Обратитесь к небесам…
Спустя полчаса к дому подъехало такси: из него вышли двое мужчин и женщина. Алёна во второй раз поставила чайник на плиту и вышла в прихожую. Как только послышался лязг подъехавшего лифта, она открыла дверь. Первой из кабины вышла пожилая женщина, которая показалась девушке заметно постаревшей, и спросила:
–
Здравствуй, деточка. Когда это случилось?
Девушка почувствовала, что колючий комок снова обосновался в ее горле, и, не отвечая, ушла на кухню. Алёна больше всего боялась посмотреть в глаза отца Наташи. Боялась увидеть, что близкий ей человек, которого она знала и любила, как родного отца, постарел еще лет на десять.
Она стояла лицом к окну и ждала, пока родители ее друзей разденутся и присоединятся к ней. Она слышала, как скрипнула дверь спальни: это Мария Петровна проверила своего сына. Через минуту родители Федора и отец Наташи собрались на кухне. Все сели за стол. Тишина начинала сдавливать сердца, но никто никак не мог и не хотел начинать разговор. Алёна приоткрыла форточку, достала из шкафчика пепельницу и поставила перед мужчинами. И только после этого она смогла заговорить. Ей в очередной раз пришлось взять на себя роль лидера.
–
Мне позвонили в пять часов утра. Попросили приехать. Я ещё ничего не знала. Они не стали ничего говорить по телефону, просто попросили приехать, так как именно мой телефон значился в контактах. Да и мне, судя по всему, все стало ясно почти с первой же секунды разговора. Собиралась как сумасшедшая… В половине четвертого ей стало хуже. Они вкололи обезболивающее, но оно не помогло. Ровно в четыре Наташа…перестала дышать. Все попытки вернуть её к жизни были безрезультатны. Один из лечащих врачей предположил, что у Наташи появились какие-то проблемы с кровью. Но это можно будет выяснить только после… вскрытия. Федор сейчас спит, я дала ему успокоительное. Потом вышла и позвонила вам. Мне очень жаль. Я совершенно не знаю, что ещё могу сказать. Не знаю, что надо делать. Вот и всё.
Мария Петровна встала, подошла к Алёне и обняла за плечи.
–
Бедная моя девочка. Как много тебе сегодня пришлось пережить в одиночестве. Зная характер своего сына, могу предположить, что он сказал тебе много неприятных слов. Ты уж прости его. Как долго он ещё проспит?
–
Часа три-четыре, если верит вкладышу.
–
Миша, тогда собираемся: у нас очень много дел. Леонид, вы с нами?
И тут все посмотрели на отца Наташи: в нём почти ничего не изменилось, только круги под глазами стали темнее, а волосы более седыми. Горе не обязательно должно радикально поменять лицо человека, но вот глаза… Глаза полностью потеряли искру жизни. Именно такими их увидела Алёна несколько лет тому назад, но тогда в них еще мелькали какие-то искры надежды. Тогда ему пришлось хоронить свою любимую женщины Тамару, но рядом оставалась точная ее копия, дочка Наташа. Ради нее от готов был жить и радоваться каждому новому дню. Сегодня не стало и этих всплесков. В такие минуты ты видишь самое страшное, что может произойти с человеком: глаза перестают отражать жизнь, в них исчезает свет, способный согреть в любую погоду.
–
Я посижу с Федором, если можно, – тихо произнес Леонид Степанович.
–
Да. Да, конечно. А ты, Алёна?
–
Я схожу на работу. Там необходимо кое-что уладить, привести в порядок бумаги. Я постараюсь освободиться побыстрее. Потом вернусь сюда.
Мария Петровна взяла руку Леонида Степановича и тихо произнесла:
–
Крепитесь, Леонид, нам всем очень жаль. Теперь трудно что-либо говорить, в этом Алёна совершенно права. Видимо, кому-то там, на небесах, виднее.
