Продавец Песка и другие сказки потерянного города

Сказка десятая. Скит

Эми знал очень хорошо, что если от пристани пройти по набережной до конца, до Железного Завода, а за ним свернуть влево, то кривая улочка, на которой живут переселенцы с Левобережья, выведет тебя на другую окраину, восточную. Там тайга начинается не сразу, как за садом Себастьяна, а после глубокой пади, по дну которой пробивается сквозь вереск ручеек. За падью поднимается холм, поросший ельником, и там, в сумрачном бору, прячутся известняковые хижины. Это – Скит, обитель древаков.

Туда не суют свои любопытные носы даже самые отчаянные из «вокзальщиков». Шарить в паутинных потемках ржавых вагонов – дело, конечно, отважное, но куда страшнее повстречать в густом бору древака, который может заклясть тебя древесной клятвой, и станешь ты лиственницей или сосной. Так считают многие в Городе. Порой до слуха окраинных жителей доносятся со стороны холма странные звуки, то ли тревожные, то ли жалобные. Говорят, что это стонут души заблудившихся, обращенных в деревья жестокими древаками. Эми очень бы удивился, скажи ему кто-нибудь позавчера, что сегодня он осмелится сюда прийти.

Но вот и последний домик, и от улочки остается лишь тропинка, спускающаяся в вересковую падь, к шаткому деревянному мостику через ручей. Вспомнив, что Исидор ждет его «как дорогого гостя», Эми собирается с духом и решительно переходит ручей, ступив на незнакомую землю. Тропинка взбегает по пологому склону, вползает в густой еловый бор, петляет среди мха и земляники. Наконец, запыхавшийся Эми оказывается перед плетеной изгородью. Не видя никакой калитки, он теряется, но вдруг слышит треск шагов по сухому валежнику.

Он вздрагивает, когда из-за ствола могучей ели появляется сильно уменьшившийся Исидор: точно такая же подпоясанная веревкой просторная ряса из серой мешковины, капюшон, под которым – тьма, но только все это ровно вдвое меньше. Эми подозревает, что здесь какое-то колдовство, и подозрения его растут, когда, метнувшись из широкого рукава, маленькая гладкая рука отбрасывает капюшон. На него с любопытством смотрит коротко остриженный голубоглазый мальчик, ростом пониже Эми и чем-то похожий на Исидора. Почти уверенный в том, что старый древак морочит его колдовством, желая показать, каким он был сто шестьдесят шесть лет назад, Эми с ужасом бормочет его имя. В ответ он слышит заливистый смех со словами:

– Какой я Исидор? Какой же я Исидор? Исидор – мой пра-пра-пра-пра-прадедушка!

– Но почему ты одет, как пра-пра-пра-пра…

– И не пытайся, – со смехом перебивает голубоглазый мальчик, – только у меня получается правильно это сказать. Так ты к настоятелю?

– Я к Исидору, – не понимает Эми. – Ты проведешь меня к нему?

– Исидора нужно звать настоятелем. Он – глава нашего братства. А что ты принес?

Эми достает из кармана три голубые шишечки, только что сорванные им с нижней ветки тубелина. Даже снятые с дерева, они все еще тоненько дрожат каждой чешуйкой и щекочут ладонь. Увидав их, голубоглазый мальчик отодвигает кусок изгороди:

– Так вот какой ты… Проходи.

Они долго идут по деревянному настилу, вьющемуся между простых известняковых домиков, разбросанных по лесу в беспорядке. Из них, взглянуть на гостя, выходят женщины, дети и бородатые мужчины – все одетые в одинаковые рясы из серой мешковины. У каждой хижины голубоглазый мальчик объявляет: «К настоятелю идет рожденный по благословению Голубой Важенки». И всякий раз, приводя Эми в крайнее замешательство и смущение, все эти люди кланяются и тихо говорят ему вслед: «Будь благословен». И вот, наконец, последняя хижина, на пороге которой возникает уже знакомая согбенная, но высокая фигура самого Исидора. Он тоже склоняет свою голову, голую, как череп. Эми неловко кланяется в ответ, совершенно не понимая, как себя вести.

– Я не зову тебя в жилище старика, Эммануил, – сипит Исидор, – мы пойдем с тобой туда, куда должны пойти. Прежде, чем ты узнаешь тайны Свирельного Братства, ты должен увидеть нашу Священную Рощу, ибо в ней – вся наша жизнь и все наши тайны.

