Последний канцлер

Пушкин: Надо полагать, кавалериста из него тоже не вышло?

Горчаков: Еще бы. Наш кавалерист в политику подался, поехал в Германию в качестве российского посланника и стал методично натравливать Россию на Францию и наоборот.

Пушкин: И что?

Горчаков: Натравил. За это его очень в Европе уважают.

Пушкин: А здесь?

Горчаков: Наш кавалерист очень гибкую спину имеет. Умеет сказать только то, что от него ждут. Ну, и, естественно, женитьба.

Пушкин: А кто жена?

Горчаков: Дочь министра финансов.

Пушкин: И что, сильно дурна собой?

Горчаков (махнув рукой): Для таких, как Нессельроде, дочь министра финансов не может быть уродиной.

Пушкин: Н-да, похоже, этот Нессельроде по-своему очень счастливый человек.

Горчаков: Это точно. Ты плавать-то долго собираешься? Вылезай уже.

(Пушкин вылезает на берег, дрожа, начинает одеваться).

Горчаков: Ты крючок отцепил?

Пушкин: Тьфу, забыл! Ничего, вон Филипп из леска возвращается. Он и отцепит. Эй, Филипп!

Филипп (подходя и сваливая возле костра хворост): Чаво, барин?

Горчаков: Барин интересуется, тебе больше кто по душе – немцы или греки?

Филипп (чешет затылок): Дыть, я ни тех, ни других толком не видал. Один раз только, на ярманке. Немец важный такой… и грек тоже ничаво… Носатый.

Горчаков: И что скажешь о них?

Филипп: Да что сказать? Покупать я ничего у них не покупал…Да, поди, жулики оба.

Горчаков: Так и оба?

Филипп: А что? Кто ж свою выгоду упускать станет? Немцы – те бусурмане, веры латинской, а греки веры нашей, православной. Хотя какая разница, кто тебя надует?

Горчаков (смеется): А ты, братец, философ! Помоги лучше барину крючок отцепить.

(Филипп снимает штаны и залезает в воду).

Пушкин: Осторожней, Филипп, мой друг утверждает, что там акула плавает!

Филипп: А кто его знает, может и плавает. Одному Богу известно, кто тут плав ае т.

Горчаков: Нессельроде там плавает! Выудить бы его – и в котел!

Филипп: Кто его знает, может, и несельродя плавает… Рот открывает, ногами дрыгает…

(Филипп отцепляет крючок и вылезает на берег. Насаживает наживку и забрасывает удочку).

Горчаков (Филиппу): На вот, закинь в котелок, на уху хватит.

(Филипп берет ведро с рыбой, начинает возиться с котелком. Пушкин с Горчаковым рассаживаются у костра).

Горчаков (Филиппу): А скажи, братец, поехал бы ты жить в Англию, если б привелось?

Филипп: В Англию? Чего ж мне в Англии делать?

Горчаков: Да что угодно. Хоть землю пахать.

Филипп: Дык я ее и тут пахать могу. Зачем ехать?

Горчаков: Ну, а как государь бы приказал – поезжай, мол, Филипп, интересы России требуют, чтобы ты посольские дела вел?

Филипп: Это какие такие дела?

Горчаков: Ну, например, ко всяким министрам тамошним ходить, волю нашего государя передавать, для наших министров донесения составлять, в разных важных заседаниях участвовать.

Филипп: А жалованье?

Горчаков: Вполне приличное.

Филипп: А шо? Подходяще… Хотя… (чешет пятерней затылок) Не, не смогу.

Горчаков: Это почему?

Филипп: По-ихнему говорить я не умею. Да и наук никаких не знаю. Грамоте плохо обучен. Пущай лучше каждый свое дело делает. Министры – договоры пишут, а крестьяне – землю пашут.

Горчаков (смеется): Да ты не просто философ, Филипп, а прямо конфуцианец!.. Ну, хорошо, а если англичане сюда приедут дела вести? Или, например, землю пахать начнут, вот прямо здесь, по соседству?

Филипп: Ежели человек дельный, работник справный, пущай себе пашет. Главное, чтобы не пьяница был, обычаи наши уважал и супротив общины не шел. А по-русски говорить как-нибудь выучим…

Горчаков: И тебе не жалко земли?

Филипп (пожимая плечами): А чего ее жалеть? В России землицы много… Для друзей она завсегда скатертью-самобранкой обернется, а для врагов – погостом.

Горчаков (смеется): Ну вот скажи, Пушкин, что мы за империя такая странная? Никого не грабим, население коренное с их земель не сгоняем, союзнические обязательства, даже если это нам не выгодно, выполняем, даже принять у себя готовы всех, кто этого пожелает!

Пушкин: Думаю, все просто. Цели в жизни разные. Западный человек хочет жить богато, а русский – соборно.

Горчаков: Пожалуй, ты прав. Идеал русского человека – всеобщая соборность. Все народы мира живут как одна большая семья… Как думаешь, Пушкин, осуществим этот идеал когда-нибудь?

Пушкин: Не знаю. Может быть. Хотя идеалы редко осуществляются. На то они и идеалы.

Горчаков: А ты, Филипп, как думаешь? Смогут разные народы жить как одна семья?

Филипп: Отчего же нет? Только не скоро ишшо…

Горчаков: Отчего не скоро?

Филипп: Несправедливости много на свете. Темноты, зависти, злости… по всему видать, до царствия божьего на земле долго.

Горчаков: Так может, и идти туда не стоит? Может, тоже начать стремиться к богатству?

Филипп: Богатство что ж, очена неплохо. Только скучно оно само по себе, без царства божьего. Был тут в соседнем имении мужик, Макаром звали. Так все о воле мечтал. И вот случилось, спас он как-то своего барина. Ну, тот в благодарность вольную ему подписал. Торговать Макар начал, разбогател… А через два года удавился.

Горчаков: С чего это вдруг?

Филипп: Скучно жить стало. Ведь он о воле как о царстве божием мечтал. А она в жизни для него богатством обернулась.

Горчаков: Интересный ты мужик, Филипп. Сам-то на волю хочешь? Тебе она не опасна?

Филипп: Мне не опасна. Я о воле не мечтаю.

Горчаков: А о чем мечтаешь?

Пушкин: Знаю я, о чем он мечтает. Все о Палашке, небось, грезит.

Горчаков: Что еще за Палашка?

Пушкин: Да есть тут одна, местная красавица.

Горчаков: Гм!.. Эй! Эй! Смотри! Клюет! Клюет!