При этих словах во взгляде Леонида Степановича что-то всколыхнулось, но он промолчал. «Да. Дядя Леня уже способен сдержаться от бессмысленных и обидных слов. Федор пока не обладает таким качеством», – подумала Алёна и отвернулась к окну. Мария Петровна с мужем вышли из кухни, и вскоре послышался щелчок замка. Несколько минут Алёна еще стояла около окна, вдыхала морозный воздух от форточки, потом посмотрела на человека, который потерял последнего родного, близкого человека, свою дочь. Она пыталась понять, что нужно сделать, ей очень хотелось помочь ему, сделать для него хоть что-нибудь. Неожиданно он заговорил:
–
Бог забрал всех моих женщин, всех моих любимых и близких. С некоторых пор я живу в ожидании следующих похорон. Но в глубине души я все-таки надеялся, что не буду хоронить собственную дочь, свою Наташеньку. Хоронить собственных детей – самое страшное испытание для родителей. Почему и за что?.. На этот вопрос никто не ответит. После смерти Тамары я часто водил Наташеньку на обследования, но ничего не было. Я успокоился, расслабился. А потом снова оказалось поздно. Я опять опоздал… Все-таки народная мудрость не зря слагалась веками: смерть невозможно обмануть или обхитрить. Смерть всегда приходит неожиданно, быстро и тихо. Я не знаю, что говорить Феде, просто не знаю.
–
Возможно, что сейчас ничего и не нужно говорить. Достаточно и того, что вы будете рядом. Вы единственный, кто знает не понаслышке боль и пустоту от потери близкого и любимого человека. А Наташа была для вас и Федора самой близкой. Только ваше присутствие может помочь ему. Вам он теперь доверяет намного больше, чем своим родителям или мне. Возможно, что мне он доверяет сегодня меньше, чем кому-либо…
–
Не принимай близко к сердцу то, что сегодня тебе он успел наговорить. Это говорил не он. В нем кричала боль, выла обида. Просто так случилось, что именно тебе досталась самая незавидная роль. Спасибо тебе, что ты была рядом и с Наташей, и с Федором. Спасибо за то, что сейчас со мной. Вот только Наташенька…
–
Наташа была моей единственной подругой. Мне сейчас тоже очень тяжело, а потом… Я не могу ничего изменить, не могу ничего исправить.
–
Есть вещи, которые людям не дано ни понять, ни исправить. Мы можем только приглушить острую боль и попытаться привыкнуть к мысли о смерти. Я знаю, что ты значила для Наташи. Я видел, как она дорожила вашей дружбой. Теперь нам всем придется привыкнуть, что она не с нами…
–
Для меня самое страшное – привыкнуть.
–
В этом твоя правда. Но… Я только прошу тебя: возвращайся скорее. Один на один с такой болью… Мне не было раньше так страшно как сейчас. Я не знаю, что говорить. Мне страшно оставаться с Федором и видеть в его глазах боль. Хотя ты совершенно права, что сегодня – я единственный человек, к которому у него осталось хоть какое-то доверие. Я единственный человек, к чьим словам он, может быть, прислушается. Только дело в том, что сейчас мне самому тяжело найти смысл дальнейшего существования. Человеческая жизнь тесно связана с понятием любовь, с чувством, с эмоциями. Ведь мы, я надеюсь, приходим в этот мир не для работы, не для безудержного праздника, а для того, чтобы научиться любить, чтобы испытать на себе любовь другого человека. Хотя теперь я все меньше понимаю Его замысел, Его идею в отношении себя самого. Жаль, что при рождении нам не выдаю инструкций по использованию жизни.
–
Да, я бы тоже не отказалась от советов по эксплуатации своей жизни… Страшно, сегодня мне страшно… Я потороплюсь. А вы попробуйте поесть. – Алёна попыталась улыбнуться, но из этой затеи ничего не вышло. Она почувствовала, что усталость и боль продолжают давить на нее, а ведь впереди был еще длительный и напряженный день.
–
Я скоро вернусь. А вы крепитесь…
–
Я постараюсь, не переживай. Я обещаю тебе, что справлюсь сам и помогу Федору. Он для меня теперь еще ближе стал, чем раньше. Собственно, он теперь единственный родной мне человек. Не обижайся, Аленушка, на мои слова. Я очень благодарен Федору за то, что он успел сделать мою девочку счастливой. Она успела испытать счастье быть любимой и любить. За это я ему буду благодарен до последнего своего вздоха.
Алёна вышла из кухни, оделась и, заглянув в спальню, покинула квартиру. Со стороны это могло показаться банальным бегством, но кто сейчас посмеет бросить в нее камень.