– Почему ваша роща священная? – спрашивает Эми, втайне опасаясь, что роща та состоит из тех самых несчастных, которых заколдовали эти серые капюшоны, а теперь и его туда ведут, чтобы превратить в дерево. Но ответ старика рассеивает все его страхи:

– Священная она потому, что образована из тубелинов, – горящие глаза Исидора вдруг гаснут, затеняясь печалью. – Но наши тубелины не поют и не смеются.

– Почему?

– Тебе еще придется узнать много удивительного – такого, что сперва кажется невозможным, – вздыхает Исидор. – Мир гораздо больше и сложнее, чем можно подумать. Ты, конечно, не слыхал о таких существах как землы. Но пришло время тебе узнать, что тубелин – не совсем дерево. Это одновременно и дерево, и животное. Да, из семечка поначалу растет дерево, но затем из его ушедших вглубь корней рождается земл – загадочное слепое создание, умеющее дышать под землей. Землы дают дыхание тубелинам, заставляют звучать их стволы и ветви. Земл, рожденный твоим тубелином, пробудился этой весной и поет, а землы нашей Священной Рощи спят уже сто шестьдесят шесть лет. Почему – ты поймешь позже.

Эми потрясен и молчит, вспоминая первый, тишайший вздох своего дерева, когда он плакал, обняв его… Дальше они идут втроем. Порой в стороне от тропы, в можжевеловых зарослях мелькают серые тени в капюшонах.

– Это стражи, – объясняет стриженый мальчик, – они охраняют Священную Рощу.

Но вот вековые ели расступаются, образуя заметно утоптанную лужайку. В дальнем конце ее виден полукруг из грубых деревянных скамеек; в центре же полукруга возвышается что-то, похожее на стул с высокой спинкой.

– А вот и наш храм, – нотка гордости слышится в голосе юного гида, – вон там, видишь – скамьи для старейшин и место для настоятеля. А дальше – наш алтарь.

А дальше… От того, что Эми видит дальше, впереди, у него перехватывает дыхание: вдруг распахнувшись, еловый бор обнимает широкую поляну, и на свободном, залитом солнцем пространстве цветут сотни огромных тубелинов! На белой колоннаде стройных стволов покоится пышный зелено-голубой сводчатый потолок из смыкающихся в вышине крон. Зрелище этого живого чертога столь прекрасно, что Эми не в силах вымолвить ни слова.

– Смотри, смотри! – восклицает Исидор. – Насыть свое зрение Священной Рощей! Всех нас ждет битва, и никому не ведом ее исход. Быть может, твоим глазам никогда уже не предстанет такое великолепие жизни. Но, если благословение Голубой Важенки приведет тебя на верный путь, ты еще увидишь нечто большее. Эта роща – лишь малый образ того, что видел я, когда был таким, как ты. Ее свет – лишь отсвет того света, который видел я, когда мой отец, тогдашний глава нашего ордена, привел меня на Праздник Деревьев в далеком Свирельном Бору. Но с той поры нет нам пути в благодатный Свирельный Бор, ибо случилось нечто страшное, и вина лежит на нашем братстве.

Эми так поражен всем услышанным и увиденным, что уже не надеется понять Исидора, хотя и спрашивает из вежливости, что такое «Свирельный Бор»? Вместо ответа тот достает из-под рясы книгу и просит голубоглазого мальчика читать вслух. Сам Исидор поднимается по дощатым ступенькам на покрытый лаком стул, составленный из огромного пня и доски в качестве спинки. Мальчика старик почему-то называет Береникой, и тогда, словно очнувшись, Эми оборачивается:

– Береника? Значит, ты – девочка? Прости, я…

– За что? – пожимает плечами Береника, не поднимая глаз от открытой книги.

– Она – моя пра-пра-пра… – запинается Исидор, – нет, я никогда не выговорю, сколько раз она мне правнучка. Что же ты не представилась гостю, Береника?

– Я не успела, дедушка, – покрывается румянцем девочка.

– Она – шалунья, Эммануил, и любит строить из себя мальчишку, для того и остриглась. Думаю, вы – ровесники. Напомни-ка деду, малышка, сколько тебе уже?

– Мне скоро одиннадцать, – теперь краска заливает всю голову Береники, просвечивая сквозь тонкий ежик почти белых волос.

– Что ж, мне можно немного и ошибиться, у меня сотня разных пра-пра… – Исидор машет рукой. – Сядьте, дети. Читай, Береника. Читай от начала, пока я не остановлю.

