Брод через Великую реку. Книга 2
Смотрю на огонь, глаза сами закрываются, и представляю прошлое…
Серые деревянные домишки Новониколаевска снова напомнили Михаилу об отце. Всю дорогу он снова и снова оценивал поступок отца со всех сторон. Прошло четыре года, боль немного утихла, а после того, как отец в письме попросил у всех прощения, и вовсе ушла. Да и сам он изменился: мысли о Нине неотступно преследовали его и днём и ночью. В отличие от предыдущих встреч с женским полом, немедленного желания залезть под юбку Нины у него не появлялось. И это было ново и неожиданно, так как раньше в голове молодого парня укоренилась только эта мысль. Однако после встречи с Ниной всё перевернулось: захотелось просто быть рядом, говорить, обсуждать, спорить и помогать ей жить. Даже появились мечты о совместной жизни…
С одной стороны, то, что отец выбрал Мотьку, как женщину, теперь уже оценивалось не так уж плохо, как это было четыре года назад: а по его теперешним понятиям фигурка, и мордашка были у неё не плохи. С другой стороны, он ради этой потаскушки бросил семью, а, значит, и его самого, вызывало раньше ненависть. Да, он ревновал отца к какой-то Мотьке… К матери – нет, а вот к Мотьке – да! Но всё это было уже в прошлом: и ненависть, и ревность… Теперь, сам побывав в объятиях местных потаскушек, сам факт измены им уже не так негативно воспринимался. Он и сам неоднократно бросал своих подружек! Одним словом, в голове стоял такой кавардак, что единственно правильное решение пришло уже при подъезде к Новониколаевску.
– Вот приеду и спрошу его. Пусть объяснит мне, как так получилось? – решил он, и все волнения, кроме встречи с отцом, сами собой улеглись.
После этого вплоть до самого Новониколаевска он спокойно и с восторгом наблюдал величественную широту пространства и огромность всего, что окружало его: и лес, и реки, и поля, и горы снега.
Ямщик довёз Михаила до большого дома, огороженного крепким забором. Расплатившись с ямщиком и отпустив его, начал ногой колотить в деревянные ворота. На его стук вышел сам отец.
– Как сильно изменился отец… Поседел, полысел… Даже ниже ростом стал! – Михаил рассматривал отца и не узнавал его – так сильно изменился тот с последней их встречи.
– Приехал! Всё-таки… – пробормотал Флегонт, обнимая сына. – А я уж думал… Мать не отпустить!
– Здравствуй, отец! – у Михаила навернулись слёзы. – Напрасно ты о ней так думаешь! Тебе письмо от неё привёз. Это она меня к тебе направила!
Слёзы появились на небритых щеках Флегонта. Он тут же закашлялся.
– Ты прости, меня, сынок! Так уж получилося, чёрт попутал! Я не смог супротивитьси ей… – и снова заглянул в глаза сыну. – Но деньги вам исправно посылал, могёшь не сумлеватьси…
Он отстранился, разглядывая Михаила. Потом улыбнулся горько и восхищенно произнёс. – А ты, сынок, каков барин стал? И рожей гладкай. И телом справнай…
– А где же эта стерва? – невольно зло выскочило изо рта сына.
– А, нету… Сбежала она с Ерошкой в первый же год! – горько произнёс Флегонт и как-то даже скукожился. – Да ты чего стоишь – то? Пойдём в дом! А то мне и без того хреново…
И рукой подтолкнул Михаила в дом, а сам закрыл ворота и накинул засов.
Михаилу стало вдруг так жалко отца, что слеза невольно покатилась по щеке. Он шёл в дом, уже с новым, неведомым ему чувством, радостно ощущая отсутствие той, которую ненавидел всё это время больше всего. Он обнял отца крепко-крепко, как это делал со своим другом, и невольно понял, что мечтал это сделать все четыре года.
