Хроники одного заседания. Книга вторая

Но лорд Лабан, по какому-то недоразумению или вернее, по своему разумению, на котором требовательно настаивает пустота его карманов, проявляет забывчивость к своей аристократической чести и продолжает пускать воздух из обоих своих ноздрей, ожидая того, что там этот Ротинг с Чейзом надумает. И они надо отдать верности разумений лорда Лабана, надумали как раз в тот момент, когда в переходе между зрительным залом и фойе случилось своё, со своими отличительными звуковыми характеристиками, отдельное столпотворение. При этом даже здесь, отчётливо слышался голос главного возмутителя спокойствия.

– Один единственный вопрос:

«Кому не нравится мой нос»? – на кого-то, а может на всех скопом, обрушился голос не такого уж для многих незнакомца, коим был всем известный задира и кривотолк устоявшихся общественных правил и морали Сирано.

– Всё иди. Вон он там, среди зевак. – Сказал Ротинг, подталкивая Чейза. Чейз же тем временем не спешит рваться вперёд, а проявляет независимость своего мышления, – он достаёт расчёску, зачёсывает назад свои волосы, затем прореживает ею свои усики и только после всех этих манипуляций, от которых Ротингу становится не по себе, направляется в эту гущу событий. И на этом Ротингу, пожалуй, можно было успокоиться, но тут со своими замечаниями лезет этот лорд Лабан и тем самым доводит Ротинга до истерики.

– Что-то уж этот господин выказывает слишком много независимости мышления. – Глядя вслед Чейзу, говорит лорд Лабан. – Я бы ему посоветовал как надо себя вести, если бы не преодолимая пропасть между нами.

– А вот в этом я полностью соглашусь с вами, лорд Лабан. – Нервно сказал Ротинг, еле удержавшись от того, чтобы не дать волю своим рукам, которые, несмотря на всё его лордство, нестерпимо требовали от него пасть жертвой привычки и погрызть ногти.

Между тем, там в гуще событий, они раскручивались вслед за умелыми отрифмованными заявлениями всё того же Сирано, нескучного человека.

–Я дуэлянт. Шутник, повеса,

Поэт, пишу на грани стресса. – Сирано при этих словах бросил внимательный взгляд в ту часть толпы, состоящую в основном из женского пола. Чем вызвал лёгкий переполох в умах некоторых слишком чувствительных к стрессу дам.

– И о дуэлях, господа,

Пишу, памфлеты иногда. – На этот раз Сирано посмотрел в сторону мужской части публики, где многие из стоящих господ, вдруг резко почувствовали зуд в шее, который вынудил их отвернуться, чтобы суметь перенести этот зуд куда-нибудь в другую сторону. Что вызывает свою усмешку у Сирано и он, возвратившись к себе, продолжает развивать свою мысль.

– Не выношу чужой подсказки,

Не выношу телячьей ласки.

В мои дела не суйте нос,

Ко мне Мой накрепко прирос. – Продолжает разить слогом рифмы Сирано вольно и невольно оказавшуюся вокруг него публику. Среди которой находятся и те, – правда пока этого не видит и не слышит не терпящий когда его перебивают на полуслове Сирано, – кто на ухо своему соседу готов делать свои замечания.

Так к одному одинокому, судя по сквозящему на его лице заинтересованному вниманию к происходящему, скорее невольному слушателю, чем кем-то предупреждённому, неожиданно для него и его уха, близко подобрался незнакомец и, не гнушаясь поступиться правилами приличий, а что уж говорить о каком-то этикете, утверждающе проговорил. – Не сочтите за дерзость, – тихо, но вполне отчётливо для имеющего слышащие уши Гоголя (так вскоре прозвали этого господина эти его будущие знакомцы, а он и не возражал, после того как они посетили буфет, и он посвятил их в одну историю связанную с коньком и гоголем-моголем – а так ли это было на самом деле, то сам представленный этим именем господин, не спешил развеивать сгустившийся по этому поводу туман), сказал ведущий себя за гранью приличий Чейз, – но я вижу, что и вы имеете всё те же лицевые преимущества, что и наш дорогой Сирано. – И, пожалуй, на подобного рода замечание, прозвучи оно в каком другом случае и при других более публично-громких обстоятельствах, единственным должным ответом должен был бы быть вызов на дуэль, но сейчас одинокий зритель Гоголь только усмехнулся, услышав такой даже не намёк в свой адрес и, повернувшись к источнику этих дерзких слов, после небольшого предварительного осмотра, иронично заметил:

– Хм, смешно. По одному только физическому признаку утверждать о соответствующих умственных достоинствах, а что уж говорить о таланте человека. Не слишком ли это смело, для вашего ума, господин…– Гоголь сделал паузу, раздумывая над тем, как обратиться к этому умнику, имевшему неосторожность ставить свою честь под сомнение, после чего с улыбкой поставил точку уже в своём утверждении, – Ломброзо. – И хотя господин Чейз совсем не был упомянутым Гоголем господином Ломброзо, да знакомства с ним он ни по какому счёту не имел, всё же он не стал вдаваться в подробности насчёт его сходства с этим, как ему кажется, мифическим типажом, а продолжил упорствовать в том, в чём хотел.