Девочка, так и не подняв глаз на Эми, начинает читать – напевно и торжественно:

– «Я, Исидор, глава Ордена Свирели, старейший из братьев, намерен записать в эту книгу все, что мне известно о нашем древнем братстве: и то, что слышал от старших, и то, что видел сам. Делаю это затем, чтобы с моим уходом не стерлась память о светлых днях и веках, и не угасла бы в сердцах братьев надежда на их возврат.

В глубокой древности, когда люди еще смотрели на деревья, птиц и зверей, как на равных, а порой почитали их выше себя – в те далекие времена Свирельный Бор еще не был для человека запретным местом, хоть и не всякому был открыт. Это – сердце тайги, источник ее силы. Это место окружено плотным кольцом могучих кремлов – древних волшебных деревьев, твердых, как железо. Их длинные ветви умеют двигаться быстрее змей и обладают страшной силой. Кремлы подчиняются Голубой Важенке. Только с ее дозволения они пропускают гостей в Свирельный Бор. Туда, каждую весну собирались на Праздник Деревьев приглашенные звери, птицы и данны. Не забывала благодатная Голубая Важенка и о человеческом роде…»

При слове «данны» Эми вопросительно вскидывает голову, но не осмеливается прервать девочку. Однако ж Исидор сам останавливает ее, подняв руку, и говорит:

– Думаю, ты не знаешь, Эммануил, кто такие данны, но об этом речь впереди.

– «Не забывала благодатная Голубая Важенка и о человеческом роде», – продолжает читать Береника. – «Достойнейшие из людей также приглашались на праздник и получали звание жрецов. Но убивавшие лесных зверей не могли быть гостями Свирельного Бора. Шло время, и народ за народом погрязал в убийствах и отвращал от себя взор благодатной Важенки. В конце концов, из многих приверженцев ее осталось лишь одно маленькое племя, жившее в трех днях пути от Свирельного Бора, на холме у Великой Реки. На этом холме, где и по сей день живет наше братство, древние его обитатели, наши предки, взрастили сотни тубелинов из шишек, что веками приносили сюда жрецы.

Так выросла Священная Роща, дарившая маленькому народу долголетие и радость, которой не может подарить поедание убитых зверей. Однако же за пределами Свирельного Бора тубелины быстро теряли волшебную силу. Им нужна была помощь их родины. Этому и посвящали себя жрецы нашего братства. Каждой весной, по зову благодатной Важенки, они вставали на Тайную Тропу. Три дня и две ночи пробирались они сквозь тайгу к Свирельному Бору, чтобы присутствовать на Празднике Деревьев, за которым следовал Праздник Смеха.

Спустя две недели после первого весеннего пения тубелинов их ветви покрывались голубыми цветками, похожими на шишечки и изящными, как розы. И вот, погожим майским утром, эти голубые розы начинали дрожать, нежно позвякивая. Звон разрастался – от того, что землы, кроткие слепые существа, живущие в ветвистых корнях тубелинов, смеялись все счастливее. Наступал Праздник Смеха. Радуясь весне, землы смеялись от зари до заката и всю ночь напролет. Небо разгоралось звездами, а смех деревьев звенел все явственнее. Каждый цветок уже дрожал всеми своими лепестками, издавая тонкий звон.

И тогда жрецы пускались в обратный путь. Важененок – мальчик с оленьими глазами в плаще из хвои – срывал и дарил им три смеющихся цветка. В трех кувшинах с родниковой водой они несли их три дня сквозь тайгу, домой. Плавая в кувшинах, цветки продолжали дрожать, и вода ажурной рябью смеялась вместе с ними. В пути они постепенно засыпали, изредка пуская по воде тончайшие колечки, словно смех снился им.

На третий вечер пути жрецы достигали своей тубелиновой рощи и опускались на колени. Их священные деревья цвели так же ярко, как их собратья в Свирельном Бору, но, увы, молчали. Вдали от родной почвы, землы, уснув глубокой осенью, уже не в силах были сами сбросить с себя оковы зимнего сна. Жрецы, попросив у своих деревьев прощения, срывали с трех старших тубелинов по цветку и прикладывали на их место те, что подарил им Важененок. Всю ночь они неустанно молились о том, чтобы деревья приняли в себя новые цветки. К рассвету маленькие голубые шишечки, затаившие в себе смех Свирельного Бора, приживались. Лишь убедившись, что это чудо вновь произошло, жрецы позволяли себе отдых и пищу.