За едой и самогонкой они проговорили обо всём. Михаил рассказывал о Глашке и матери, с болью в душе наблюдая, как беззвучно плачет отец и вытирает слёзы, не стесняясь сына. От злости на Мотьку у него даже кулаки сжимались. А отец рассказал ему, как на духу, всё, что произошло тогда, перед и во время отъезда.
– Сынок, я ж позвал тебя неспроста. Умираю я… – тихо произнёс он. – Кака така болезнь, никто из местных лекарей сказать не могёть. За один год Мотька все силы мои высосала… А могёть сама чё изладила, не знаю… Тока топерича силов моих не остаётси, потому и послал за тобой! Надоть дело передать тобе…
– Так что же случилось здесь? Ты можешь рассказать?
– Ведьма она! Натуральная ведьма! – неожиданно вспыхнул отец и взял сына за руку. – Щаз ты уже мужик, смогёшь меня понять… Она как разденетси, прижмёть к грудям, поцелуеть… Веришь, усё в нутрях переворачиваетси и гореть зачинаеть! И я, как безумный, бросаюся на её… И так усю ночь. А поспать некогда. А потом и силов не стало, даже спать начал на работе! Приказчики, жулики, тут как тут: здеся сворують, тама сворують, а я и не вижу. Что ни ночь – выкладываюся на ентой ведьме! И силишша – то у неё кака: ведь отказать не могу!
Он вздохнул, налил полстакана самогонки и опрокинул в рот, даже не заметив горечи.
– Кончилося усё тем… Начал я падать в омморок прямо на ней! Стал сохнуть, сил нету… – он даже отвернулся, чтобы смахнуть набежавшие слёзы. – Вот и переключилася она на Ерошку… А потом и вовсе убёгла с им… Я даже сперва обрадовалси. Думал: «Ну, вот, топереча заживу спокойно!». Да не тут-то было! Чё-то тако она, ведьма, со мной изладила: не могу жить без неё, проклятушшей! Я уж и баб разных менял, к знахарям ходил… Те в голос: «Порча на тобе сильная». И ничо изладить не могут. А одна бабка так прямо и сказала: «Ведьма окаянная на тобе и на корень твой порчу навела. Умрёшь ты скоро!» Потому и написал вам письмо. Я уж смирился со смертушкой – то, а ведьма та усё душу жгёть, никак не отпускаеть!
– Так не бывает! – возразил Михаил.
– И я так думал… Да вот, вишь сам какой стал: похудел, полысел, поседел как лунь… Как глубокай старик… А я и сам чую, жизнь вот-вот кончитси! – он вздохнул, посмотрел на сына и теперь уже двумя руками обхватил руку Михаила. – Жаль дело… С годик я ишшо, могёть, потерплю, а там… Боюся я за тебя. Как бы ведьма ента на тобе глаз не положила! Давай-ка я тобя отправлю подальше?! А там и торговому делу подучишьси. Я ужо с местными купцами договорилси: оне на кордон с Китаем едуть торговать. Денег и товаров дам в достатке, а купцы подучат торговому делу. Хоть подальше от ентой ведьмы бушь! А после смерти моей продолжишь моё дело…
– Да ты чего, отец? Я не могу… Мне домой надо! – одна мысль, что он не увидит Нину, хуже ножа резанула по сердцу.
– Сынок, это моя предсмертная просьба! Уважь старика…
Внутри Михаила боролись две силы: с одной стороны любовь, а с другой долг и обязанность. Однако поразмыслив, что создавать семью без необходимого достатка ему никто не позволит, он вздохнул и смирился. – И сколько у меня времени осталось?
– Уже мало, сынок… Могеть три-четыре года… Купцы завтре учнуть формировать караван через Чуйский тракт в Маньчжурию. Вот там ты и останесси. Бушь учить ихний язык, купцы обешшали помочь тобе в ентом…
Уснули они только под утро.
