Волшебная флейта

– Ты не откроешь окно? – попросил я его. – А то дышать нечем.

– Нет, – резко сказал он мне, как отрезал.

Я всё больше и больше не понимал его поведение. С ним явно что-то происходило.

– Так зачем ты пришёл? – спросил он меня деловито.

Мне показалось, что мы в лаборатории ни одни. Чтобы в этом удостовериться, я задал ему провокационный вопрос:

– Я могу всё говорить? Нас никто не подслушает?

– Кто нас может подслушать? – удивился он. – Насколько я знаю, в лаборатории нет подслушивающих устройств.

Вдруг я услышал в дальнем углу шум и звон падающей на пол монеты.

– Ты, случайно, не прячешь тут у себя никакую ученицу? – спросил я, улавливая ушами непонятные шорохи.

– На что ты намекаешь? – возмутился Василий Антонович. – Неужели ты считаешь меня педофилом?

– Ну, всякое может быть, – развёл я руками.

– Если ты ещё раз об этом скажешь, то я дам тебе по физиономии, – угрожающе заявил он. – Не посмотрю, что ты слепой.

– Извини, – сказал я ему и, как ни в чём не было, стал рассказывать ему о событиях прошлого дня.

Сообщение о моем походе к колдуну Франсуа не вызвало у него никаких эмоций или комментариев, но, когда речь зашла о нищем, знакомившим меня с колобком, он вдруг разволновался и попросил меня рассказать обо всём этом происшествии поподробнее. Когда я с удивлением выполнил его просьбу, он стал задавать мне вопросы: разговаривал ли со мной колобок, как он выглядел, и где можно разыскать этого нищего. Я не переставал удивляться. Его внимание также привлёк случай со странным посетителем в кафе «У порога», когда тот пытался через форточку улететь на небо. О своих любовных приключениях я умолчал.

Во время моего рассказа я явственно слышал негромкий хохот всё в том же углу лаборатории, но своим видом показал, что это меня не касается.

Выслушав мой рассказ, Василий Антонович задумался. Вдруг я услышал грохот. Как будто тяжёлый ящик свалился со стола на пол, и по лаборатории запрыгали мячики.

– Что происходит? – воскликнул я, леденея от страха. – Я же слышу, что кто-то здесь есть.

Голос Василия Антоновича донёсся из глубины лаборатории:

– Никого здесь нет. Рассыпались мои экспериментальные образцы.

– Что это ещё за образцы? – недоверчиво спросил я. – Может быть, тебе помочь?

– Ничего не нужно делать. Сиди на месте и не двигайся, – последовал ответ, больше похожий на приказ.

Я застыл на месте, боясь пошевелить рукой или ногой. Василий Антонович, как мне показалось, что-то собирал с пола.

– Может быть, ты мне объяснишь, что здесь происходит? – наконец, потеряв терпение, спросил я его напрямую.

– Ничего здесь не происходит, – ответил мне Василий Антонович, занятый своей работой.

– Не нужно мне рассказывать сказки! – вскричал я, выходя из себя больше от страха, чем от неизвестности. – Если ты считаешь, что я слепой и меня можно дурачить, потому что я ничего не понимаю, то ошибаешься. Не забывай, что и я обладаю аналитическим умом, и давно заметил, что у тебя в лаборатории не всё в порядке. Я знаю, что здесь происходят разные странности. Более того, скажу тебе, что твои исследования меня очень беспокоят. И я боюсь, что всё может закончиться плачевно и обернуться катастрофой для тебя.

Последние слова я сказал, беря его на пушку. Эти фразы пришли мне на ум неожиданно. Даже сейчас не могу понять, почему я так сказал тогда. Может быть, сработала интуиция. Но, как ни странно, мои слова возымели действие, он раскололся. В начале он ничего мне не ответил, но я почувствовал его обеспокоенность. Развивая успех моей атаки, я разразился монологом и основательно добил его своей несокрушимой логикой, как тонкий психолог.

– Я всегда рассказываю тебе обо всём честно, не кривя душой, как оно есть на самом деле, – говорил я ему. – А ты, пользуясь моей доверчивостью, держишь меня за дурака, используешь как своего шпиона. Мне известно больше, чем ты думаешь. Хотя ты мне ничего не объясняешь. Ты же не хочешь, чтобы я обращался за объяснением к кому-то другому. А такие люди, интересующиеся твоими работами, найдутся. Будь спокоен. И всё выплывет наружу. Вот если бы ты рассказал мне всё без утайки, то я бы хранил твой секрет в тайне, как в могиле. И, может быть, даже чем-то помогу тебе.

