Путешествие от себя – к себе, в радиусе от центра Вселенной

Увлекательные очерки путешествий, повести и рассказы Ирины Подойницыной – это в том числе и «импровизации», по определению автора, но, на мой взгляд, это ступени к познанию своей страны и других стран, их культуры и бытия. Подкупает и то, что написаны они легким и афористичным языком. В рассказах о Якутии, истории ее освоения, красотах ландшафта, ее людях привлекает и то, что в них автор открывает новое, в них незашоренный, пытливый взгляд на привычное нам. В них – неизведанная Якутия, которая может быть интересна всем, кто любит путешествия и открытия, кому интересна жизнь нашего огромного края, простирающегося от Станового хребта до самых северных островов Восточно-Сибирского моря.

Олег Сидоров,

публицист, писатель, председатель Ассоциации

«Писатели Якутии», главный редактор историко-

географического и культурологического журнала

«Илин»

Дизайнер обложки – И. Подойницын

Техническое оформление – С. Леонтьев

В оформлении обложки использован фрагмент картины Иоганнеса Верспронка

«Портрет девочки в голубом платье»

Издание осуществлено при материальной поддержке

Русской общины Республики Саха (Якутия)

Предисловие

Главная тема книги – путешествия. Маршруты путешествий были самые разные, но всегда захватывающие дух – Вьетнам, Гонконг, Китай, Канада, Америка, Египет, Швейцария, Италия, Монголия, Таиланд, Индия, Польша, Швеция. Это были не просто поездки в столицы зарубежных стран, это было освоение неизведанных трасс и территорий. Немало страниц книги посвящено родной республике, Якутии, в которой есть свои сфинксы, каменные столбы, доломитовые ванны и другие чудеса света.

Концепция книги содержится в рассказе «Путешествие от себя – к себе, в радиусе от центра Вселенной». Этот же тезис я поставила в название произведения. Если кратко, то концепция состоит в следующем: не важно, далеко или близко от своего дома ты уезжаешь – в Гонконг или в соседний от Якутска поселок Нижний Бестях, – главное, что ты насыщаешь себя новыми знаниями-впечатлениями. И твоя личная Вселенная – твой внутренний мир, твое «я» – становится намного богаче. Она, Вселенная переполняется новыми смыслами. Она, Вселенная становится совершенней и даже, я бы сказала, человечней.

Я пишу иногда от первого лица, а иногда экспериментирую и позволяю себе довольно смелые импровизации: придумываю, как бы я жила в чужих краях, каким бы делом занималась, какую бы маску примерила к себе.

Путешествуя по свету, я собирала любовные истории, складывала их в ментальную копилку, а потом решила представить все лав-стори в жанре отдельной повести. При этом я их еще и классифицировала – сказалась моя профессия социолога. Немало строк этой книги посвящено моим друзьям, попутчикам в путешествиях и по жизни, а также – моему выдающемуся отцу, который и привил мне любовь к познанию чужих стран. Он был уверен, что мечты должны сбываться, всегда повторял «Небываемое бывает!» и пронес эту веру до последних дней своей жизни.

В данном издании объединены три книги: Книга первая. Отец.; Книга вторая. Любовь.; Книга третья. Путешествия. Остается только добавить, что это три живительных источника вдохновения в моей жизни.

Книга первая

Отец

Памяти отца посвящаю

Деревенька моя, деревенька-колхозница

Это было особое путешествие. В нем было больше смысла, чем во всех других путешествиях, вместе взятых. Это было, с одной стороны, путешествие от себя – к себе, в радиусе от центра Вселенной – так я назвала в этой книге поездки с историческим подтекстом. «Вселенной» я обозначила ту часть нашего Я, которая наполнена духовным содержанием, интеллектуальными сомнениями, это наше умное супер-эго. С другой стороны, путешествие в Деревеньку было длительным и дальним, почти как поиски арго. Оно было без карт и навигаторов. Это было путешествие к своим корням.