Глава 3
Поминки проходили на квартире отца Наташи. Мария Петровна и Михаил Фёдорович всё взяли в свои руки, так как ни их собственный сын, ни отец невестки не могли контролировать печального процесса. Сразу после кладбища Алёна увезла Федора в его квартиру. И она, и его родители прекрасно понимали, что присутствие вдовца на поминках совершенно ненужный и тяжкий груз для молодого человека.
За последние дни Федор сильно осунулся. На его лице появились мелкие морщинки, которые разбегались от глаз. Он стал взрослее и опытнее. Когда они сели в заказанную на похороны машину, Алёна пыталась сосредоточиться на пробегающих по небу облаках. Беззаботные и пушистые, они пытались заманить любого наблюдающего за ними куда-то далеко, туда, где нет тревог и болезней, нет несчастий и предательств. Но хаотичные, печальные мысли упорно возвращали Алену к жестокой действительности. Прошло три дня, за которые ей так и не удалось выспаться. Три дня, наполненные болью и страхом за близких ей людей. Три дня, наполненные странным ощущением нереальности происходящего. Иногда ей казалось, что при такой сумасшедшей кутерьме, можно уснуть прямо на ходу, стоя или сидя, но мысли не отпускали ни на секунду.
Страх и боль проникали даже в ее сны. В те редкие минуты, когда ей удавалась забыться в объятьях Матфея, к ней прилетали черные грачи. Птицы хаотично кружили над ее головой и, казалось, что они пытаются напасть на нее именно в тот момент, когда она засыпала. Удивительно было только то, что грачи кружили над ее головой молча. Не было слышно ни их криков, ни шороха их крыльев. Это напоминало кадры из черно-белых фильмов, из немого кино. Отсутствие звука пугало больше всего. Казалось, что крики черных страшных птиц смогли бы разогнать отчаяние и пустоту, но они молчали.
Когда они подъехали к дому, Фёдор медленно и неохотно вышел из такси и направился к подъезду. Его движения были полны автоматизма. Алёна попрощалась с водителем, выслушала слова, которые в течение последних трех дней ей приходилось говорить и самой, и медленно последовала за другом.
Когда девушка вошла в подъезд, то увидела, что Фёдор стоит в лифте, придерживая ногой двери. Иногда у нее складывалось впечатление, что ее друг вообще не видит никого и ничего. Она не удивилась бы сейчас даже тому, если бы он поднялся на необходимый этаж, не дожидаясь ее. Алёна вошла в кабину и нажала кнопку десятого этажа. Когда двери лифта распахнулись, первой вышла на площадку, открыла дверь своими ключами и пропустила молодого человека вперед. Фёдор медленно переступил порог и прислушался к тишине. Затем, не снимая пальто, заглянул на кухню, в зал, открыл дверь ванной комнаты, и, разочаровавшись, прошел в спальню. Осмотревшись в занавешенной наглухо шторами комнате, он сел в кресло, которое было повернуто в сторону окна. Алёна молча наблюдала за происходящим и понимала, что такой ритуал еще долго будет повторяться в этой квартире. Ей ведь и самой по-прежнему не хотелось верить в то, что Наташа сейчас не выскочит из кухни с вопросом: «А кто тут у нас вечно голодный? Кто сухомячил весь день и теперь просто обязан уделить время своему несчастному желудку?»
Поняв, что в ближайшее время Федор не станет предпринимать никаких действий, Алёна сняла шубу и прошла на кухню заварить кофе. В квартире было неестественно тихо, лишь изредка с улицы раздавался шум проезжающих машин и крики гуляющих во дворе детей. Достав банку с молотым кофе, девушка налила в турку холодной воды, всыпала две ложки коричневого, ароматного порошка и поставила на электрическую плиту. Пока кофе поднимался, достала из шкафа две кофейные чашечки, из холодильника – сливки, и все это поставила на поднос. После того, как кофе был разлит по чашкам, Алёна вернулась в спальню с подносом.
–
Федор, я заварила кофе. Может быть, выпьешь? Или тебе налить чего-нибудь покрепче? – поинтересовалась Алёна.
–
Она больше не стонет от боли? – неожиданно тихо спросил молодой человек, продолжая смотреть в окно.
На секунду девушке стало страшно, что у ее друга вновь начнется истерика отторжения. Но Федор сидел совершенно расслаблено.