Неожиданно дело захватило Михаила, не давая времени расслабиться. Кроме того, не имевшееся ранее желание увидеть неведомые страны вдруг захватило его. Поставив себе целью разбогатеть на торговле и, вернувшись, жениться на Нине, он начал готовиться к отъезду.
– Да-а, вот как оно бывает! Не одному мне плохо… – глаза открываются сами собой, а я с некоторым облегчением бормочу и снова продолжаю чтение дневника.
4.
«Маньчжурия, Кобдо, август 1872 года.
Кобдо совсем непохож на наши города. Не дома, а какие-то мазанки везде. Побольше – в центре, поменьше с юртами – на окраине. Здесь много русских – это торговцы и казаки. Маньчжуры – люди бедные, китайцы – богатые. Русских здесь любят: они не нарушают порядок, а казаки даже охраняют его. Меня чуть не обокрал воришка, да монах помог вернуть кошелёк. Монах говорит по-нашему и хочет стать моим слугой. Зовут его Ли Чен. Я решил здесь остаться: всё-таки русских здесь много, а в Китае я буду один. Караванщик помог устроиться на месте. Даже с братом познакомил. Он здесь всех знает. Лавку предложил. Место мне понравилось. Но тоскую по маме, отцу и Нине. Буду учиться китайскому у Ли Чена – он грамотный монах».
Смотрю на огонь под гипнозом Пашки и не замечаю, что глаза сами собой закрылись, перенося меня в прошлое…
– Чёрт знает что это за город! – возмущался Михаил на Кобдо. – Невозможно понять, город это или нет? И кто здесь живёт?!
Собственно, его возмущало в Кобдо то, что в этом населённом пункте уж очень много было несправедливости: толпами и поодиночке ходили бедные оборванные и грязные маньчжуры, пытающиеся хоть что-нибудь своровать или готовые выполнять любую работу, лишь бы платили. В то же время разряженные китайцы, окруженные толпой слуг, то здесь, то там передвигались в роскошных расписных паланкинах. Как потом он узнал, это были либо торговцы, либо чиновники со своими женами и наложницами.
Все надписи были написаны на китайском языке и обязательно заляпаны грязью, при этом всё население говорит почему-то на маньчжурском языке, злобно поглядывая на богатеньких китайцев. Трудно сказать, что бы произошло, если бы не многочисленная охрана китайцев. Как видно местный народ не очень-то любил своих хозяев, ведь Маньчжурия – это колония Китая.
Неожиданно, здесь, в Кобдо Михаил вдруг почувствовал уважение к своей стране и, то, как он любит свою Россию. Этому обстоятельству способствовало и то, что и китайцы и маньчжуры коверкали свои слова, но при этом достаточно сносно говорили на русском языке. Он так обрадовался, что не придётся учить этот замудрёный китайский язык, что, не скрывая своей радости, в ответ кланялся каждому китайцу. Кроме того, то и дело встречались казаки. Даже караван Михаила сопровождала казачья застава, защищая его от великого множества разбойников, обитавших вдоль Чуйского тракта по дороге в Кобдо. Их караванщик по секрету сообщил, мол, это русский государь так распорядился охранять людей торговых.
Как потом оказалось, в Кобдо, вообще, жило и торговало много русских, поэтому местные жители так хорошо и знали наш язык.
Михаил, зная строгие обычаи караванов, подошёл к караванщику, чтобы попросить разрешения осмотреть город. К этому времени он уже прошёл проверку документов казачьим разъездом и мог быть уверенным, что в городе его никто не задержит.
– Бывал ли ты в Кобдо раньше? – спросил караванщик.
– Нет, не бывал. – ответил честно Михаил. – Но хотел бы посмотреть его, и какую торговлю лучше всего здесь наладить!