Мой отец всю жизнь сохранял трепетную и нежную любовь к своей малой Родине, к деревне Болотово Читинской области. Он рассказывал мне, как его деревня красива, как широка и полноводна река Шилка, как это местечко украшает железная дорога – она делает деревеньку весьма цивилизованной. Он пел: «Деревенька моя, деревенька-колхозница». Папа часто ездил в Болотово, вместе с моей мамой и моим сыном, своим внуком. Но я, увы, не составляла им компанию, как в той песне: «А я все не еду, дела и дела…»

И, вот, наконец, я собралась добраться до деревни, вместе со своим двоюродным братом Сергеем Николаевичем Подойницыным-Шеиным и найти тот дом, в котором 90 лет тому назад родились мой отец и затем, через 3 года – его мать и моя тетя Люся. Остался ли этот дом на белом свете? Мы даже не знали. Мы хотели отыскать свою родню, узнать все секреты нашего рода с крепкой русской фамилией – Подойницыны. Мы желали найти продолжателей рода – современных Подойницыных и понять, как они живут, почему не уехали в города из Болотово. Мы хотели докопаться, какие профессии являются любимыми для Подойницыных. Чем, каким делом они прославили себя на земле?

… Вначале мы приехали в Читу, в любимый город папы, который он считал главной столицей своей жизни. И, действительно, Чита была и остается столицей православных забайкальских земель, простирающихся на многие километры от Даурии до Амура, вплоть до героического села Албазина, который стойко сражался с набегами манчьжуров. Мы прибыли в Читу на поезде в 5.30 часов утра. Храм напротив железнодорожного вокзала утопал в сильном тумане. Позже мы узнали, что это Храм иконы Казанской божьей матери. На пустой привокзальной площади таксист отчаянно кричал: «Орловка! Орловка! Орловка!». Знаю, для кого-то это было обычным географическим названием небольшого поселка под Читой. А я вспомнила знаменитую стройку советских времен – Орловский ГОК, на который я приезжала в декабре 1981 года, я вспомнила еще военный поселок Даурия, просторные проспекты Читы, памятник героям Великой Отечественной войны, на котором я тогда насчитала 110 фамилий Подойницыных. Я быстро вспомнила свою командировку в Читу, которая была почти 36-37 лет тому назад. И вот, наконец, я снова вернулась в эти края.

Мы поселились у нашей троюродной сестры Веры Михайловны Кулько, врача-онколога по специальности. Вера и стала нашей «провожатой» по запутанным лабиринтам истории семьи. Она и сама была заинтересована в том, чтобы погрузиться в прошлое. Сестра встретила нас замечательно: накормила пирожками с черемухой, грибами, деревенскими яйцами с очень желтым желтком. Несмотря на то, что трапеза была отличной, мы все равно вечером отправились в ресторан, потому что любили праздновать свои приезды в новые города в помпезных местах общепита. Удивительно, но мы почти сразу вышли на ресторан «Ван Ваныч», который располагался в центре города. Это было символично и даже растрогало нас до слез, ведь моего отца звали Иван Иванович. Словно папа посылал нам приветствие из своего заоблачного далека.

Потом мы вернулись к Вере и стали погружаться в прошлое. Нам нравились разговоры о нашей семье. Мама Веры, Ольга Сергеевна Подойницына-Пинюгина была дочерью моего двоюродного дедушки Сергея Венедиктовича Подойницына. Тетя Оля всю жизнь писала письма моему папе. Письма были славными, теплыми, но со множеством орфографических ошибок. Тетя Оля называла папу «братиком», «братишкой», хотя тогда, в период расцвета их эпистолярного творчества им обоим было под восемьдесят лет. Я знала также и о том, что тетя Оля, по рождению Подойницына оправдала звучание нашей фамилии – она стала знаменитой дояркой и одним из «инструментов» ее честного и тяжелого труда стал «подойник» – для тех, кто не знает, это специальное алюминиевое ведро, используемое при дойке коров.

Я говорю Вере, что очень хорошо помню письма ее мамы, и про ошибки в них я зачем-то вспоминаю за чашкой чая. Вера чуть-чуть обижается. Начинает пояснять, что ее маме не пришлось учиться, ведь она была «дочерью врага народа». Ольга Сергеевна закончила всего 4 класса Болотовской начальной школы и пошла работать – сначала была телятницей, а потом стала дояркой. Сначала никаких надоев у нее не было, кормов не хватало, коровы падали от голода. Сельское хозяйство в Болотово стало подниматься только в 70-е годы ХХ века, тогда и надои появились. Ольга Сергеевна семью создала, троих детей родила, к ней пришла слава. Но даже в лучшие свои годы знаменитая доярка не забывала о трагической судьбе отца. Я и сама давно знала эту горькую семейную тайну. Вокруг нее было много недомолвок, недосказанностей, слез и даже страшных ссор.