–
Нет. Теперь ей не больно, – перестроилась на иной разговор девушка.
–
Это хорошо, что ей не больно. Ей ведь было очень плохо последнее время. Хотя она очень старательно это скрывала. Но я-то видел, что ей очень больно. Особенно ночью…
Фёдор взял чашечку кофе, сделал глоток, подлил немного сливок и продолжил:
–
Я очень устал сегодня. Как тебе кажется, люди поймут? Или я все-таки должен был немного поприсутствовать?
–
Не стоит сейчас об этом думать. И люди все поймут. Не беспокойся.
–
Я очень устал.
–
Может быть, тебе лучше лечь. Попробуй поспать.
–
Нет. Этого я не хочу. Просто посижу здесь. В этом кресле мне все время кажется, что все нормально. Что ничего не произошло. Это кресло она сама искала. Дней десять бегала по мебельным магазинам. Наташа говорила, что в спальне обязательно должно стоять одно большое, глубокое кресло. Она говорила, что иногда очень приятно понаблюдать за мной, спящим. И именно так: издалека. Чтобы случайно не потревожить мой сон. Мне кажется, что это кресло до сих пор хранит запах ее тела.
Алёна забрала из рук друга пустую кофейную чашку, поставила все грязную посуду на поднос и вынесла на кухню. После этого она направилась в прихожую. В кармане ее шубы лежало снотворное, которое перед самым отъездом с кладбища ей подложила Мария Петровна. Вернувшись на кухню, она налила стакан очищенной воды и вместе с таблетками принесла в спальню.
–
Фёдор, может быть, выпьешь? Это поможет восстановить твои силы. Тебе все равно необходимо поспать. Сон просто необходим твоему организму.
–
Ты уверена? Ты уверена, что мне необходимо поспать? Думаешь, что от этого мне станет легче?
–
Нет, легче тебе не станет, но твоему организму необходима передышка. Маленькая, бессознательная передышка.
Молодой человек принял из рук Алены таблетки и некоторое время рассматривал их. Потом взял стакан, положил снотворное на язык и запил водой.
–
Вкус не очень. Могли придумать оболочку для таких вещей. Хуже бы они от этого не стали. Как ты думаешь? Почему только детские лекарства стараются сделать приятными и вкусными? Неужели они считают, что взрослым людям не нужно облегчать жизнь? Особенно во время болезни.
–
Ты не болен, это во-первых. Во-вторых, Федь, это же не шоколад, а лекарство. Детей просто стараются обмануть яркой и сладкой оболочкой. Взрослых обманывать тяжело, да и смысла в этом особого нет. Лекарство всегда противное. Может, оно даже должно быть таким, чтобы мы чаще старались беречь свое здоровье, старались не доводить себя до таблеток. Главное, что ты их выпил. Может быть, ты хочешь поесть чего-нибудь? Я могла бы приготовить на скорую руку…
–
Нет. Знаешь, я, может, действительно, лучше лягу? Только сейчас, в тепле, я стал чувствовать усталость. Она такая тяжелая. Кажется, если я не лягу, она меня раздавит меня в этом кресле. Или это таблетки так быстро стали действовать. Только ты не уходи, посиди здесь. Пожалуйста. Я хочу, чтобы ты была здесь, когда проснусь. Не хочу оставаться один.
–
Конечно, я останусь. Я только, помою чашки, принесу плед из зала, чтобы тебя накрыть, и вернусь… Я быстро, ладно?
Когда она вернулась в спальню, Фёдор лежал на кровати прямо в пальто и продолжал смотреть в окно. Его взгляд был пустой и какой-то бессмысленный.
–
Одежду верхнюю снимешь? Нельзя же лежать прямо в пальто. Не удобно ведь. Да и помнется ведь. Федь, а?
–
Не хочу. Какая теперь разница?
–
Разница есть всегда. Детский лепет тебе не поможет. Через «не хочу». Ты сейчас сделаешь это через «не хочу». Можешь считать, что это приказ, каприз. Как хочешь, только пальто ты снимешь. И что бы я больше не слышала сегодня этого выражения: «Какая разница?» Это уже просто просьба, моя маленькая просьба.