– Не, ладно, – наконец, сдавшись, сказал он мне, – сейчас я всё приведу в надлежащий вид, и мы поговорим.

Мне пришлось ждать довольно долго, пока он наводил порядок в лаборатории. Наконец, освободившись, он сел возле меня и начал говорить:

– Ты же знаешь, – были его первые слова, – что фундамент человеческих знаний складывается по кирпичику. Из века в век каждый учёный вносит свою скромную лепту в копилку мировых открытий. Так мы, исследователи, шаг за шагом продвигаемся вперёд, познавая природу и окружающий мир, создаём новую философию, модифицируя стиль своего мышления. После совершенной Декартом революции метода в истории Спиноза выдвинул программу детерминированной системы мира, положив её в основу монистической концепции единой субстанции.

– Можно без этих долгих предисловий? – не вытерпев, я заёрзал на стуле.

– Никак нельзя, – спокойно ответил он. – Иначе ты ничего не поймёшь.

– Я и так ничего не понимаю, – заметил я ему.

– Так вот, – продолжал он, как ни в чём не бывало, – наберись терпения и слушай дальше, если что-то хочешь понять. Лейбниц перенёс акцент на автономные детали мироздания. Основой их индивидуализации были силы. Картина мира стала плюралистической системой бесчисленных субстанций, динамических по своей природе. В дальнейшем был открыт плюрализм самих этих сил, плюрализм законов, отсутствие тождественности казуальных связей, скрепляющих детали мира в единое целое. Ученые с каждой эпохой всё больше понимали, что в нашем мире не всё так просто, как кажется на первый взгляд. Наши знания усложнялись, выявлялись иерархии законов, сил, казуальных связей, форм движения.

В это время я услышал глухой удар в стену и вздрогнул. Однако Василий Павлович, как ни в чём не бывало, продолжал говорить:

– Открытия Ньютона, Канта, Макса Борна последовательно расширяли представления о нашем мире, натыкаясь на новые загадки, которые ставила перед нами действительность. Одни учёные преодолевали заблуждения других ученых и делали собственные открытия. Так, Эйнштейн говорил, что теория относительности не могла бы появиться без преодоления кантианской априорно-субъективной трактовки геометрии. Она не могла бы появиться без радикального перехода от концепции пространства и времени как форм созерцания к концепции объективного пространства-времени. Но, замечу, что теория относительности была результатом применения к физическим теориям уже известных нам критериев внутреннего совершенства и внешнего оправдания.

– Говори по существу, – теряя терпение, опять перебил его я. – И если хочешь, чтобы я что-то понял, говори доходчиво без всяких теоретических углублений.

– Хорошо, – согласился он, – но, чтобы ты меня лучше понял, я дам тебе последнее теоретическое объяснение. В теории относительности есть такое понятие «принципиальной наблюдаемости». Математики Лобачевский и Риман, отстаивая в области дискурсивного мышления, из которого Кант изолировал созерцание, доказывали возможность экспериментальной проверки. И когда общая теория относительности, сделав выбор исходных геометрических аксиом физической проблемой, внесла в геометрию онтологические критерии и экспериментальные выводы, то она окончательно похоронила трансцендентальную эстетику. Однако…

– Проще! – взмолился я. – Говори ещё проще. Я же не учёный-физик и не математик. Не забывай об этом.

– Да, да, – поддакнул он, продолжая, – сейчас мы подходим к главному. «Наблюдатели», приложившие руку к исследованиям в изложении теории относительности, отнюдь не имели в виду субъективизацию физических процессов и их неотделимость от наблюдаемости. Потому что между такой концепцией и субъективизацией физического мира такое огромное различие, что его можно назвать пропастью. И эта пропасть, практически, отделяет исключающие одно другого мировоззрения. В кантианской философии в ХIХ веке появились так называемые «двумерные наблюдатели», которые не могли составить представление о третьем измерении. Современные исследователи, работая в двумерном измерении, энергично движутся из одной точки сферической поверхности в другую. Но в отличие от кантианских наблюдателей, они имеют ясное представление о третьем измерении, не входящем в их непосредственное субъективное созерцание. Эти исследователи обнаруживают нарушение эвклидовых соотношений и интерпретируют такое нарушение как кривизну своей двумерной поверхности. Тем самым третье измерение входит в их опосредственное дискурсивное созерцание. На этих основаниях, углубляя моё исследование, я пошёл дальше и открыл четвертое измерение.

