваня, голова большого отряда? А его, Якова, не пустили, «Кузнецкий без казаков не выстоит в случае набега джунгар. Тебе Яков головой казачьим, в остроге и оставаться», – так Синявин приказал. Воевода же Овцин поёрничал – «Ты, Яша, ходил ужо, дома посиди».

Вечером перед выступлением отряда сидели дома Яков и Иван, хотел Стёпка Серебренников напроситься, но отвадили, все же попрощаться братьям надобно.

– Ты, Иван, смотри, не лезь на рожон. Ты теперь не простой казак, а голова отряда, больше полтыщи вояк на тебе.

– Да я, Яша, понимаю, всё ты меня за малого держишь.

– А кто ты? Ты для меня всегда малой будешь, хоч и вояка уже знатный и заметки от сабли имеешь. Я, брат, не учу, а поучаю, ты с инородцами осторожней смотри, не ровён час продадут своим басурманом.

– Да за ними Степан глядит, они его слыхал уже Шайтаном зовут, не забалуют у Серебренникова. Не боись.

– Да Стёпка сам шабутной как цыган, хоч и громада, хотя ладно.

– Да не горюй ты брат, вспомни, как батя говорил, прорвёмся.

– Ладно, спим.

А не спалось никому из братьев. Так и лежали в тёмной избе, думая каждый о своём.

Наутро 16 июня 1717 года отряд Ивана Максюкова вышел из Кузнецкого острого и двинулся в сторону отрогов Салаира. Пока шли близ Кузнецка дорога была знакома. Ходили не раз и за ясаком, и по воинскому делу. Кузнецким казакам путь этот ещё с 1709 года знаком, тогда казаки со старшим Максюковым ходили до Бии и Катуни острог ставить. Год простояли в Бикатунском, пока ойратский тайши Ездень-Духар с ойратами и белыми калмыками не сжёг острог. Натворили тогда калмыки бед, несколько деревень русских сожгли, людей, кого до смерти побили, кого в полон увели. За недолгое время службы в Бикатунсом, Иван сдружился с телеутским князьком Чеоктоном. Беззлобный был князец, к казакам относился хорошо, помогал, чем мог. Так его, Чеоктана, князец калмыцкий Байгорок словил и казнил лютой смертью, в угоду джунгарским князьям. У живого глаза вынул, и ремни из спины резал, и повесил его на дереве. Чтобы другие русским не помогали, сделал это Бойгорок Табунков, но не всех испугал. В 1714 году телеуты помогли казакам и указали, где зверёныш этот прячется. С боем взяли казаки в Кыштымской волости улус Бойгороков и отвели душу за Бикатунск. Порубили почти всех калмыков, ушли немногие. Байгорока в полон взяли, там-то и получил сабельный шрам Иван, от батыра Алейки Мунгалова. Ушёл тогда Алейка с немногими воинами, бросил князька своего Бойгорока.

Шли по тайге в боевом строе. Впереди конные казаки с татарами и калмыками ясачными, в середине пешие казаки с пушками, замыкали отряд служилые и крестьяне, вызвавшиеся идти на новые землицы. Проходя гари сожжённых калмыками деревень, зорче смотрели по сторонам, азиаты воины из засады добрые, а в открытом бою шли только десять на одного казака. По Салаирскому камню богата тайга зверем всяким, особенно соболем. Служилые из крестьян дивились богатству этому и всё пытались добыть соболя. Пришлось Максюкову отправить два десятка казаков конных с десятником Фёдором Безсоновым в конец отряда, чтобы не давали ломать строй мужикам и подгоняли особо рьяных промысловиков нагайками. Не до промысла, надобно быстрей до Бии дойти, пока джунгары с немирными калмыками не пронюхали и не собрали улусы свои на войну.

На подходе к реке Бехтимир Иван подозвал к себе Степана Серебренникова.

– Степан, выдели людей охотников, пусть версты две впереди идут в дозоре и если джунгары или ещё какие иноверцы попадутся, языка берут и ко мне бегом.

– Да я сам, Иван, пойду, не впервой, чай.

– Нет, Стёпа, ты мне при отряде нужон за нашими татарами смотреть. Из бердских казаков кого пошли, они хваткие и пешими быстрей конного по тайге пройдут.

– Ладно, Иван, будь по-твоему.

– Да, Юдина Ивана кликни ко мне.

– Юдин, пушкарь, к голове – рявкнул во всё горло Серебренников.

Пушкарь Иван Юдин был казак лет пятидесяти. Невысокого роста с сизой бородой и усами от порохового дыма, широкой кости, говорят, когда лет пять назад в походе у воза с ядрами и порохом сломалось колесо, так Юдин подлез под телегу и держал её спиной, пока колесо не поменяли. Был с людьми Юдин всегда молчалив и казалось, что без пушки жить не может, слышали казаки не раз, как он со своей пушкой разговаривает, как с девкой. Дивились этому, но знали, пушкарь он добрый и прощались ему эти странности.

– Звал голова?

– Звал, как там, Иван, хозяйство твоё пушкарское?

