Продавец Песка и другие сказки потерянного города

Сказка четвертая. Продавец Песка

И вот настал день, когда с Эми начали происходить такие вещи, каких прежде с ним не случалось. Поначалу все было, как всегда: он проснулся под звон колоколов. В столовой он, как всегда, глянул в щелку занавески. Лед уже неделю, как сошел, и синяя Река слепила солнечными бликами. Но Эми смотрел не на воду: полузасыпанные песком мертвые улицы за Рекой, а за ними холмистая песчаная пустыня Левобережья завораживали его. Если долго смотреть на тот берег, казалось, что песок шевелится, и верилось в рассказы о го́рькутах – огромных песочных жуках, поедающих деревья. Как всегда, он получил нагоняй: тетушка Феодосия не разрешает глазеть на Левый Город…

Эми вышел на улицу, направляясь в церковь на свой музыкальный урок. Нужно было пройти мимо задней калитки сада градодержца Мокия Второго, сына Мокия Первого, бывшего градодержца. Их рослый и жирный потомок Мокий Третий, которому уже минуло пятнадцать, как всегда, высматривал из той калитки прохожих. Каждому он объявлял, что он – сын и внук градодержца, и сам – будущий градодержец. Увидав Эми, он, как всегда, крикнул ему: «Эй, лопоухий!» А вот дальше все пошло не как всегда.

На скамейке в конце улицы он увидел изящную фигурку, закутанную с ног до головы в зеленый плащ, будто сшитый из хвои. Из-под капюшона выглядывало лицо рыжеволосой девочки с синими глазами. От нее было не отвести глаз. Эми сразу показалось, что он уже видел эту необыкновенно красивую девочку, но где?.. Он прошел мимо нее, не дыша, и, оглянувшись напоследок, свернул влево, за угол Телеграфа – так почему-то назывался главный рынок. Что означает слово «телеграф», не знал даже Себастьян, но именно это слово составляли восемь огромных букв, украшавших карниз большого старинного строения. Проходя под этим загадочным названием, Эми любил прочитывать его задом-наперед: «фар-ге-лет». Но в этот день все шло не как всегда: девочка в зеленом плаще так заняла его мысли, что он начисто позабыл про свой «фаргелет».

Пройдя Телеграф, то есть рынок, он оказался у здания городской управы, именуемой Градодержавой, откуда Городом управлял градодержец. Здесь Эми всегда пересекал площадь, чтобы подойти к большому собору со звонницей, где прежде служил отец. Он непрестанно оглядывался на свою улицу в нелепой надежде еще раз увидеть синеглазую девочку с рыжими волосами. С разгона он налетел на важного донима́лу с лицом цвета старого пергамента, в шинели с красными погонами.

Это было редкостью: начальники с «пергаментными» лицами, или желтуны, как их потихоньку называли, выходили из здания Градодержавы на площадь только по праздникам. Шея желтуна была, как положено, укутана до подбородка шарфом песочного цвета. Левая рука его опиралась на черный зонтик, сложенный в длинную трость. По непонятной причине самые важные, то есть желтолицые, начальники Города при любой погоде, если и появлялись на улицах, то только с зонтиками, словно бы всегда опасаясь дождя. Это давало повод горожанам нашептывать друг дружке всяческие анекдоты о желтых начальниках, сделанных из песка и тающих от воды.

Выслушав извинения мальчика, желтун-донимала постучал зонтиком о мостовую и скрипучим голосом объявил, что носиться по главной площади Города, не глядя по сторонам, строго запрещено. Чуть не ткнув в Эми зонтиком, желтун предупредил, что такое нарушение чинности и порядка, может иметь серьезные последствия. Дальше Эми двинулся как можно более чинно и порядочно, то есть семеня коротенькими шажочками, как учат в воскресной школе. Но тут его ждало что-то совсем уж странное.