– Ты открыл четвёртое измерение? – удивился я. – Открыл, и никому – ни слова?

– Но тебе-то я говорю, правда, под большим секретом, – молвил Василий Антонович.

– Это почему же? – удивился я. – Почему ты говоришь мне это под секретом?

– Потому что ещё не известно, что из всего этого вылезет. Дело в том, что я соприкоснулся с другим миром. Я открыл «Антимир». Или можешь называть его ещё «Параллельный мир». Пока что я его основательно ещё не изучил, но больше склоняюсь назвать этот мир «Абсолютным пространством». Если ты желаешь, я могу тебе пояснить, почему так считаю.

– Желаю, – с готовностью ответил я.

– Видишь ли, ещё до своего открытия я обратил внимание на современные представления о симметрии и чётности, которые начали развиваться во второй половине 50-х годов ХХ-го века после открытия в физике не сохранения чётности при слабых взаимодействиях. В случаях распада частиц, вызванного слабым воздействием, их правая и левая стороны становятся несимметричными. Если заменить правовинтовую систему координат левовинтовой, иначе говоря, при зеркальном отображении, изменяется волновая функция частицы. Таким образом, частица оказывается чем-то вроде человека, который обнаруживает, как в твоём случае, в зеркале новые, не свойственные ему самому внутренние соотношения и особенности поведения. Но отражение человека в зеркале было для Канта наряду со второй перчаткой или второй рукой доказательством необходимости ссылаться на Абсолютное пространство, потому что существовала презумпция идентичности внутренних соотношений в правой и левой руках, правой и левой перчатках, в предмете и его зеркальном отображении. Их неконгруэнтность указывала на участие пространства как такового в демонстрируемом неконгруэнтностью различии. Последнее нельзя объяснить логически, дискурсивно, поэтому оно представляется чисто наглядным и переносится вместе с абсолютным пространством в область чистого созерцания. Но несохранение чётности устраняет не только абсолютное пространство, в том понимании, которое существовало раньше, но и самые общие посылки трансцендентальной эстетики, поскольку оно демонстрирует дискурсивность наблюдения и его неотделимость от объекта наблюдения. Однако несохранение чётности комбинируется с преобразованием заряда, этот процесс меняет собственно физические свойства, отнюдь не входящее в чистое созерцание, то есть в созерцание, независимое от объекта, обладающее априорной пространственно-временной рамкой. Нам не стоит забывать, что реальность – это наш физический мир, иными словами, материя. Поэтому мы должны держаться за неё обеими руками, если не хотим выпасть из её поля зрения.

– Я опять перестаю тебя понимать, – воскликнул я в отчаянии.

– Это ничего, потерпи, – сказал он, – сейчас я перехожу от теории к практике. Из всего мною сказанного, ты, наверняка, понял, что я, открыв четвёртое измерение, посмотрел на так называемое Абсолютное пространство ни кантианским, а своим собственным взглядом и окрестил его для себя «Иным миром». После этого я занялся практикой и стал пытаться найти тот мир, как бы пощупать его вещественную часть. И знаешь, что мне помогло это сделать?

– Даже не догадываюсь,– ответил я.

– Мне помогли сделать это открытие последние исследования наших астрономов, пытающихся понять законы Вселенной. Как ты знаешь в середине ХХ-го века они пришли к парадоксальному выводу, что в звёздах нет вообще никакого источника энергии. Звёзды горят, излучая тепло и свет, за счёт заимствования энергии извне, как своего рода зеркала или экраны отражения. Конечно, зеркалами их назвать слишком примитивно, но как говорил физик Клазиус в середине ХIХ века: «Теплота не способна сама собой переходить от более холодного тела к более тёплому». Это его утверждение, вроде бы очевидное, тем не менее, вызвало бурю протестов со стороны Тимирязева, Столетова, Вернадского и Циолковского. Как так, говорили они, выключенная лампочка гаснет и становится всё более холодной, и никто не видел, чтобы она, забирая тепло и энергию из окружающего пространства, вдруг загоралась и начинала нагреваться. Из этого следовало, что все тела самопроизвольно охлаждаются, теряя свою энергию, в том числе и звёзды. В результате чего Вселенная может погаснуть и наступит конец света.

– Ты меня пугаешь, – сказал я.