– Ну, не скажите. – Деланно пожав плечами, усмехнулся в ответ Чейз. – Греческий, а что уж говорить о римском профиле, это своего рода, не только некий отсыл к героическому, зачастую мифическому прошлому под названием начало истории, но и со во временем отлитый в человеческой природе генетический памятник древним героям и даже богам.

– Вы так думаете? – с сомнением посмотрел на Чейза Гоголь.

– И смею утверждать, и не потому, что я в некотором роде смелый, а в некотором, роде отважный человек, – Чейз с долей дерзости во взгляде посмотрел на Гоголя, ожидая от него увидеть недоверие в виде иронической улыбки, но тот вроде бы ничем не выказал сомнение в утверждаемых Чейзом качествах и он продолжил, – а потому, что интуитивно чувствую, что это должно быть так.

– И как я понимаю, то ваша интуиция вас никогда не подводила. – Позволил себе сделать уточнение Гоголь.

– Всё верно. – Не мог не согласиться с этим, до чего же верным замечанием Чейз. Отчего он даже теплеет в душе, и так уж и быть, решает раскрыть перед Гоголем некоторые тайны скрываемые песками истории и культурным слоем, о которых он только благодаря своей всевидящей интуиции и догадался. – Так и то, что родоначальники истории, не зря так отмечены природой в той части лица, о которой мы с вами ведём речь. Где между тем, отчётливо прослеживается эволюция становления политического ума на примере выдвижения на первый план римского профиля и ухода в тень истории греческого профиля, который ещё вчера казалось, что есть предел культурного совершенства человека, а как оказалось, нет. – Чейз перевёл дух и продолжил:

– А всё потому, что эллины слишком увлеклись философией, можно сказать отпустили бразды правления историей и многое пустили на самотёк – на что напрямую указывает их греческий профиль, отличительными чертами которого является линия носа, прямо переходящая в лоб практически без какого-либо выделения переносицы. А вот римляне учли всё это и так сказать, в прямом и переносном смысле, зарубили себе эти уроки истории на носу и в результате чего, появился новый, всем известный тип римского носа с горбинкой.

– Это всё интересно, но как всем из той же истории известно, то и римская империя канула в лету. – Сделал замечание Гоголь. Но Чейз видимо что-то подобное ожидал услышать, и был готов сразить своего собеседника неопровержимыми аргументами, источником которых была всё та же его интуиция.

– Скажу так, – многозначительно посмотрев на Гоголя, сказал Чейз, – всему виной праздность и лень римлян, в результате которых, многие инструменты для продвижения вперёд их идей и политики, начались использоваться не по своему прямому назначению. Что, в конечном счёте, и привело к последующему упадку и падению империи. А вот если бы римляне продолжали использовать свой нос в прежнем качестве, проводником своих интересов в мире, так сказать, быть в каждой дырке затычкой, а не в качестве вешалки, куда они свесили все свои прежние триумфы и, наверное, и ноги бы свесили, если бы была такая возможность, то они бы до сих пор продолжали имперствовать. – С долей патетики сказал Чейз, затем сконцентрировавшись посмотрел на свой нос и со вздохом сожаления произнёс. – А вот я в этом деле, как бы сказал наш общий друг Сирано, остался с носом.

– Прошу прощения, – обратился к Чейзу Гоголь, – я даже не предполагал, какое вы большое значение придаёте этой части лица. Хотя и мне по этой части моего я, в своё время доставалось не мало. В чём я не вижу ничего из рода вон выходящего. Ведь эта часть любого я, всегда находится на острие атаки и нападения, и даже, наверное, грех не использовать эту природную данность.

– Тогда вы меня поймёте, когда я вам скажу, что среди моих уважаемых коллег, ко мне пристала общая, выраженная в двух нечеловеческих словах предвзятость: «Не суй свой нос туда, куда не просят». А я, может быть, не хочу его совать туда, куда другие просят, и тоже есть самодостаточная личность, и желаю сам, без оглядки на мнения других, использовать свой нос по своему, может даже и не предназначению. – С короткой яростью сказал Чейз, посмотрев куда-то вглубь гуляющей публики.