Теперь, пожалуй, можно было и догадаться, зачем здесь понадобился такой важный донимала. Посреди площади стоял толстый улыбающийся человек с узкими глазами, одетый в неимоверно раздутый пестрый халат. У ног его лежал цветастый лоскутный мешок. Увидав мальчика, степняк помахал ему красной шапкой-малахаем и окликнул его:

– Купи волшебного песка, Эми!

Неподалеку, озираясь на своего желтолицего начальника, за незнакомцем очень старательно наблюдали двое донимал не таких важных: погоны на их плечах были синими, и лица у них были обыкновенного цвета. Глядя на забавного человека в пестром халате, они старались делать свои лица такими же строгими, как у желтуна в красных погонах, но это у них плохо получалось. Забавный человек оглянулся на них и заорал, не переставая улыбаться:

– Молодцы, ребята, хорошо охраняете меня, продолжайте! Только уж не мучьтесь так, никто меня не обидит, сегодня же – мой праздник! Надеюсь, вы читаете Календарь Города? Или стражам чинности и порядка читать не полагается?

Обойдя собор, за которым начиналась дорога к кладбищу, Эми обогнул площадь и вошел в церковь с органом. Когда он спросил у своего учителя, может ли песок быть волшебным, тот рассмеялся:

– Это – какой-то шутник: ведь сегодня по Календарю Города – День Продавца Песка.

Урок тоже оказался не таким, как всегда: мастер Доминик упорно молчал все время, пока Эми играл в пустой церкви хорал за хоралом, и не остановил ни разу. Когда же, наконец, мальчик, недоумевая, снял руки с клавиш, за спиной его прозвучали слова, каких он еще не слыхивал от старого учителя:

– Мне так жаль, что я не увижу, как ты станешь большим музыкантом, Эми. Я старею, и скоро тебе придется заменить меня здесь полностью. Тебе это не будет слишком трудно: ты уже дважды играл на службе, и все знаешь наизусть. Я верю, что когда-нибудь ты будешь кем-то гораздо бо́льшим, чем просто церковный органист.

– Кем же еще я могу быть? – удивился Эми, обернувшись на старика.

– Видишь ли… – вздохнул учитель, – думаю, тебе приходилось слышать разговоры о том, что где-то, за бескрайней тайгой, есть большой мир, и там есть другие города.

– Я слышал о большом мире, но тетушка Феодосия говорит, что это – выдумки неграмотных степняков.

– Твоя тетушка так говорит, потому что такие разговоры запрещены. Мне-то уже все равно, но, если донималы услышат, у тебя и у Феодосии будут неприятности. Можешь не говорить ей, чтоб не тревожить зря, но тебе самому все же стоит знать, что есть на свете очень большие, огромные города, а в них есть огромные орга́ны – в десять, в сорок раз больше этого. В тех городах есть огромные оркестры, составленные из великолепных музыкантов. Они играют в огромных залах, и в каждый такой зал приходит слушать музыку столько народу, сколько не живет в нашем городе.

– Откуда вы знаете? Вы были там?

– Нет, я родился и прожил жизнь здесь, но я слышал об этом от своей матери. Она приехала сюда из большого мира по железной дороге, которой больше нет. Она еще помнила то время, когда в Городе был телеграф – там, где теперь главный рынок.

– А что такое телеграф?

– Это такое устройство, чтобы быстро передать любую мысль в любую даль по электрической проволоке. Когда-то такая проволока тянулась из нашего города в другие города, но это было давно…

Эми все равно не очень-то понял, что такое телеграф, но расспрашивать стеснялся. После урока мастер Доминик повел его к себе пить чай. Достав с полки старинную книгу под названием «Календарь Города», учитель прочитал ему историю о Продавце Песка и белом мышонке Роланде, от которого удрал кот. Эми спросил:

– Когда это было?

– Двести лет назад.

– А он, тот человек с мешком песка – точно такой же, как написано в вашей книге…

Когда Эми возвращался, человека в пестром халате не было на площади: видимо, донималы его прогнали. Однако же он оказался за углом, на той самой скамейке, где утром сидела девочка с рыжими волосами.