– Многие умы пытались разгадать загадку, почему звёзды светят, – не обращая на мои слова, продолжал говорить Василий Антонович. – В конце ХIХ века Гельмгольц и Кельвин разработали теорию о том, что звёзды являются огромными сгустками газа. Сжимаясь под действиями гравитации, они нагреваются до миллионов градусов и обогревают Вселенную. Но по их теории получалось бы, что наше Солнце отдало бы всё своё тепло задолго до проявления жизни на Земле. Затем были теории ядерных и термоядерных реакторов, но все они оказались несостоятельными, потому что эксперименты и расчёты показали, что температура внутри Солнца гораздо меньше той, что требуется для поддержания термоядерной реакции. Получается, что недостающую энергию звёзды берут из окружающего пространства. Но как они это делают?

Задал вопрос Василий Антонович и погрузился в молчание.

– Ты меня об этом спрашиваешь? – заёрзал я на стуле и подал свой голос. – Ты хочешь, чтобы я тебе это сказал?

Василий Антонович рассмеялся и ответил:

– Скажи, если можешь.

Я только развёл руками.

В это время я ощутил болезненный щелчок в лоб. Как будто Василий Антонович, дурачась, подобно озорному школьнику, поставил мне шелбан, как это обычно делают сверстники в школах. Я не знал, как отреагировать на это действие и промолчал. Василий Антонович тоже ничего не сказал мне.

– Так вот, – продолжил он, – само по себе пространство не может быть источником энергии. Для этого оно достаточно пассивно. Но пространство неотделимо от времени и вместе с ним составляет единый уникум. А само время есть, не что иное, как двигатель, который вырабатывает энергию. Поток времени – это гигантская сила, и она подчиняется закону сохранения энергии. В природе всё закольцовано. Я это понял. Истраченная энергия через поток времени возвращается к звёздам и заряжает их вновь энергией. Так же как на земле происходит круговорот воды в природе, так и в Космосе происходит круговорот энергии в природе. Здесь нет никакой мистики или загадки. Время, замыкаясь на вечность, регулирует все наши процессы. Вглядываясь во Вселенную, мы наблюдаем работу вечного двигателя – Perpetuum mobile.

– Но как это происходит? – удивился я.

– Механизмы всего этого нам пока ещё не известны, – сказал он, – правда, есть некоторые предположения. Я не хочу терять время, объясняя тебе все связанные с этим феноменом теории, выдвинутые наукой. Расскажу тебе лишь о своём открытии, которое, скажу тебе с гордостью, ставит меня в один ряд с Кантом, Гегелем, Эйнштейном, а, может быть, и чуть выше их. Несколько лет назад я заинтересовался всеми этими проблемами и, используя модель звезды, попытался создать некий нейтральный сверхпроводимый материал, способный привлекать к себе или выловить из космоса энергию, нечто вроде аккумулятора космической энергии. Я надеялся создать нечто похожее на шаровую молнию, которую можно было бы использовать как источник энергии в народном хозяйстве. Правда, я знал об опасности этого эксперимента, потому что мне удалось прочитать некоторые секретные материалы международного агентства НАСА, в которых говорилось об эксперименте, проводимом в Японии. Там учёные установили возле старых высоких деревьев электронные ловушки, в которые хлынула энергия из антимира, и чуть было не привела нашу землю к катастрофе. Если бы не помощь двух буддистских монахов, вернее, трёх мудрецов Будды, Моисея и Иисуса, то наш мир уже сейчас прекратил бы своё существование. Все материалы были засекречены, а на работы по привлечению потусторонней энергии был наложен строгий запрет для учёных всего мира. Поэтому, ты понимаешь, почему я работал втайне от всех.

– Понимаю, – ответил я, потирая ушибленное место на лбу.

– Так вот, – продолжил он, – посредством химических превращений я нашёл такой сверхпроводимый нейтральный материал, который напитывается энергией извне. Но к моему удивлению, эта масса стала вбирать в себя ни какую-нибудь там известную мне энергию, а …

Он замялся, как бы подбирая точное выражение тому, что он хотел сказать.

– …а нечто такое, что можно сравнить с живой энергией, неким невидимым биополем, над происхождением которого я до сих пор ломаю голову. Я не знаю, откуда берётся эта живая энергия, и как она преобразуется в этой массе, но вот результаты, которые я получил, не очень утешительные.

– Почему? – спросил я, затаив дыхание.

– Дело в том, что ситуация выбивается из-под контроля, и я не знаю, что делать дальше.

– Так что же ты создал такое? – в ужасе спросил я.