Помню, как мой отец, в кабинете которого всегда висел портрет Сталина (он и сейчас там висит), горячо спорил со своим отцом и с моим родным дедом Иваном Венедиктовичем Подойницыным об отце народов. Мой папа утверждал со страстностью и убежденностью в голосе, что Сталин сплотил народ страны, выиграл Великую Отечественную войну, сделал СССР мощной державой.

– Да он убил, расстрелял моего родного брата Сергея! Ни за что! Для меня один этот факт перечеркивает все его заслуги! – кричал мой дед, невысокого роста симпатичный усатый мужичок. Крепкий русский человек – необычного ума, гораздо выше среднего, неиссякаемого трудолюбия и удивительной, какой-то болезненной честности. Когда я повзрослела, я поняла, почему для деда, который кормил семерых человек (шестерых детей и супругу) и делал это весьма успешно, такое качество как честность, помноженная на трудолюбие (или, наоборот) были кредом жизни. Он хотел доказать невидимому, недоступному отцу народов, а позже и его призраку, что мы, Подойницыны – настоящие люди, нас трудно сломить и уничтожить! Дед всю жизнь проработал главным бухгалтером разных фирм.

– Я знаю, что дядя Сережа был не виноват, что его оговорили. Мне его тоже очень жаль. Но ему просто не повезло! Это несчастное стечение обстоятельств! – с горячностью утверждал мой отец. Да нет, он тоже кричал. Он был непримирим в споре.

Однажды они чуть было не подрались прямо у нас на глазах– два русских Ивана, отец и сын, и все только из-за одной фразы моего отца, который сказал, что «Сергею Венедиктовичу просто не повезло. Но Сталин не трогал по-настоящему честных людей…» И моего деда это просто взбесило, несмотря на то, что он и сам относился к категории предельно честных советских начальников. Дед решил, что это фраза небрежна по отношению к памяти Сергея Венедиктовича и пришел к выводу поддать за это своему великовозрастному сыну.

Здесь, в Чите, в августе 2018 г. я жаждала разобраться в этой истории до конца и для себя самой расставить приоритеты. Вера заявила в первый же вечер, что мы должны отправиться к Мемориалу жертвам политических репрессий, что находится рядом с селом Смоленка. И мы отправились туда на такси. Это было 30-35 минут езды от города.

Кругом стоял влажный, высокий лес, живописные места. У входа в лес мы прочли табличку, на которой значилось, что именно в этих местах, летом 1991 года были найдены захоронения жертвам политических репрессий, безвинно убиенным в 30-е годы ХХ века. «Соотечественники! Эта страница истории не должна повториться!» – такой прочувствованный болью миллионов израненных сердец призыв был выведен на табличке.

Мы долго шли по хорошо протоптанной тропинке в лесу. Видно было, что место это весьма посещаемое. И, наконец, добрались до памятника в чаще леса. Он был достаточно скромный – на небольшой площадке, выложенной обычной серой брусчаткой, было возведено что-то типа темного гранитного креста, в «изголовье» которого стояли три белые абстрактные подковы. Вот собственно и все. Площадка была огорожена оградкой с цепью – и маленькие памятные таблички висели на цепях, столбиках и на деревьях. Мы нашли нужную нам табличку, на ней значилось: «Сергей Венедиктович Подойницын. 1911– 8 марта 1938 года. Расстрелян». Вера сказала, что эту памятную табличку установил мой отец. «Он очень плакал, стоя у этого памятного места», – добавила она. Надо отметить, что и у нас ком застрял в горле, слезы непроизвольно возникли на глазах. Стало пронзительно жаль молодой загубленной жизни, оборвавшейся в 27 лет и двух дочек, оставшихся без отца.

Там же, на мемориале Вера достала и показала нам скромную бумажку, она была сложена у нее вчетверо, лежала в кармане и помялась. А на самом деле это была не «бумажка», а судьбоносный документ – Справка о признании пострадавшим от политических репрессий, подписанная Первым заместителем прокурора Читинской области С.Г. Третьяковым. В Справке значилось, что Подойницын Сергей Венедиктович, действительно, был репрессирован «по постановлению тройки НКВД Читинской области и …. подвергнут расстрелу». 25 сентября 1989 года Сергей Венедиктович Подойницын был реабилитирован прокуратурой Читинской области. Справка была выписана на имя Ольги Сергеевны Пинюгиной, дочери – она смогла дожить до этого счастливого момента.