– Хорошо, иди… Но только не ходи в северную часть к горам. Там в лесах частенько разбойники бывают! За товаром твоим я посмотрю, а завтра начнём разгружаться… Как солнце на четыре пальца будет выше гор, обязательно возвращайся…
Михаил шёл и прикидывал в уме, чем бы можно было торговать здесь. К его радости, на улицах было много русских торговцев, у которых можно было посоветоваться, как выйти из маленьких домиков на ту или иную улицу. Большинство из них торговали выделанными мехами, шкурками, тулупами и шапками. Этот товар и он сам привёз. И, несмотря на то, что маньчжуры – народ бедный, а богатых китайцев здесь всё-таки было немного, торговля шла. Как учил его отец перед отъездом, он помечал всё, что казалось ему интересным, чтобы потом рассказать отцу, и шёл дальше. К концу дня он так устал и проголодался, что главной достопримечательностью для него стала простая харчевня, где можно было бы подкрепиться.
Небольшая юрта, неожиданно возникшая перед ним, сразу же привлекла его внимание по двум причинам: во-первых, рядом с ним расположилась лавка русских торговцев, из которой вкусно пахло, а во-вторых, рядом лежали собаки, которых Михаил любил.
У юрты сидел неподвижно с закрытыми глазами, скрестив ноги и положив руки на колени, опрятно одетый монах.
– Наверное, у них так положено. – подумал Михаил, и обратил внимание на его одежду, которая заметно отличалась от одежды как маньчжуров, так и китайцев. – Интересно, кто он? Откуда?
Обращало внимание и то, что и те и другие с уважением кланялись ему и, не дожидаясь ответа, шли дальше. Ему никто не кричал: «Чего ты тут расселся? А ну пошёл вон!», как это сделали бы любому попрошайке в России, и никто не кидал ему монеток, как попрошайке.
Пока Михаил рассматривал монаха, один из маньчжурских карманников ловко выхватил его кошелёк и бросился наутёк. Не успел он крикнуть: «Хватай вора!», как монах вдруг ожил, невероятно быстро вскочил и так же быстро сделал несколько больших шагов и прыгнул: нога его в воздухе ударила вора по руке. Кошелёк выпал, а вор, сжавшись от страха, попятился и убежал. Отдав кошелёк Михаилу, монах без слов сел туда же, где только что сидел.
Михаил подошел к монаху и поклонился. Монах, как и прежде, сидел неподвижно, однако глаза его внимательно смотрели на Михаила.
– Спасибо… – не зная, что ещё сказать, произнёс он.
– Уанба16… Джу шуэй17… – невозмутимо произнёс монах каким-то гортанным голосом, совсем не похожим на маньчжурский и китайский язык, и не шевеля губами при этом.
Михаил даже посмотрел по сторонам: уж не произнёс ли эти непонятные слова кто-то другой?
Чтобы хоть как-то оправдаться и завязать разговор, спросил первое, что пришло в голову. – Вы здесь молитесь? Как вы ловко того воришку…
– Ли юнху джу18… – так же, не шевеля губами, гортанным голосом произнёс монах, смотря сквозь смотрящего на него Михаила.
– Я вас не понимаю… – огорчённо произнёс тот.
Тут произошло то, что сильно удивило Михаила: монах посмотрел ему в глаза и произнёс, по-русски шевеля губами. – Ли… защищать… хозяин…
Михаил снова посмотрел – вокруг никого не было.
– Да где же вы увидели хозяина? – всё это было очень странно и непонятно.
– Ли юнху джу! – снова произнёс монах и показал рукой на него. Его карие глаза явно улыбались, но рот как был невозмутим, так и остался.
Только тут до Михаила дошло, что монах хочет стать его слугой.
– Ми– хаил! – ударив себя рукой в грудь, произнёс он громко.
– Мих –хо… – монах показал на него рукой и ударил себя в грудь. – Ли! Мих-хо – хозяин, Ли – слуга!
– Может, не надо? Зачем мне слуга? Я итак мало чего знаю… Да и содержать слугу сейчас шибко накладно… – неуверенно произнёс он, поглядывая на монаха.