– Это нечто подобия шариков. Кстати, они сами принимают для себя оптимальные размеры и формы из той массы, которую мне удалось приготовить. На вид они похожи на шарики из хрусталя. Свободно перемещаются в пространстве. Могут говорить, смеяться и проявлять разные человеческие эмоции.

– Так значит, тот колобок, который мне дал подержать нищий в сквере, является продуктом твоей научной деятельности? – спросил я, приходя ещё в больший ужас.

– Да, – ответил он. – Дело в том, что около четырехсот шаров вылетело в открытую форточку, когда ночью непроизвольно сам открылся холодильник.

– И сколько же у тебя этих шаров?

– Уже более двух тысяч. Но они продолжают размножаться, отделяя от себя часть созданной мною массы. Неделю назад они попросили меня увеличить производство массы, но я им сказал, что у меня нет денег для покупки нужных для этого ингредиентов. И знаешь, что они сделали?

– Что? – обалдело спросил я, не совсем врубаясь в то, что он мне говорил.

– Мне трудно об этом говорить. Но они ограбили банк.

– Как ограбили? – воскликнул я, подпрыгнув на стуле.

– Позавчера двое бродяг принесли мне в лабораторию несколько сумок, набитых деньгами. Я сразу понял, что эти бродяги невменяемы. Они оставили у меня в кабинете эти сумки и, ничего не говоря, ушли.

– И что? Эти деньги сейчас находятся у тебя?

– Да, – ответил он взволнованно, – они стоят в углу, и я не знаю, что с ними делать.

– Но из-за этих денег погибли люди, – вымолвил я, – правда, эти люди – бандиты, и рано или поздно они всё равно бы поплатились жизнью за свои преступления, но всё равно…

– Но что ты травишь мне душу! – расстроено воскликнул Василий Антонович. – Я и так не нахожу себе места.

– Извини, – сказал я. – Но на меня всё это произвело такое впечатление, что я сам не знаю, что говорю. Кстати, когда я летел вместе с моим Красавчиком над городом, то видел, как эти двое бродяг грабили банк.

– Я думаю, что они даже не сознавали, что делают, – заметил учитель, – эти шары явно контролировали их сознание. А сейчас я даже не знаю, что делать с этими деньгами. Вернуть их в банк я не могу, потому что там спросят, как они ко мне попали. Что я им скажу?

– Да, – кивнул я головой, – ситуация, хуже не придумаешь. А где они сейчас, эти шары?

– Часть их закрыта в холодильники, а часть летает по лаборатории.

– А, понимаю, – заметил я, потрогав на лбу шишку, – это, значит, один из них мне только что отвесил щелчок.

– Ну, не я же, – сердито буркнул Василий Антонович.

– А почему они летают? – спросил я.

– Не хотят сидеть в холодильнике. Взбунтовались. Кое-кто из их друзей вернулся с улицы и рассказал им, какой там прекрасный мир, и они захотели увидеть его своими собственными глазами.

– У них даже есть глаза? – удивился я.

– Не знаю, – ответил он, – но они всё прекрасно видят. Поэтому я и держу окна закрытыми. Не выпускать же их всех наружу. Ещё неизвестно, что они там натворят.

И вдруг меня осенила мысль.

– Так вот оно что! – воскликнул я. – Сейчас я понимаю, откуда взялся мой Красавчик. Вероятно, он тоже выпрыгнул из твоей колбы.

– Всё может быть, – согласился со мной Василий Антонович, – но ты мне лучше скажи, что мне делать в этой ситуации. Сейчас я даже учеников не могу запустить в мою лабораторию.

– Но и выпускать их всех на улицу нельзя, – заметил я.

– Согласен, – молвил он. – Но не знаю, как долго удержат их эти стены.

– А нельзя эту ситуации повернуть в изначальную стадию? – спросил я учителя.

– Ты имеешь в виду их уничтожение? – уточнил он.

Я кивнул головой.

– Это исключено. Во-первых, такое сделать уже невозможно. Я выпустил джина из бутылки. Сейчас эта энергия сильнее меня. И, во-вторых, я бы не хотел их уничтожать, потому что, как ни как, они являются как бы моими детьми. Ведь я их всех породил. Разве человек может уничтожать своё творение? Я на такое не способен. Думаю, что это под силу только одному Богу, и то не известно, уничтожает он свои творения или видоизменяет их.

– А какие они, эти шары? – спросил я его.

– В спокойном состоянии прозрачные. Но когда испытывают эмоции, то приобретают разные цвета. Например, сейчас многие из них красные. А это говорит о том, что они очень разозлены.

– И тот, который заехал мне в лоб, тоже красный?