Далее мы отправились в Смоленскую слободу, в дом с подсолнухами, к Вере Николаевне Шеломенцевой, нашей родне, правда, не по крови, но родне. Наша провожатая сообщила, что Вера Николаевна (ее тетка по матери) многое помнит из детства и все расскажет нам про деда Сергея.

Мы с удовольствием осмотрели огород у дома Шеломенцевых– подсолнухи, кусты с ягодой иргой, которую я в глаза никогда не видели. А потом стали пить чай и разглядывать фотографии нашей семьи – с этих фото на нас смотрело голодное деревенское детство наших бабушек и дедушек, пап и мам, а потом – радовалась их «крепдешиновая» молодость, и их зрелая советская трудовая жизнь громко заявляла о своих победах… Это была не только история нашей семьи – это была история нашей страны, СССР. Вера Николаевна Шеломенцева, также как и ее родная сестра по матери, наша тетя Оля была выдающейся дояркой. Оказывается, чтоб получить сертификат «мастера высоких надоев», надо было надоить за год 3 тысячи литров молока. Вера Николаевна, хотя и была полноватой, но двигалась по дому очень шустро, лицо у нее было улыбчивым, приветливым, говорила она интересные вещи. Я поймала себя на мысли, что, наверное, совсем неправильно относилась к дояркам, да и времена сейчас изменились – Вера Николаевна была умной и разговорчивой женщиной.

Внезапно она заплакала, изменилась в лице и стала, волнуясь, рассказывать:

– Сергей Венедиктович, он работал на тракторе, в деревне Болотово. Кто-то насыпал ему песку в трактор. Кто? Да, до сих пор не нашли и никогда, конечно, не найдут эту безжалостную сволочь. Соседи нажаловались и Сергея Венедиктовича забрали, его приговорили к расстрелу. Я думаю так, люди «добрые» позавидовали – ведь Подойницыны жили зажиточно, ладно: в хозяйстве были и конь, и корова, и свиньи… У дяди Сережи остались две маленькие дочки: Ольга, ей было всего три годика и Галинка, ей было шесть месяцев… Мою маму Зою Кузьминичну все таскали и таскали на допросы, и Галинка умерла от голода…, – Вера Николаевна сильно заплакала. – Мама вышла замуж, после того, как расстреляли дядю Сережу только через 15 лет, за моего отца, который весь израненный вернулся с войны… Как будто для нее, с фронта и вернулся…

Вера Николаевна все плакала и плакала. И я, наконец, поняла, что Сергей Венедиктович был для нее не отцом, а совсем чужим человеком, которого она, конечно, никогда не видела, но она очень жалела и его, и мать, которую постигло не только горе потери мужа-кормильца, но и преследовала по жизни страшная людская злоба. «Когда Михаил Семенович женился на моей сестре Ольге Сергеевне, все в Болотово издевались над ним, что он взял такую «порченную» девицу в жены», – смешливая и оптимистичная Вера Николаевна снова зарыдала от обиды, закрыв лицо руками. А я подумала о том, как же тяжело семье пришлось жить в те тревожные времена, в «годы лютых гонений», как написано на памятнике в лесу.

Вера Николаевна нашла для нас с Сергеем старое-старое фото дома, в котором родились наши с ним родители и который мы должны были отыскать в Болотово.

– Мы найдем его? – решила уточнить я.

– Найдете, найдете, – как-то загадочно улыбнулась несломленная жизнью доярка – лучик солнца проглянул сквозь дождливые тучи.

На следующий день, выпив кофе, мы большой компанией, на такси-пикапе отправились в село Болотово. Интересно, что в России насчитывается 27 сельских населенных пунктов под названием Болотово. Но в Забайкальском крае Болотово было, конечно, одно – наше, любимое. Итак, маршрут у нас был такой: Чита– Нерчинск – Нижняя Куэнга – Верхняя Куэнга – Болотово. Места, которые мы проезжали, были замечательные: сопки, хребты, широкие поляны, с островками лесных чащ, с березовыми рощами. Здесь имелись даже редкие, краснокнижные заросли березы даурской. Забайкалье находится на высоте 1760 метров над уровнем моря. Оказывается, Забайкалье – это «горная страна», такая же, как Бурятия и Монголия, из которых мы только что вернулись. Два крутых хребта, дугообразно расположенных друг к другу, разделяются блестящей лентой реки Шилки.