– Между прочим, детям я дарю мой товар бесплатно, – крикнул он, улыбаясь мальчику во весь рот. Он зачерпывал ладонью песок из своего лоскутного мешка и тут же высыпа́л его из кулака обратно тонкой оранжевой струйкой. – Гляди, Эми, как сверкает на солнце волшебный песок! Он любит солнце, потому что солнце – это огонь, а огонь тянется к огню. В этом песке – огненная сила, которая одолевает любые препятствия!

– Мне сказали, что вы – шутник.

– Кто сказал?

– Мой учитель.

– Тот, кто учит тебя играть хоралы?

– Да.

– Что ж, твой учитель прав, я – шутник. Только это ничего не меняет. Брось оранжевый песок в огонь, и он сплавится в сердце, для которого нет препятствий. Проверь! Выплавь себе сердце из волшебного песка, и ты сможешь дать сдачи своему обидчику.

– Как белый мышонок коту? – рискнул пошутить Эми.

– О! Тебе известна эта история? Ты – начитанный мальчик, и это похвально!

– Нет, мне это прочитал мой учитель. Он сказал, что это было двести лет назад.

– Да, почти что так: этой осенью мне будет двести тридцать три года, а когда я впервые привез в этот город волшебный песок, мне только что исполнилось тридцать три.

– Но никто не может жить столько лет! Так не бывает!

– Никогда не говори этих слов, мальчик – попадешь впросак. Чего только не бывает!.. Смотри, – он вынул из складок своего пестрого халата крупную золотистую жемчужину и положил ее в руку мальчика. – Не хочешь песка, вот тебе готовое песочное сердце. Правда, оно – не оранжевое, а золотистое, но это не так важно. Главное – не класть его в песок, а то будут неприятности. Возьми себе эту жемчужину, Эми, и увидишь: ты сегодня же дашь отпор соседскому мальчишке.

– Вы знаете Мокия Третьего, сына градодержца? Это он сказал вам мое имя?

– Это – сразу два вопроса. У тебя есть конфеты?

– Нет, – удивился Эми. – Я не ношу с собой конфеты.

– А я не отвечаю на два вопроса сразу. Когда научишься задавать по одному, ты найдешь меня на заброшенном вокзале – там, где увидишь мою красную шапку. Буду рад, если прихватишь для меня пару конфет – по одной за каждый вопрос. И смотри, не клади жемчужину в песок ни в коем случае!

– Почему? – спросил Эми, разглядывая продолговатую, странно теплую жемчужину на своей ладони. Не услышав ответа, он поднял глаза, но человек в пестром халате пропал вместе со своим мешком и малахаем, будто его и не было.

К скамейке приближался верзила Мокий Третий, сын и внук градодержца. Он вновь обозвал Эми лопоухим, и на сей раз добавил к сказанному хорошего пинка. Все-таки незнакомец оказался шутником: никакого волшебства не случилось. Эми не ответил своему обидчику ни обидным словом, ни пинком, а только спросил:

– Почему ты это делаешь?

Вопрос оказался для Мокия трудным, и нижняя челюсть его отваливалась все ниже, пока он думал над ответом. Наконец он догадался:

– Потому что я – будущий градодержец! – обрадованно крикнул он вслед уходящему Эми.

Жемчужина, однако ж, была очень красивой: она казалась золотой, и притом словно теплилась внутри скрытым, задымленным пламенем. Она привлекала глаз и была приятной на ощупь, но Эми с легким сердцем отдал ее тетушке.

– Это очень пойдет к моему коричневому платью с бежевыми рюшами! – воскликнула старая дева, очарованная подарком. На следующий же день она отправилась к ювелиру; ей не терпелось оправить жемчужину в серебряный кулон, чтобы носить ее на шее.

Сказка пятая. Праздник деревьев

Была середина апреля, когда тубелин запел по-другому. Той ночью Эми просыпался много раз. Он очень волновался из-за завтрашней праздничной службы. Ему предстояло не только играть на органе, но и управлять хором, который назывался певческой капеллой. И хотя у него была уже репетиция с этой капеллой, он испытывал страх, и даже во сне его губы бормотали слово «капелла». Ему снилось, что певчие поют, а он сбивается с такта, сбивает их, и музыка разрушается.