– Мих-хо – хозяин, Ли – слуга! – настойчиво произнёс монах, рукой показывая то на Михаила, то на себя.
– Ладно, ладно… – он махнул рукой: от такой настойчивости всякое сомнение исчезло. – А, может, и хорошо? В пути, да и дома буду не один…
Слова Михаила произвели нужное впечатление на монаха: он встал, поклонился и неслышно пошёл за Михаилом в лавку, из которой шёл нестерпимый запах жареного мяса.
Несмотря на приглашение к столу, монах отказался есть, и даже отвернулся, но от стола не отошёл, дожидаясь, пока тот не насытится. Затем молодой купец расплатился и вышел, направляясь, домой.
– Зачем мне ехать дальше? – подумал он: разговор с Ли на непонятном языке оставил у него неизгладимое впечатление. – Здесь хоть русские есть… В обиду не дадут ежели что!
Он так и сказал караван – баши, что хотел бы остаться здесь. Вопреки ожиданию резкой и негативной реакции на такое предложение, караванщик сначала кивнул головой, а потом о чём-то задумался.
– Знаешь, паря, тебе и вправду лучше остаться здесь! – посмотрев на смиренно стоящего рядом монаха, караванщик повернулся и пошёл отдавать команду на выгрузку товаров Михаила. А тот обрадованно улыбнулся Ли, который теперь всегда находился рядом.
5.
Через пару часов караванщик вернулся не один: рядом стоял бородатый мужик средних лет.
– Слушай, паря, братан тут мне сказал… Ты решил остаться здесь? – произнёс бородач и внимательно посмотрел на монаха, неподалёку стоящего от Михаила. – Своим нужно помогать завсегда. Тут у меня неподалёку лавка пустая есть. Так ты, паря, давай занимай! А кто спросит, скажешь, Дормидонт Прозоров разрешил…
Караванщик хлопнул бородача по плечу и пожал руку брату, который тут же повернулся и пошёл по своим делам.
– Так-так… Знать, понравился ты брательнику… Ну, Михаил Флегонтов Дубовцев, чего стоишь? Иди, занимай место: такие предложения на дороге не валяются! – засмеялся караванщик. – Да скажи отцу спасибо: он ещё загодя наказал устроить тебя, там, где решишь остановиться. А с брательником дружи – он здеся первеющий купец!
Молодой купец инстинктивно пожал руку караванщику и пошёл в указанно место. Место Михаилу понравилось, и он перевёз туда все свои товары. Неожиданная забота отца о нём здесь, на чужбине воспринималась совсем не так, как дома. В душе его уже давно не осталось ненависти к отцу, а теперь вместе с теплотой и благодарностью поселилась тоска по дому, матери и отцу. Даже невольная слеза прокатилась по щеке. Начиналась новая жизнь, в которой он уже был совсем один…
– Ну, скажи, какого чёрта ты ко мне пристал? – в приступе злости к тому, кто разлучил его с любимой, и тоске по дому, обратился он к Ли.
– Так нада… – монах поклонился, вовсе не обираясь куда-то уходить.
К немногословному монаху, как это ни странно, Михаил начал привыкать: теперь он был здесь не один, и появилась возможность поговорить с кем-то, когда на душе у него кошки скребли.
– Ли, ну, скажи, ты хоть меня понимаешь? – он вздохнул. Но даже от такого короткого разговора ему стало легче. Почему-то в голове возник вопрос. – А какая у него фамилия?
И уже заинтересованно спросил. – Вот у меня есть фамилия – Михаил Флегонтов Дубовцев, а у тебя?
– Ли Чен19 – невозмутимо произнёс монах.
Молодой купец даже рот открыл от удивления. – Так ты меня понимаешь?
Монах кивнул.
– Ты даже не представляешь, как легко на душе у меня стало! – искренно обрадовался он. – Как подумаю о вашей китайской грамоте – мороз по коже! Ты хоть говорить по-нашему умеешь?