Алёна силой стянула с друга пальто, потом развязала шнурки на зимних ботинках. Скинул их молодой человек уже сам. После этого она накрыла Фёдора пледом, подоткнув со всех сторон. Потом она собрала верхнюю одежду и направилась в прихожую, чтобы разложить вещи по местам. Ей казалось, что Федор вообще перестал обращать внимание на ее присутствие или отсутствие, но он неожиданно произнес:
–
Положи на кресло. Посиди спокойно рядом со мной. Сядь на кровать рядом со мной. Тебе ведь тоже необходимо отдохнуть. Прости меня за все. Просто прости. Ты ведь тоже устала?
Алёна согласилась с тем, что устала, согласилась с тем, что уже валится с ног. Позволила себе расслабиться лишь на долю секунды, но этого вполне хватило, чтобы почувствовать еще более жуткую усталость и беспомощность. Она опустилась на край кровати у ног Фёдора. И только теперь она смогла оценить в полной мере всю тяжесть последних дней. Бороться со сном не было ни сил, ни желания. Она склонила голову на колени друга и позволила себе закрыть глаза. В голове неожиданно перестали мелькать мысли, желания, задачи. Просто нечто теплое и темное охватило всю ее душу. Сон почти мгновенно обнял все ее естество и унес в свое царство.
«Я ведь должна убедиться, что Федор уснет. Нужно открыть глаза и посмотреть на него. Он должен поспать. Открыть глаза и посмотреть», – пронесло у Алены в голове перед тем, как она окончательно отключилась.
Картинки сна сменяли друг друга настолько быстро, что Алёна не могла понять ни одного фрагмента. Если бы она проснулась самостоятельно, то, может быть, постаралась вспомнить увиденное, но очнуться пришлось от ощущения, что кто-то целует ее макушку головы. Резко открыв глаза, но, опасаясь пошевельнуться, она посмотрела на наручные часы. Беспокойный сон продолжался всего десять минут, но даже этого ей хватило для того, чтобы полностью расслабиться и лечь около Фёдора. Ситуация постепенно начала Алёну пугать, но, собрав остатки сил и сев на край кровати, она поняла, что ее друг спит и во сне обнимает свою Наташеньку. Ему снится его жена. В его снах все было спокойно и безмятежно.
Алёна медленно поднялась с кровати, поправила плед на спящем друге и успокоилась. Сделав глубокий вдох – медленно выпустила воздух из легких. Несколько минут она просто стояла и смотрела, как опускается и поднимается мужская грудь. Она знала Фёдора очень давно. Среди знакомых мужчин Алёна легко могла выделить его в отдельную категорию интересных и начитанных людей. Она относила его к категории сильных личностей и понимала, что вся эта ситуация не сломает его, но оставит незаживающую рану на душе. Она знала, что он сможет победить свое горе, просто на это было необходимо время. Время было необходимо им всем: и их родителям, и друзьям, и мужу Наташи.
Глава 4
В десять часов вечера в дверь квартиры, где когда-то Федор и Наташа жили вместе, постучали. Алёна тихо поднялась с кресла, отложила в сторону журнал, который так и не смогла прочитать подруга в больнице, и направилась открывать дверь. После того, как родители Фёдора сняли верхнюю одежду, они все вместе прошли на кухню.
–
Как он себя чувствует? – устало, но с тревогой в голосе спросила Мария Петровна, присаживаясь на стул около стола.
–
Мне кажется, что он начал потихоньку справляться. Федор сильный человек. Сегодня он, наконец-то, принял то, что Наташи больше нет рядом. Его сильно успокаивает мысль, что теперь она не испытывает боли. Его разум пытается схватиться хотя бы за какую-нибудь оправдывающую смерть идею. Теперь, я думаю, все будет хорошо. А как Леонид Степанович?
–
Он захотел сегодня остаться один. Мы не смогли его переубедить. Он взрослый человек. С его доводами трудно спорить. Лично мне так и не удалось найти подходящих слов. Конечно, возможно мы поступили не совсем обдуманно, опрометчиво, но ты ведь знаешь, что в таких ситуациях спорить не приходится. Правда, в большинстве случаев, на стороне потерпевшей стороны.
–
Конечно. Спорить здесь бессмысленно. Да, и я прекрасно знаю характер Леонида Степановича. Возможно, ему так легче. Позже они с Фёдором смогут друг друга поддержать. Вы останетесь сегодня здесь? Поживете с Фёдором?