На своем пикапе мы поднялись на один из хребтов и погрузились в плотный туман. Через час-другой туман рассеялся и путешествовать стало вполне комфортно. Мы ехали по отличной трассе Амур М-27. За окном мелькали маленькие деревушки – Танха, Новоберезовка, Знаменка, а было еще село Новоберезово, по которому ходило много-много козлят. Мы проезжали речки и ручьи с причудливыми названиями, например, видели реки Широкие Лопатки, Нерча, чистые горные ручьи Дуралей и Кручина… Я помню, папа мой всегда восхищался забайкальскими названиями: Борзя, Кокуй, Куэнга.. Он говорил, что даже происхождение этих географических названий понять трудно. «Мы поговорим еще с родственниками о забайкальском фольклоре», – сделала я себе зарубку на память.

«Тишины хочу, чтобы допьяну…», – кричал шансон из магнитофона нашего водителя, бывшего спецназовца, подполковника в отставке, 42-летнего Толика. Толя ставил эту песню подряд несколько раз. Но песня и вправду могла вывернуть душу наизнанку. Не знаю уж, что вспоминалось нашему шоферу Толику – может быть, бои, в которых он потерял 27 своих однополчан, таких же, как он, молодых мужчин. Но я-то думала о своем – о том, как все это было по-русски в нашей поездке, это была какая-то концентрация русскости – душераздирающий шансон, водитель-спецназовец с трагической историей в прошлом, заросли берез за окнами машины, эти небогатые деревушки с церквями, которые то и дело попадались нам по пути, и наше немного запоздалое, но все же обращение к своим корням…

«Тишины, тишины хочу…

Тишины – в молчании сколотом.

Легким ветром вольно пролечу.

Над крестами, покрытыми золотом…»

Читинские просторы были и похожи, и не похожи на монгольские степи одновременно. Историки бы, наверное, заметили, что это все была единая и неделимая империя Хунну – и она осталась печатью на скуластых лицах забайкальцев, она сверкала небольшой хитринкой в их узковатых глазах. «Мы не совсем русские, мы – гураны, – говорил отец. – Мы потомки монголов-кочевников и вольных казаков. Мы – скифы», – добавлял отец. Читинские просторы были похожи на монгольские тем, что здесь также встречались пологие сопки и кряжистые хребты, здесь была такая же изумрудная листва полей и беззвездные ночи. Но в забайкальских степях не было юрт и повсюду стояли милые русскому сердцу березки с блестящими белыми стволами. Стволы в разных березовых зарослях казались нам разными – то бледно-белыми, то светло-белыми, то молочно-мутноватыми…

– Здесь встречается 826 оттенков белого в этих больших березовых рощах, – «загнул» Толя, брутальный спецназовец с нежной душевной организацией.

По пути мы заехали в Нерчинск, бывшую столицу Забайкальского края. Сейчас это совсем маленький городок, всего 14 тысяч человек, «городок не ахти, но жить можно». Чехов сделал этот судьбоносный вывод почти сто лет тому назад, если не больше, но ничего особенно не изменилось с тех пор в этих краях. Вот что, действительно, поражает в Нерчинске, так это Палаццо русского купца Михаила Бутина, владельца железоделательных, солевых, винокуренных заводов, барж и золотых приисков: в этом Палаццо мы увидели высокие зеркала с Парижской выставки, мебель из боярышника и березы, изысканную золотую люстру, цветную мозаику из Мюнхена. Молодец, Бутин! Доказал, что в далекой забайкальской глубинке можно построить дворец не хуже, чем в Санкт-Петербурге. 2 года вез зеркала из Парижа в Нерчинск, потребовал сделать именно такую же мозаику, которую заприметил в мюнхенских готических соборах, парк разбил возле дворца в мавритано-готическом стиле. Знай наших! Он был промышленником и миллионером, мужиком крутого нрава, но знал толк в искусстве.