Начинало светать, когда сон в очередной раз слетел с него. Посреди тишины его оттопыренные уши уловили нежные звуки такой красоты, что он боялся выдохнуть, чтобы они не пропали. Все еще повторяя про себя «капелла, капелла», он распахнул настежь окно своей комнатки, не замечая холода, и вслушался. То не был случайный перебор ветерка, залетавшего сверху в ветви тубелина; то были стройные, прекрасные созвучия и восхитительные, переливчатые пассажи.

Со стороны леса послышались шорохи, не похожие на ветер; они усиливались, будто в сад вливалась какая-то волна. Вот посветлело, и Эми увидел, что сад наполнился белками. Десятки зверьков застыли рыжими изваяниями, словно на картине: они слушали, как и он! Одна, очень крупная белка прыгнула прямо на подоконник, щекотнув ухо Эми хвостом. Но что за белка! Она была изумрудно-зеленой: ее густой мех походил на нежную хвою. И на мгновение вместо беличьей мордочки Эми увидел лицо рыжеволосой девочки с синими глазами. Он решил, что еще не проснулся, и огорчился: выходило, что и чудесная музыка тубелина была сном. Отвернувшись от окна, он сделал шаг к кровати, вновь бормоча «капелла, капелла». И тут за спиной его зазвучала напевная речь:

– Можешь Капеллой меня называть, коль так хочешь. Но отчего не поверишь рассвету, ведь сумеркам верил? Верил, что с аистом черным отец улетел?

– Верил, – прошептал Эми, боясь обернуться, – и сейчас верю. Но разве бывают зеленые белки с человеческим лицом?

– В праздник деревьев бывает еще не такое.

– В какой праздник?!

– Когда тубелин пробуждается, праздник приходит к деревьям: кедры и ели, а с ними и птицы, и звери слушают песню его. Когда ты поймешь тубелина прекрасную песню, поймешь ты и все остальное.

Эми обернулся, но маленькой зеленой гостьи на подоконнике уже не было. Он лег и уснул, а проснувшись, уже не знал, что было сном, а что – нет. Но одно он помнил ясно – необычайную музыку тубелина. Она сама звучала внутри него, в его уме! Он помнил ее так отчетливо, что ему ужасно хотелось попробовать сыграть такое на органе – хоть как-нибудь, чтобы хоть чуточку было похоже! Ему так не терпелось, что, не думая о завтраке и застегиваясь на ходу, он пронесся через площадь, начисто позабыв о чинности и порядке, и вбежал в церковь. Одна мысль терзала его: только бы никого не было!

По счастью, костел оказался пуст. С тех пор, как заболел учитель, у Эми был свой ключ от винтовой лесенки, что вела на балкончик с органным пультом. Он включил электрические мехи и погрузил руки в клавиши. Он пробовал и пробовал, то отчаиваясь, то радуясь, вытягивая и заталкивая обратно втулки регистров, прыгая на скамейке от одной педали к другой, подбирая все более сложные созвучия. Он был в поту, каштановые кудри его липли ко лбу. Он лихорадочно импровизировал и не обратил внимания на скрип шагов по лестнице. Обессиленный, бледный, он, наконец, уронил руки на колени и вздрогнул, услышав за спиной голос учителя:

– Я сегодня чувствую себя получше, вот… решил прогуляться.

Кроме скамейки перед пультом сесть было не на что, и Эми вскочил, давая место старику, тяжко опиравшемуся на палку. Тот, продолжая стоять, помолчал и сказал:

– Я еще не слышал такой музыки. Она – как теплый ветер, что пахнет талой водой и прошлогодними листьями. Да-да – как тот ветер, что мечется по берегу, когда лед идет по Реке. Что это было? Что ты играл сейчас?

Эми растерялся:

– Это… это… праздник деревьев.