– Коням передых нужон, притомились.

– Ладно, кричи привал. Ставь пушки по кругу, неспокойно в тайге. Видишь, птица поднялась впереди нашего ходу.

Юдин кивнул и молча пошёл в середину отряда. «Молчун», – подумал Максюков глядя в широкую спину уходящего пушкаря и вспомнил, как при осаде Кузнецка, Юдин на спор с казаками сбил ядром скачущего на полном скаку калмыцкого батыра.

– Привал! – крикнул сам Максюков.

Встали лагерем на берегу Бехтимира. Максюков со Степаном Серебренниковым обошёл лагерь и вернулись к костру головы.

– Кого, Степан, в дозор послал?

– Бердских с десятником Ванькой Харевым, как ты и велел.

– Ну и ладно. Как татары твои с калмыками?

– Да что им, иноверцам будет, вроде смирные. Я их пока с казаками вместях поставил, пусть учатся воинскому делу пока в походе. Дикие они, чуть что, трясутся и по-своему лопочут, но не что, казаки их научат разуму.

К вечеру от реки услышали крики дозорного казака Сафона Зудилова:

– Стой, куды плывёшь, морды некрищёныя. Щас с пищали пальну.

– Не стреляй, свои. Харев с языком.

– Веди к Максюкову голове, он разберётся, что за иноверца притащили.

К костру Максюкова подошли десятник Харев с казаками Кириллом Белых и Степаном Кротовым, бывшие в дальнем дозоре и подвели языка телеута. Телеут трясся от холода и страха и не понимал, как его, великого охотника тайги, могли схватить эти неуклюжие урусы?

К костру подошёл Серебренников с десятником Безсоновым.

– Кого припёрли, казачки? О, язык, сейчас поговорим, – рявкнул своим громовым басом Степан.

Телеут, раскрыв рот и забыв про страх, вдруг громко сказал, глядя на Серебренникова:

– Шайтан-батыр.

– Опять шайтан, вот и этот заладил. Казак я, понял, нехристь?

– Казак-Шайтан – повторил телеут.

– Уведите языка, накормите и у костра обогрейте. Сейчас с него проку мало, – приказал Максюков. – А ты Харев, говори, где нехристя спеленал?

Сели у костра, развешали мокрую одежу, и Иван Харев начал рассказывать, как языка взяли.

– Переправились мы с казаками через Бехтемир-реку и прошли версты две. Тут я указал казакам, где дозор ставить, а сам, взяв этих двоих, – Иван указал на Белых с Кротовым, – отошёл ещё на версту и залегли в схорон. Часа два лежим, вроде тихо, тут Стёпка Кротов меня в бок тычет и показывает влево. Глядь, косоглазый крадётся в сторону дозора, нас не чует, в руках саадак со стрелой, но не воинский, охотничий саадак то. Я Кирилке Белых приказал слева обойти нехристя, а Кротову справа, по сигналу кинулись, да повязали телеута. Правда, брыкался он, пришлось Белых его по голове кулаком угомонить, верткий охотник, а с удара пал бревном. Думали, зашиб его Кирилл, пока к дозору тащили, оклемался любезный. Дозору указал оставаться на месте и смотреть в оба, за старшего оставил Саву Понкратова. Вроде как всё рассказал.

Максюков, выслушав Харева, заговорил.

– Лады, идите отдыхайте. Обсохните и опять в дозор. Степан, давай-ка сюда языка и толмача кликните.

– Тебе толмач-то зачем, Иван, сам же языки разумеешь, – спросил Серебренников.

– А проверить хочу, не утаит ли чего толмач Одняков, вот и посмотрим, надёжный ли он.

Подошли толмач из абинских татар Бокарач Одняков с Серебренниковым, Безсонов подвёл языка. Увидав толмача, телеут вроде повеселел.

– Бокарач, спроси его, кто он и из чьих улусов будет.

Толмач спросил на телеутском и язык подняв гордо голову заговорил что-то на своем.

– Переведи Бокарачка, – не вытерпел Серебренников.

– Он говорит, зовут его Алмачи из улуса Манзу Бодоева. Кочевали они за Обью-рекой, а сейчас на Бии кочуют. Позвал их туда контайши из Урги Журыхту, чтобы вместе с улусами Шалда Сенкоева, Карасай Тайнорокова под Кузнецк идтить войной вскорости.

– Вот те и поставили острог на Бии и Алтын-озере, – проворчал Серебренников.

– Спроси сколько войска у них там.

– Говорит половина тумена.

– Пять тыщ? – Безсонов аж свистнул от удивления.

– Уведи его Бокарачка, да смотри, головой отвечаешь, понял? – Максюков строго посмотрел на толмача.

Якши, понял голова – Одняков что-то сказал по-телеутски и они пошли с языком от костра Максюкова.