Василий Антонович ответил на мой вопрос утвердительно.

– Тогда нам здесь не безопасно оставаться, – высказал я своё суждение, – кто их знает, что им взбредёт в голову.

– Может быть, ты и прав, – молвил Василий Антонович, приняв вдруг решение, – давай оставим всё как есть. Утро вечера мудренее. Завтра что-нибудь я придумаю. А то у меня от этих проблем голова уже раскалывается от боли. Пойдём, прогуляемся по бульвару, подышим свежим воздухом. Может быть, встретим того нищего и расспросим его о колобке. Меня сейчас больше всего интересует, как они ведут себя на воле.

Я с готовностью поднялся со стула, единственным желанием у меня было унести быстрее ноги из этого места. Василий Антонович запер лабораторию, мы вышли из школы и направились на бульвар.

Не найдя нищего на бульваре, мы прогулялись по аллеям и присели отдохнуть на скамейке, недалеко от гостиницы «Интурист». Кожей лица я ощущал дуновения лёгкого ветерка и приятную теплоту лучей вечернего солнца.

– Знаешь, – сказал мне Василий Антонович, – я тебе ещё не рассказал о некоторых особенностях этих шаров. Иногда они из твёрдого состояния могут переходить в газообразное, и принимать разные формы. Вначале, когда я их только создал, то насмотрелся на такие чудеса, что сейчас я уже ничему не удивлюсь. Если бы только видел, что они вытворяли.

– А что же они делали? – с интересом спросил я.

Василий Антонович, некоторое время молчал, по-видимому, предаваясь воспоминаниям, а затем начал свой рассказ:

– Для меня было самым большим потрясением, когда они ожили. Первое впечатление об этом событии до сих пор хранится в моей памяти так явственно, что я и сейчас всё это вижу, как будто в моей голове постоянно прокручивается одна и та же кинолента. Тогда из приготовленной мной сверхпроводимой массы я наделал несколько десятков колобков и решил провести с ними эксперимент по обжиганию в микроволновой печи. Я просто хотел проверить, насколько созданный мной материал прочен после обжига. Как только я загрузил их в микроволновку и подключил питание, там началось такое, что печь заходила ходуном. Колобки барабанили в дверцу с такой силой, что подняли невообразимый грохот. Я думал, что вся школа сбежится в мою лабораторию. Я тут же отключил печь и открыл дверцу. Они вылетали из печи как пули из ружейного ствола и кружили вокруг меня как осы из потревоженного улья. Я застыл на месте, не смея пошевелить ни рукой, ни ногой. Потом они летали по всей лаборатории, но затем, успокоившись, поутихли и стали опускаться на пол, на столы, на шкафы, на всё, что попадалось им под руку. Одним словом, они вели себя как живые существа. Когда я немного пришёл в себя, то понял, что создал нечто такое, чему до сих пор не могу найти объяснения. Я стал их рассматривать, осмелился даже брать руками. Они походили на прозрачные шарики и были все одинакового размера. Когда я собрал их всех в одну коробку, то, почему-то, вспомнил произведение Германа Гессе «Игра в бисер». Нет, они совсем не походили на бисер, потому что были крупнее размером, но выглядели такими же гладкими стекляшками, которыми так и хотелось поиграть. Некоторое время я так и делал. Брал в руки, перекатывал по столу, подбрасывал в воздух и ловил. Они были спокойными и ни на что не реагировали. Вначале я подумал, что они так и будут оставаться в покое, но прошло некоторое время, и они опять ожили. Это случилось после одного урока – лабораторной работы. Я держал их в коробке на шкафу, в котором хранил разные приспособления и наглядные пособия для уроков механики. Так вот, когда ученики закончили свои опыты с электричеством и, сдав мне свои тетради, отправились по домам, вдруг эти шарики начали выскакивать из коробки, подлетать к приборам, вырабатывающим при помощи крутящихся дисков и щёток статическое электричество и, каким-то чудом привели в действие приборы. Представляешь? Через некоторое время, эти мини электростанции на всех столах работали с таким ускорением, что лабораторию начали из угла в угол простреливать самые настоящие молнии и возникать электрические дуги. Сами шары, попадая в зону их действия, заряжались электричеством и начинали святиться, как самые настоящие шаровые молнии. Глядя на всё это, я чуть не свихнулся. Да и не мудрено было сойти с ума, видя все эти превращения. Но дальше было ещё интереснее. Зарядившись, они вдруг начали менять свою форму и превращаться в некие подобия моих учеников.