– Мала-мала… говолить…
– Ну, это уже хорошо! – как это ни странно, но чувство одиночества невольно толкало его к этому нелюдимому монаху. – Ли, ты научишь меня вашей грамоте?
Только по глазам, которые радостно блеснули в вечернем свете, Михаил и понял, что сегодня он нашёл не только слугу, но и друга. Чувство большой благодарности к монаху вдруг охватило его и молодой купец, сложив обе руки ладонями друг к другу на груди, как это делают все китайцы и маньчжуры, поклонился монаху. Ли поклонился ему в ответ и удалился.
Ощущение чего-то нового, дающего надежду, вдруг охватило Михаила и понесло туда, где жила его любовь. Он лёг на тахту и, закрыв глаза, вспомнил лицо любимой. – Вот так, Нина, началась моя новая жизнь… Вот накоплю денег и приеду за тобой! …
– Да-а, не зря говорят «китайская грамота», когда непонятно, что написано… – облегченно произношу, открывая глаза. – Читать дневник становится всё интереснее и интереснее.
6.
«г. Полевской, май 1875 года.
Вот я и дома! На следующий день вечером после приезда в Полевской мы, я, мама и Ли Чен отправились к Нине домой. Я был удивлён, увидев её сильно похорошевшей и изменившейся. Так мы и проговорили всё время посещения. Мне даже показалось, что она в меня влюблена. Да и во мне прежние дремавшие чувства вспыхнули с новой силой. Кроме того, после посещения мама сказала, что Нина ей очень понравилась, а Ли Чен посоветовал мне проверить её чувства и притвориться на время холодным, так как он нашёл её слишком строптивой для семейной жизни. Я долго думал ночью и решил последовать совету друга. На следующий день мы с Ли Ченом разработали план, по которому я и начал действовать. Как и ожидали, она тут же показала свою строптивость, но я настойчиво проводил всё, что надумал, и под конец она сдалась. Даже сама сказала, что меня любит, не хочет, чтобы я уходил, и попросила прощения за своё поведение. Мы с Ли Ченом посчитали, что этого было достаточно: можно праздновать помолвку. Свадьбу назначили на дату, указанную Ли Ченом, как наиболее благоприятную»
Прочитав запись, уже не обращаю внимания на то, что Пашка перестала что-то делать и говорить для усиления гипноза. Я смотрю на огонь, чтобы снова переместиться во времени…
Не прошло и трёх лет, как дела отпустили меня домой, в городок Полевской, к Нине, чтобы жениться и побыть недолго в семье.
– Мишенька, сыночек, мы сегодня едем к Муралиным? – Гликерия Сергеевна торопилась: очень хотелось ей увидеть Нину, о которой неоднократно писал сын в письмах.
Михаил вчера приехал из Новониколаевска, где, приведя в порядок дела отца и похоронив его, не на много задержался. Её удивлению не было предела, когда он появился в сопровождении китайца, смиренно сопровождавшего везде сына. Китаец был одет так же как его слуги, но отличался от них разительно тем, что сопровождал Михаила везде. Когда она узнала, что его главная задача охранять сына, приятно обрадовалась, а когда узнала о его подвигах, даже зауважала.
Уважительно – доброе отношение к себе со стороны матери Михаила Ли Чен расценил по-своему, взяв и её под свой контроль и защиту, особенно после того, как она подошла к нему и просто попросила. – Будь моему сыну другом! Я на тебя очень надеюсь!
Муралины Дубовцевых не ждали, однако встретили очень тепло: Михаил писал письма Нине, и она о нём много разговаривала с матерью. Николай Сергеевич и Варвара Спиридоновна тут же накрыли стол и пригласили отведать их кушаний. Особый интерес вызвал Ли Чен, который застыл, как изваяние у дверей и одни глаза его говорили, что это живой человек.