Потом мы заехали в две деревни – Верхнюю и Нижнюю Куэнгу, здесь жили мои дедушка и бабушка – Иван Венедиктович и Анисья Спиридоновна. Сначала машина зарулила в Нижнюю Куэнгу, часть деревни примостилась высоко на пригорке, часть – залегла уютненько внизу. Местные коровы почему-то прятались под мостом. В той части деревни, что находилась внизу, располагался зерноток – это было самое крутое сооружение в деревне, за счет которого она долгие годы выживала. Но после 90-х годов даже этот скромный зерноток развалился. Мы постучались в два-три дома и спросили, живут ли у них в деревне Подойницыны. Оказалось, не живут. Или уехали, или умерли. Если честно, ничего красивого в этой деревушке мы не увидели, не было никакой изюминки. И только мысль о том, что по этим кривым улочкам ходили в прошлом веке наши дедушка и бабушка, грела нам с Серегой душу.

А потом пикап весело покатил в Верхнюю Куэнгу. Верхняя Куэнга была уже намного лучше. Длинный состав поезда шел под пушистой сопкой, по знаменитому Транссибу – и это было красиво. В центре села стоял универсам сиреневого цвета под названием «Фея». Мы завернули за угол и увидели памятник героям Великой отечественной войны – солдат из белого гипса с ребенком «шел по селу», мы увидели также одноэтажный, но нарядный Дом культуры и бюст Ленина. Немного в отдалении от центральной площадки белела своими стенами невысокая православная церквушка.

Мы зашли в обычный продуктовый магазин. И там обнаружили настоящую «сиреневую фею», величавую деревенскую красавицу – это была Татьяна Голобокова. Она была статной, фигуристой, с высокой грудью, длинными черными волосами и огромными лучистыми глазами, почти на каждом пальце ее красивых рук были нанизаны золотые кольца. Я подумала, мы зашли в магазин где-нибудь в Верхнем Париже, а это была всего лишь навсего Верхняя Куэнга. Сестра Вера сообщила нам, что Татьяна простояла за прилавком 35 лет, вот в этом магазине и никогда не хотела ничего менять в своей жизни.

– А она, выходит, знала, что сегодня в Верхней Куэнге будут гости издалека? – спросила я. – Она так ярко, красиво накрашена.

– Ничего она не знала, – удивленно ответила Вера. – Она так выглядит каждый день.

Мы спросили у Татьяны, живут ли в Верхней Куэнге Подойницыны. Оказалось, что живут. Но только у нас с ними нет никаких родственных пересечений. Именно поэтому в Куэнге мы ни к кому заезжать не стали, а отправились дальше. Видели по пути несколько пустых коровников.

– Когда-то Нижняя Куэнга, Верхняя Куэнга и Болотово были объединены в колхоз «Забайкалец», это был передовой колхоз, возглавлял его Герой социалистического труда Владимир Ксенофонтович Ярославцев. Слава о нашем колхозе разлетелась по всему Забайкалью. Но, увы, все отгремело… Ничего от прошлого не осталось. Вот, правда, стела на память об Ярославцеве стоит в степи…

Дальше мы направились к заветной точке нашего путешествия – селу Болотово. Мы пришли в приподнятое настроение – наконец-то! Долго же мы к нему добирались, к Болотово (имеется в виду, не в пространстве – во времени), колесили по всяким заграницам. Яркое солнце – Ярило сверкало высоко в небесах. Да, впрочем, все славянские языческие боги были в этот день на нашей стороне. Стояла безветренная теплая погода. Лес шелестел тяжелой свежей листвой. А когда мы въехали в Болотово, на улицу Центральную я тут же вспомнила слова папы о самобытности деревни. Красивы были сопки, красива была полноводная широкая река Шилка, которая спокойно и с достоинством несла свои воды рядом с деревней. Точнее, это деревня приклеилась навсегда к Шилке, это деревня нашла речку, а не наоборот – и теперь они уже друг без друга жить не могли. Железнодорожное полотно возвышалось над деревней, над рекой, а внизу гремел буйный горный ручей, который впадал в Шилку.

Болотово тоже располагалось как бы в двух уровнях – на верхнем уровне, на пригорке стояли добротные дома и внизу, рядом с ложбиной, где пасли коров и козлят, тоже располагались строения. Наверное, по этой ложбинке когда-то протекала река. Мы поехали туда, за ложбину – в дом, где когда-то жили Верины родители Ольга Сергеевна и Михаил Семенович, потом проживал Верин родной брат Саша с семьей, а сейчас осталась только одна невестка Людмила, которая нас и встретила. Увы, и родители, и брат Веры ушли уже в мир иной.