Вскоре три цветка – три посланца Свирельного Бора – с тишайшим звоном просыпались, и начиналось таинство пробуждения Рощи. Таинством это называлось потому, что ни человеческим глазом, ни ухом было не уловить происходящего. Но чуткий слух трех землов, дремлющих в своих подземных колыбелях, откликался на легчайшую дрожь, исходившую от цветков-посланцев. Этого было довольно, чтобы пробудить чудесных животных. Они со смехом просыпались, и теперь уже три старших тубелина нежным звоном своим будили всю Священную Рощу. Она пела до глубокой осени, даря радость и отдаляя старость и болезни…»

– Теперь ты знаешь главное, Эммануил, – говорит Исидор, вновь поднимая руку, – и сможешь понять то, что сейчас расскажу я сам. Сто шестьдесят шесть лет тому назад мой отец был в числе трех жрецов, что в последний раз принесли сюда смех Свирельного Бора. Жрецы нуждались в сопровождении еще нескольких братьев. Меня готовили в преемники моему отцу, и мне посчастливилось быть одним из тех сопровождавших, хотя я не достиг еще и двенадцати лет от роду.

Среди других, удостоенных чести быть в свите посланцев, оказался человек, за семь лет до того пришедший в нашу обитель издалека – большой толстый человек родом из степей. Прежнего имени его я никогда не слышал, но в братстве он назвался Сильвестром. И хоть был он чужаком, но выказал такое рвение к нашей вере и достиг таких высот в нашей магии и искусстве врачевания, что пользовался всеобщим уважением, готовясь со временем занять в братстве высокое место.

Хотя кое-кто из старейшин возражал, говоря, что нельзя показывать чужаку Тайную Тропу, отец настоял на том, чтобы брат Сильвестр шел с нами, ибо доверял ему. Но брат Сильвестр коварно обманул моего отца и все наше братство. Вскоре после возвращения из Свирельного Бора он исчез и больше никогда не появлялся на нашем холме.

А потом случилась беда. В конце зимы благодатная Голубая Важенка послала своего сына, чтобы объявить нам: путь в Свирельный Бор отныне для братства закрыт. Важененок сообщил, что брат Сильвестр провел Тайной Тропой неведомую черную силу. Птицы успели предупредить Голубую Важенку, и она приказала кремлам соединить и сплести ветви наглухо – так, чтобы не осталось ни малейшего прохода. Черная сила не проникла в Свирельный Бор, оставшись за кольцом кремлов. Однако подошла она достаточно близко: ее чары усыпили землов так глубоко, что они не проснулись весной. Они живы, но спят уже сто шестьдесят шесть лет. С той поры Свирельный Бор умолк. Никто не знает, услышит ли вновь тайга его музыку, без которой силы ее слабеют и слабеют.

– А что это за черная сила? – спрашивает Эми.

– Тысячи черных змей, не боящихся холода, пришли с юга. Те, кто видел, говорили, что это было похоже на гигантское черное одеяло. Оно было живым и скользило по снегу за человеком, игравшим на дудочке. В первый день весны змеи переползли Реку, покрытую льдом, и прошли через Город. С той поры первое марта в Городском Календаре называется Днем Черного Покрова. Это – магические змеи-заклинательницы. Их шепот и не дает проснуться землам.

– А на дудочке играл брат Сильвестр?

– Кто же еще?

– И вы никогда больше его не встречали? – Эми терзается догадкой с той минуты, как Исидор сказал о брате Сильвестре как о большом толстом человеке родом из степей.

– Думаю, нет… – Исидор хмурится и мотает головой, словно отгоняя нелепую мысль. – Нет, это невозможно: прошло столько лет…

– Так все-таки вы видели кого-то? – все сильней волнуется Эми.

– Странно, – еще больше хмурится настоятель. – Странно, что лицо его помнится мне так ясно… С неделю назад видел я в Городе человека, и, если б не прошло сто шестьдесят шесть лет, я бы не сомневался, что это – брат Сильвестр. Но люди столько не живут.

– А как же – вы?

– Мою жизнь продлевала Голубая Важенка, чтобы я встретил тебя. Но я-то сморщился, как сушеный мухомор, а у того человека лицо такое же гладкое, каким оно было у брата Сильвестра, когда мне еще не исполнилось двенадцати…

В это время на тропе, заворачивающей из ельника, появляется длинная вереница серых капюшонов. Заполнив лужайку, они останавливаются и обнажают бородатые головы. Все они молоды, и Эми припоминает, что молодых мужских лиц он почти не видел среди тех, кто благословлял его на пути через Скит. Один из бородачей, рыжеволосый, высокий, крепко сбитый и лобастый, решительно направляется к настоятелю.