– Это Мишин ангел – хранитель и друг! – представила Гликерия Сергеевна Ли Чена. – Если бы не он, я бы наверняка никогда не увидела моего дорогого сыночка живым! Его зовут Ли Чен… А где же ваша Ниночка?
– Она стесняется… – тихо шепнула хозяйка на ухо гостье и хитровато улыбнулась, поглядывая на Михаила, который нервно мялся у стола с цветами.
– Надолго ли в наши края? – Николай Сергеевич, полный седоволосый мужчина средних лет, находящийся на гражданской службе, подошёл к Михаилу, чтобы как-то скрасить его время ожидания. – Я слышал, у Вас в Сибири своё дело? Может, расскажете?
– Да я по делу купеческому… – Михаил неотрывно следил за дверью, куда была послана прислужница за Ниной. – От отца досталось по наследству. Покупаю у остяков осенние шкуры лосей, изюбрей, ушканов, куниц, лис и волков… Часто они привозят рыбу разную… Её тоже покупаю, а им даю порох, патроны… Потом продаю в других местах…
Каково было его удивление, когда вместо весёлой толстушки вышла симпатичная девушка, приветливая и добродушная. Голубые глаза её светились искренней радостью, которую она старательно скрывала. Русые волосы локонами спадали на лицо, которое он часто вспоминал на чужбине. Белое платье с кружевным воротником приятно выделяло её пропорциональную фигуру.
– Это вы? – у глаз веером раскинулись морщинки радости, когда он отдавал ей цветы. – Не могу поверить… Ниночка, вы так похорошели!
Краской небольшого стыда вспыхнуло лицо девушки от заслуженно одержанной победы, что её, наконец, оценил тот, кого она ждала всё это время безнадежно и самоотверженно.
Родители, переглянувшись, заулыбались и успокоились. По знаку хозяин все были приглашены снова к столу. Между ними тут же завязался непринуждённый разговор.
Невольно Михаил повернулся к Ли Чену и посмотрел ему в глаза, как бы спрашивая его мнение о девушке. Заметив его кивок, улыбнулся и повёл Нину к столу. Ли Чен, как стоял на месте, так и остался.
Молодые вели какой-то пустяшный разговор, но между тем невольно отмечали всё возрастающее сходство характеров, положительных черт и качеств. Возможно, потому что были уже влюблены…
Родители были заняты какими-то разговорами и на них не обращали никакого внимания. Только наблюдательный Ли Чен не утратил способность читать по глазам и лицу, жестам и мимике при разговоре молодых.
– Я искал тебя всюду: в Сибири, на Алтае, в Маньчжурии, а ты оказалась на Урале, совсем рядом! А я и не знал… – говорили его глаза.
– А я ждала тебя всё это время: пока росла, после нашей первой встречи, пока ты ездил… – отвечали ему её глаза. – Просто ты не там искал меня…
– Сам вижу, но ведь нашел же!
– Это хорошо, что нашёл! Ещё бы немного, и я уже надеяться перестала… А я стала… хуже? Ну, с той… первой нашей встречи?
– Да ты что? Наоборот, ты стала сейчас просто красавица…
И они разом оба громко засмеялись, привлекая к себе всеобщее внимание на минуту: потом родители, найдя общую тему, снова перестали обращать на них внимание.
Они расставались, с трудом разорвав руки, которые всё это время оказались неразлучными.
Сбивчиво рассказав про свои чувства Ли Чену, неожиданно он услышал от него совет немного проверить её чувства, прежде чем жениться. – Мих-хо нада пловелять девуска стлоптивый… Плитволитися холодным…
Вечером он никак не мог уснуть, вспоминая всё то, что произошло у Муралиных, и пришёл к выводу: надо последовать совету друга. Уснул он только под утро.
С утра за ним пришел Алексей и добрую половину он дня отчитывался перед ним по хозяйству. Михаилу же все это совсем не нужно было: он уже всецело был с той, в которую влюбился… Про Мотьку Алексею он не отважился рассказывать, искренне любя и уважая своего дядю…