– Гм! Неплохое название для прелюдии – «Праздник Деревьев». Нужно, конечно, навести некоторый порядок, придать стройную форму этим шквалам звуков, они слишком порывисты и случайны. Я догадывался, что ты сочиняешь музыку. Ты скрываешь это?

– Я не сочиняю… эту музыку я услышал.

– Где?

– В саду! Эту музыку пело дерево! Это был… праздник деревьев, я знаю! Мне захотелось сыграть это…

– Это и называется сочинять музыку. Я не ошибся в тебе, дружок: для тебя наш город мал, слишком мал…

Эми смутился и заговорил о другом:

– Я боюсь сегодняшней службы. Может быть, вы поможете мне? Кажется, я все-таки плохо управляю капеллой. По-моему, певчие смеются надо мной: мне всего двенадцать, я слишком мал, чтобы управлять взрослыми.

– Не бойся, пусть смеются. Они скоро привыкнут к тебе: гений покоряет сердца.

Эми с недоумением глянул в светлые, почти белесые, глаза учителя и спросил:

– Что такое гений?

– Не знаю точно, дружок. Но это дух.

– Дух?

– Да, такая невидимая птичка.

– Птичка?

– Да, невидимая певчая птичка. Она может прилететь в гнездо, которое ты ей готовишь. Но как ни приготовь, птичка все там перероет, переложит, перетопчет по-своему, либо вообще улетит прочь. Потом она может вернуться, а может и не вернуться в гнездо. Это гнездо – и есть ты, и, кажется, птичка роется там изо всех сил. Она будет мучить тебя своими коготками, но зато, пока она там, тебе нечего бояться – ни самой сложной службы, ни капеллы, ни смеха, ничего вообще. Моя помощь тебе уже не нужна. Прощай…

Больше Эми не видел мастера Доминика живым.

Сказка шестая. Песочное сердце

С тетушкой Феодосией творилось что-то необыкновенное. Она не могла налюбоваться на свое новое украшение – золотистую жемчужину, оправленную теперь в серебряный кулон с цепочкой. Она беспрестанно примеряла ее с разными платьями и блузками, но все же остановила свой выбор на платье с бежевыми рюшами, в котором и отправилась на воскресную службу. Она была уверена, что ее жемчужине позавидуют все женщины, и шла с гордо поднятой головой, что было на нее совсем не похоже. Выйдя из церкви, она решительно направилась к толстому краснолицему торговцу, у которого дважды в неделю покупала мясо. Он приподнял шляпу, расплылся в улыбке, а она, глядя на него в упор и не мигая, выпалила:

– Вы ведь мечтаете на мне жениться, чего вы ждете?

Когда к онемевшему мяснику вернулась речь, он промямлил, что и впрямь давно влюблен, но не осмеливался признаться. Да, он счастлив предложить ей руку и сердце…

Днем позже толстый мясник торжественно заявился в гости разряженный, надушенный, с букетом багровых роз и лицом того же цвета. К его приходу был накрыт чай; на столе красовался сервиз из тонкого старинного фарфора, из какого не доводилось пить самому Эми. Он улизнул было в сад, но тетушка скоро призвала племянника в столовую.

Краснолицый гость ожидал их, стоя позади стола перед буфетом. Вернее было бы сказать, что он подпирал собой буфет: мясник так волновался, что не знал, какую лучше принять позу. На Феодосию он смотрел со страхом, обожанием и изумлением, словно никогда прежде не видывал таких, как она. Эми тоже не мог надивиться на свою тетушку: она теперь то и дело вскидывала голову вверх и смотрела так, словно разглядывала перед собой что-то совсем мелкое. Рука ее постоянно теребила серебряный кулон с золотистой жемчужиной, свисавший с длинной худой шеи. Поправив кулон в двадцатый раз, она заговорила так сурово, что у Эми сжалось сердце:

– Эммануил, дорогой мой племянник, рада тебе сообщить, что я выхожу замуж. Тебе уже двенадцать лет, ты – почти взрослый и должен понять, как это серьезно и важно для нас с тобой. Я теперь – дама, а у тебя – новый близкий родственник, который заменит тебе отца. Познакомься же со своим будущим дядей Харлампием.