Сидели и думали, как поступить дальше. Что на Алтын-озере острог не дадут поставить, это факт. Слишком мало казаков и служивых, чтобы с пятью тысячей джунгар и калмыков сладить. Они там дома и знают каждый овраг и каждую гору. Пока идти будут казаки, их из засад басурмане всех перебьют. В обрат нельзя, указ царский под плаху подведёт, да и не затем шли, чтобы сразу домой бежать. Решили с утра выступать до Бии, а там как Бог даст.

Часть 4

Спокойна река Бия, не то что сестра её Катунь. Течёт Бия плавно, как лебедь плывёт, огибая острова, поросшие тайгой. Мягкие песчаные плёсы, как крылья раскинулись по всему течению до слияния с непокорной Катунью. Катунь же как бешеная лошадь, не понять её. То мчится она по перекатам, снося всё на своем пути, то спокойно бежит, точит камни. Две реки, как две сестры и как у людей ведётся, разные.

На Бию вышли на седьмой день пути. Встали лагерем и разослали разъезды конные вверх и вниз по течению. На другой берег отправили Ивана Харева с казаками, проведать сторону неприятельскую.

Десятник Харев Иван из яицких казаков, годов сорока. Был он небольшого роста, сухой и поджарый. Глаз имел вострый и всегда первый замечал врага. Характеру неугомонного, не мог долго усидеть на одном месте. За свою долгую службу побывал и на Яике, и на Каме. Служил в Томском остроге и в Тобольске городе, побывал и в конной службе, и в пешей, на лыжах бегал до Ленского острога. Много повидал на своём веку. Будто для разведки родился казак, что не раз и доказывал. Казаки его десятка были все как на подбор своему десятнику, все живые и неуёмные. Дружок его Кирилла Белых, спрашивал Ивана не раз, – «Столько лет ты Иван в службе, должон уж атаманом быть», – на что Харев отвечал, – «Атаманы завсегда пузатые, а у меня порода гончая, не вышел худостью, в атаманы-то», – и смеялся.

Через Бию Харев с казаками переправились на лодках, взятых с собой из Кузнецкого. Оставив с лодками Лукьяна Бабинова и Спирьку Шепунова, кустами казаки осторожно вышли вглубь левого берега Бии.

– Пройдем версты три вглубь, держитесь друг от друга локтей десять. Айда братушки, – шёпотом приказал Харев.

Пройдя версты с две Степан Кротов учуял запах дыма. Прокрякал уткой, знак тревоги, казаки бесшумно собрались вместе.

– Где-то рядом барана жарят, никак калмыки немирные гуртом стоят, – проговорил Кротов.

– Тебе бы Стёпка, всё про жратву, – пытался пошутить казак Чибин.

– Молчок, балагур. Щас косоглазые повяжут и из тебя шулюм-булюм сварганят, – пригрозил Харев.

– Давай, Стёпа, бери с собой Ерофеева и глянь, что там за улус стоит, только тихо пищальки тут бросте, саадаки только и ножи возьмите. С Богом односумы.

Два казака бесшумно исчезли в зарослях ивы. Оставшиеся казаки легли спиной к берегу и затаились, взяв пищали и пистоли наизготовку к стрельбе. Час прождали, тишина.

– Иван, не глянуть ли мне, чёй-то долго наши, а? – не вытерпел Чибин.

– Лежи молча, язык потерять могёшь. – урезонил его Харев.

Чибин что-то пробормотал себе под нос и успокоился. Через полчаса, где-то рядом послышался лёгкий шум. Харев крикнул вороной, в ответ крякнули.

– Наши, Стёпка с Лёшкой!

Из ивняка появились казаки, посланные в разведку. Бесшумно подкрались к своим и заговорили.

– Калмыки, точно воинские. У каждого оружия всякого и баб рядом не видать. Юрт двадцать насчитали. Не иначе те, что на Кузнецкий войной хотят идти.

– Давайте-ка ребятки до Максюкова в обрат. Неча нам тут боле делать.

В лагере их уже ждали. Давно уже вернулись конные с верхов Бии и с низов. Безсонов, ходивший в верха, доложил, что там калмыки в верстах пяти тысячи две, готовятся к переправе. С низов пришёл Серебренников, там спокойно пока. Выслушав всех посланных, Иван Максюков решил пугнуть в верхах калмык с телеутами, а самим идти вниз к Оби и там искать место для острога.

– Степан Серебренников, возьмёшь пять лодок по десять казаков с пищалями и три малых пушки с картечью. Безсонов, возьмешь сотню казаков конных и всех татар конных, пойдешь со Степаном берегом до места, где калмыки переправу ладят. Выйдя на берег, делайте вид, что переправляться будете. На берегу шумите больше, пусть косоглазые думают, что вас там сотен пять. Серебренников в это время лодки спустит и сделает вид, что вверх к Алтын-озеру пойдёт. Как только калмыки увидят и кинутся на вас, стреляй картечью на их берег. Сам, пройдя версту, вверх поворачивай и внизу на Оби встренимся. Я с остальными людьми пойду к Оби и там тебя ждать буду лагерем и встречу их там большими пушками. Безсонов же, как только Степан вниз пойдёт, давай своим берегом, конным ходом за Степаном вниз. Помогай нам Бог, братцы!