–
Да, конечно. Если он нам позволит. Мы с ним побудем, если он захочет, – грустно произнесла мать Фёдора и махнула в сторону спальни головой. – Сын ведь тоже может пожелать остаться в одиночестве. Но сегодня мы в любом случае останемся здесь.
–
Тогда я поеду домой, если позволите. Усталость валит меня с ног. Давит просто невыносимо. И физически, и душевно я выжата. Ощущение такое, будто меня пропустили через соковыжималку, а потом еще и в стиральную машину засунули.
–
Конечно, Алёна. Мы тебя очень хорошо понимаем. Ты так много сделала для нас всех, и для Федора. Но уже поздно. Стоит ли тебе сейчас куда-либо ехать? Осталась бы с нами. Посидели бы. Я бы приготовила что-нибудь на скорую руку, что-нибудь вкусненькое. Голодная ведь, наверное?
–
Не буду обманывать вас и себя, я жутко голодная. Да, голодная, но не беспокойтесь. Мне просто необходимо попасть домой, родные стены помогут мне расслабиться и отдохнуть. Я поймаю такси и через минут тридцать буду дома. Простите за отказ, но я лучше поеду. Для меня так будет лучше. Я себя знаю. Фёдор должен скоро проснуться, и мне, кажется, что ему будет лучше меня не видеть в ближайшее время. Я очень боюсь, что мой образ будет у него ассоциироваться с болью и отчаянием. А его вы покормите обязательно. Он так и не ел ничего с тех пор, как мы приехали с кладбища. Хотя мою стряпню даже в хорошем настроении лучше никому не пробовать.
Алёна поднялась с табуретки и прошла в прихожую. После того, как она надела свою шубу, поцеловала Марию Петровну и Михаила Федоровича. Уже около двери девушка неожиданно остановилась, достала ключи из кармана и положила их на полочку под зеркалом. Теперь она не имела права обладать этой связкой. Все-таки она была подругой Наташи, а не Федора. Теперь ему нужно начинать жить заново.
– Удачи вам. Теперь Фёдор будет учиться жить один, и я не хотела бы ему мешать или смущать. Мне ключи больше не пригодятся. До свидания.
Девушка открыла дверь, не спеша вышла на лестничную площадку, как будто пыталась найти еще какие-то слова на прощание, но только улыбнулась Марии Петровне и Михаилу Федоровичу и начала спускаться по лестнице. Она не стала вызывать лифт: торопиться теперь было некуда, да и не за чем. Она очень не любила прощаться, а если бы ей пришлось ждать лифт, родители Федора продолжали бы смотреть ей в спину. Она чувствовала, что для них она была неким спасением при общении с сыном. Теперь им придется заново находить общий язык с ним. Спускаясь, Алёну не отпускали мысли о Леониде Степановиче: было бы хорошо уговорить его поехать к её родителям. Их с Наташей семьи дружили уже много лет. Через три недели с хвостиком – Новый год. Ему никак нельзя оставаться одному в такие дни, какие бы обстоятельства не способствовали этому положению. Она понимала, что убедить отца Наташи будет непросто, но опускать руки перед трудностями было ей несвойственно.
На улице было тихо. Морозный воздух подхватывал запоздалых пешеходов у самых дверей подъездов и парадных. Алёна вышла на шоссе. Уже первая же машина остановилась около тротуара. Девушка назвала адрес и, после согласия шофера, села в машину. Нескончаемый поток информации последних дней пытался в очередной раз взорвать ее мозг. Она даже не заметила, когда такси подъехало к подъезду ее дома. Очнувшись оттого, что машина не движется, Алёна быстро расплатилась и вышла на улицу. Перед тем как войти в дом, девушка посмотрела на окна квартиры. Девушка прекрасно понимала, что в собственной квартире ее ждут темнота и одиночество, холод и равнодушие вещей. Хотя последние, конечно, не могут испытывать эмоций, ей хотелось, чтобы хоть что-то поприветствовало ее возвращение. Встречаться с кем-либо живым и отзывчивым в ближайшее время ей не хотелось, но существовала потребность почувствовать молчаливое сопереживание неодушевленных предметов. Поднявшись на второй этаж, она медленно достала ключи и открыла дверь: раздался бой напольных часов.