Эми совсем не хотелось быть племянником Харлампия, который зачем-то еще заменит ему отца. Но этого он не сказал и молча протянул свою руку мяснику. Тот проворно схватил ее двумя волосатыми лапищами и долго тряс.

– Ты мог бы быть и поприветливей, Эммануил, – сухо заметила Феодосия. – Впрочем, сейчас я намерена говорить о другом. Этот дом – по праву твой, и ты можешь здесь жить. С тобой останется наша кухарка. Ты только что получил место церковного органиста, и тебе положено жалованье, из которого ты сможешь и кухарке платить и жить, хоть и скромно, но вполне прилично. Мне же придется переехать в деревню, на животноводческую ферму твоего дяди Харлампия. И ферма, и твой будущий дядя нуждаются в моей заботе. Мы будем приезжать сюда два раза в неделю: твой дядя – для того, чтобы, как обычно, продать в лавке свой товар, а я – присмотреть за домом и за тобой. Но если ты захочешь жить с нами на ферме, мы будем только рады. Не так ли, Харлампий?

– Да, – прохрипел Харлампий.

– Эммануил, твой будущий дядя хочет кое-что тебе сказать. Послушай его внимательно, а я отлучусь на кухню. У вас разговор мужской, не буду мешать. – И она «отлучилась», правда не на кухню, а только за дверь, закрыв ее за собой не слишком плотно.

Харлампий обтер ладонью потный лоб и покраснел еще больше. Эми даже пожалел его. Тот, собравшись с духом, сбивчиво забормотал:

– Ты, сынок, не думай… У меня всё… В общем, одной семьей – хорошо… И телятам хорошо, когда всей семьей, дружно, да… Я ведь – всей душой… я б тебя всему обучил бы как следует, чтоб ты знал, и с телятами там как, да и по бараньей части в общем… Кабанчики, конечно – дело особенное, тут тонкости много… Опять же, одно дело вырастить, а другое – тушу разделать чистенько, чтоб на прилавке-то каждый кусочек заиграл по-своему. Тоже, я тебе скажу, наука – навроде твоей до-ре-ми-фа-соли будет, да… Ну, ты – парень-то смышленый, все схватишь мало-помалу – даром, что такую науку превзошел… Я же – что, я – бездетный; с Феодосией-то нам уж детушек не видать, а тебя бы, глядишь, я и наследником своим назначил, вот… После меня стал бы сам с телятами… В общем, дело хорошее, прибыльное, это тебе – не жалованье получать, да по клавишам стучать…

Бедный толстяк совсем запыхался; так долго он говорил впервые в жизни. Распахнув дверь, Феодосия пришла жениху на выручку:

– Эммануил, ты должен подумать над предложением твоего дяди. Это – блестящее будущее для тебя, сына звонаря. А теперь будем пить чай, – твердо заявила она, сжимая пальцами свою жемчужину.

При первой же возможности Эми сбежал из столовой в свою комнатку и открыл шкатулочку Евы, которая теперь принадлежала ему. Достав из нее сиреневый колокольчик, он позвенел им и погладил его. Он часто делал это: колокольчик напоминал ему об отце. Но ни разу еще не было ему так грустно. Он вдруг понял, впервые в жизни, что никому не нужен. Это было непривычное чувство, от которого хотелось заплакать.

Конечно же, он не думал о том, чтобы уехать с Феодосией и Харлампием. Ни одной секунды не думал он о блестящем будущем с телятами и кабанчиками и о том, чтобы покинуть свой тубелин и свой орган. И ни за что бы он теперь не покинул девочку с рыжими волосами, хоть и не знал, увидит ли ее еще хоть раз. Но здесь, на этой улице, он может хотя бы смотреть на ту скамейку, где она сидела, и воображать, что видит ее, и ждать, что она вдруг появится…