– Зачем ты пришел, брат Кандид, хранитель Священной Рощи? – спрашивает тот.

– Я пришел сказать, что время пришло, – щурясь отвечает рыжебородый.

– Ты, правда, веришь, что время ходит вместе с тобой, Кандид? – в сиплом голосе Исидора слышится легкая насмешка. – Если уж пришел ты, то с тобой пришло и время?

– Но, настоятель, мы же говорили…

– Да, мы говорили, – перебивает Исидор, – и я выслушал тебя и понял всем сердцем, а ты, похоже, не услышал ничего. Мое время на исходе, и жаль тратить его на слова, уже отзвучавшие. Что ж, слушай снова, и пусть услышат меня твои товарищи, коли пришли. Я в семь раз старше тебя, Кандид, и оттого в семь раз лучше знаю, насколько я стар, и насколько лучше вам иметь настоятеля помоложе – такого, как ты. Так открой же свои уши: я, Исидор, повторяю тебе, что ушел бы еще до твоего рождения – не только с этого стула, но из этой жизни, если б не был обязан ждать. Полтора века дремлет Свирельный Бор, полтора века молчит его песня жизни. И мне, последнему, кто ее слышал, благодатная Важенка повелела ждать, пока не придет тот, кому под силу пробудить тубелины от проклятого сна. И вот он пришел, – показывает Исидор на Эми, – и я должен дать ему знание и уйти. Потерпи еще немного.

– Свирельный Бор – старая легенда, – упрямо, по бычьи клонится рыжая голова, – но люди не могут без конца жить легендой. Многие ли верят, что тубелины запоют снова?

– Мне важно, веришь ли ты, Кандид, потому что я хочу, чтобы ты возглавил орден. Я знаю, в Скиту шепчутся, что наша древесная вера себя изжила. Но главой Свирельного Братства может быть только древовер. Ты перестал быть древовером?

– Я… нет… Нет.

– Ты сомневаешься? Скажи мне, юный брат мой Кандид, веришь ли ты в благодатное покровительство Голубой Важенки, дарующей даннство – тем, кто верен ей?

– Вот именно в даннство я и перестал верить, настоятель, – мрачнеет Кандид.

– Мне горько слышать такое от тебя, – отвечает Исидор. – Если не веришь в это, уже нет смысла верить ни во что. Даннство – первое и последнее сокровище нашей веры.

– Я хочу верить в даннство, настоятель, клянусь благодатной Важенкой, всеми силами хочу! – вдруг переходит на крик Кандид, тряся кулаками и рыжей бородой. – Но как верить, если в моем роду последним, кому являлись данны, был мой прадед? Как верить?

– Да, увы, слишком много поколений не слышало пения тубелинов, – голова Исидора вдруг поникает, плечи сутулятся. – Из-за того у молодых совсем уже не стало тонкого зрения, вы не можете видеть даннов. А я вижу их до сих пор.

– На сто семьдесят восьмом году, наверное, чего не увидишь! – злится Кандид.

– Как ты смеешь?! – вдруг вскакивает со скамьи Береника; щеки ее пылают. – Как ты смеешь так говорить с настоятелем?! Как смеешь не верить?!

– Ну-ну, Береника, – одергивает ее Исидор, – ты тоже не дерзи старшим. Я прощаю тебе, Кандид, твои неучтивые слова, потому что люблю тебя и знаю твое доброе сердце. И сейчас ты должен понять одно: надежда возродилась – вот в этом кудрявом мальчике.

– Я слышал про мальчика, – голос рыжего бородача делается мягче, – но что может ребенок, пусть даже в его саду вдруг вырос тубелин? Что ты можешь, мальчик? Как ты разбудишь Свирельный Бор, чтобы тайга услышала его песню жизни?

– Я не знаю, – растерянно отвечает Эми, – я никогда раньше не слышал про Свирельный Бор. Я совсем не знаю, как будить лес. И я не знаю, кто такие данны.

– О, данны – это очень просто, – ехидничает Кандид, – я сейчас объясню, и тебе сразу все станет ясно. Данны – это такие полу-животные, полулюди, которых никто не видит, кроме нашего настоятеля. Все понятно?

Ответ Эми обескураживает даже Исидора:

– Кажется, я знаю… я видел… кого-то… А тот, кто был рядом, не видел ничего.

– Ты расскажешь нам, Эммануил? – тихо спрашивает Исидор.

– Нет! Нет, я не могу, – спохватывается Эми. В следующее мгновение он вздрагивает всем телом: прямо над его ухом раздается нежный голос Капеллы, и вновь он слышит ее предостережение: «Меня ты увидишь, но только не должен ни с кем говорить обо мне». Он оглядывается и видит, что еловые ветви за его спиной раскачиваются, как от прыжков крупной белки. На миг в хвойных сумерках мелькают синие глаза, или это кажется ему? Качание веток удаляется в глубину бора. Эми замечает, что Исидор пристально глядит в ту же сторону. Загадочно улыбаясь, настоятель шепчет ему:

– Не говори, коли тебе не разрешают… Видишь, Кандид, этому ребенку нет ста семидесяти семи лет, и вряд ли он такой же старый лгун, как я. Он слышал песню тубелина и получил тонкое зрение. Он видит то же, что вижу я. Его слова не укрепляют твою веру?

Кандид хмурит рыжие брови, кусает губы и говорит:

– Я не хотел быть грубым, настоятель… Только речь у нас все время не о том. Я пришел говорить не о своей вере, и вообще не о себе, а о них, – Кандид указывает на лужайку. – Люди устали от пустых ожиданий и не хотят жить старыми надеждами.

– Если ты намерен слушаться всех, кто чего-то хочет или не хочет, или от чего-то устал, тогда как же ты будешь настоятелем, Кандид? Наше братство – строгий орден.

– Орден – для людей, а не люди – для ордена. Как можно не слушать людей?

– Ты любишь людей, любишь своих товарищей, я это знаю, Кандид. Именно потому я и говорю всем, что ты будешь хорошим настоятелем. Что ж, давай послушаем людей. Говорите, люди, чего вы хотите?

Исидор протягивает руки к лужайке, и бородатая толпа начинает басовито гудеть.

– Мы хотим свободы! – наконец выпаливает кто-то.

– Прекрасно, – отвечает Исидор, – и какой же именно? Что вы знаете о свободе?

– Мы хотим носить городскую одежду! – кричит другой, и уже кричат все сразу:

– Мы хотим продавать на рынке наш мед и целебные травы!

– И настойки!

– Хотим покупать городские вещи!

– Бывать на городских развлечениях!

– Хотим брать в жены городских девушек!

– Хорошо, – поднятая рука Исидора вмиг заставляет толпу умолкнуть. – Идите жить в Город. Вы хотите быть горожанами, так будьте ими, вот вам ваша свобода.

– Они не хотят уходить, настоятель, – вмешивается Кандид, поскольку лужайка мигом притихла. – Скит – их родина, они боятся ее потерять.

– Скит – обитель древоверов, – резко отвечает Исидор. Здесь не место тем, кто не верит в святую силу тубелинов, продлевающую жизнь. Здесь не место тем, кто не верит в благодать Голубой Важенки – тем, кто не ищет даннства и не надеется на него. Их присутствие убьет веру в тех братьях, которые еще хранят ее. Пока я настоятель, того, о чем вы просите, не будет. Впрочем, все, что я сейчас здесь услышал, я слышал раз сто за последние сто лет. Я дорожу моим временем, покиньте меня, хранители Священной Рощи!

– Что ж вы оробели? – кричит Кандид, – скажите, наконец, зачем вы пришли! Вы просили, и я вас привел, не делайте из меня дурака!

– Мы хотим нового настоятеля! – кричит тот, кто первым закричал про свободу. – Пора уже передать посох настоятеля кому-то помоложе!

– Да… да… нового хотим… нового… пора уже… хватит… – бубнит толпа.

– Я понял, – спокойно отвечает Исидор и поднимает правую руку с посохом. – Вы хотите настоятеля, который позволит вам быть горожанами, но при том жить здесь и уничтожить древесную веру, уничтожить надежду на даннство. Я созываю общий сход немедленно, оповестите людей. Настоятель будет выбран сейчас же, и я с радостью передам ему этот посох: он давно уже мне тяжел… Думаю, на сегодня с тебя хватит, Эммануил. Я навещу тебя как-нибудь на рассвете, когда поет тубелин. Ты же позволишь мне перед смертью услышать песню твоего дерева?.. Береника, проводи гостя, да смотри, не отпускай его без коробки меда…