Последняя жертва Евы

© Лариса Джейкман, 2021

ISBN 978-5-0053-6807-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

В полночный час мало кого можно встретить на улице, тем более в осеннюю промозглую погоду. Новенький «Икарус» завершал свой последний маршрут, плавно разворачиваясь на просторной и свободной в это время привокзальной площади. Автобус был пуст, если не считать молодой симпатичной девушки, которая явно спала, примостившись на последнем сидении.

«Проспала ведь остановку свою, как пить дать», – подумал водитель автобуса, молодой здоровяк, которому не в чем было себя упрекнуть: все остановки он объявлял. Не услышала девушка и последнее объявление водителя: «Конечная, автобус дальше не идет. Просьба освободить салон».

Молодой мужчина подошел к спящей и осторожно тронул ее за плечо. Она вздрогнула и открыла глаза, испуганно и недоуменно взглянув на него.

«Выходите, приехали. Вокзал, конечная», – прокомментировал он, и девушка, быстро закивав головой со словами «Да-да, конечно», нехотя вышла из автобуса.

«Так, сумка, зонтик – все при мне, ничего в автобусе не оставила. Надо бежать домой. Надо же, проспала, черт», – подумала девушка и поспешила с освещенной площади в сторону прямой мрачной улицы, ведущей к ее дому.

Идти было довольно далеко. Она проехала целых три остановки. Это означало бежать вдоль улицы, потом повернуть налево и еще два квартала, ну минут двадцать. Было сыро, холодно, и моросил такой противный дождь, при котором и зонтик вроде бы открывать нет большой необходимости, и без него как-то совсем уж гадко.

Ева держала зонтик под мышкой. Она очень дорожила им. Старый японский зонтик «Три слона» раньше всегда валялся у нее в сумочке, но год назад она совершенно случайно сломала его изумительную синюю перламутровую ручку и очень расстроилась.

На помощь, как всегда в трудных ситуациях, пришел ее закадычный друг Володька Карелин. Он забрал у Евы зонтик и через два дня вернул его с огромным медным набалдашником вместо перламутровой ручки. Круглый увесистый шар был идеальной формы, начищен до блеска и навинчен на конец зонта. Где и как Володька умудрился изготовить это чудо, Ева не знала. Она с благодарностью приняла от него свой любимый зонтик василькового цвета, но одна беда, в сумке его теперь носить было неудобно, таким он стал тяжелым и объемным.

Девушка почти бежала вдоль улицы. Каблучки ее изящных кожаных сапог звонко цокали по тротуару, и слышно это цоканье было, пожалуй, за версту. И вдруг преграда на пути: перекопанный трoтуар в непосредственной близости от темного арочного прохода, соединяющего улицу с одним из дворов, и через него перекинут хлипкий деревянный мосток.

Выбора у Евы не было. Эту преграду надо преодолевать. На другую сторону улицы уже не перейти, так как со стороны дороги вдоль тротуара тянулся густой высокий кустарник.

Ева едва ступила на мостки, как вдруг чья-то цепкая жесткая рука ухватила ее за рукав плаща и буквально стащила назад. Девушка вскрикнула и тут почувствовала, как ей зажали ладонью рот, обхватили вокруг туловища и потянули в арочную подворотню. Сопротивляться было бесполезно, хотя она и попыталась. В подворотне ее резко швырнули, и она уперлась спиной в бугристую каменную стену.

«Что вам нужно, отпустите меня, я закричу», – выпалила Ева и собралась действительно закричать, но ей опять зажали рот противной липкой ладонью.

В почти кромешной темноте было совершенно невозможно разобрать, кто находился рядом с ней, но она поняла, что это какой-то пьяный тип, судя по запаху перегара и по нечленораздельному мычанию, которым тот пытался отдавать свои гнусные команды.

«Дашь, никуда не денешься, шлюшка. А ну, задирай подол, сучка», – командовал озверевший пьянчуга и пытался одной свободной рукой проложить себе доступ к тому месту, на котором, скорее всего, зациклилось его полуживотное сознание.

Справиться с девушкой ему было, однако, трудновато. Ева была спортсменкой, и хорошей, сильной спортсменкой. Она занималась спортивной гимнастикой все школьные годы, и, хотя сейчас уже от спорта отошла, тем не менее имела крепкую силу в руках и во всем теле. Она сопротивлялась изо всех своих сил, кряхтя, рыча и кусая отвратительную грязную ладонь и орудуя руками, пытаясь отпихнуть от себя мерзкого насильника. Он был, судя по всему, невысок, не очень силен, даже хлипок, но так просто не сдавался.

И тут Еве на помощь пришла спасительная мысль. Она ухватила свой зонтик «Три слона», изловчилась и изо всей силы нанесла два удара куда-то в область головы неудачливого негодяя. Он вдруг хрипло крякнул, обмяк и повалился наземь, хватаясь за полы Евиного плаща, как бы таща ее за собой.

Ева вырвалась, переступила через плохо различимую в темноте груду, которой являлось тело ее насильника и помчалась прочь из подворотни. Выбежав на улицу, она кое-как с трудом продралась через заросли кустарника и, перебежав на другую сторону улицы, помчалась в направлении к дому. Она уже завернула за угол и прошла почти квартал, когда услышала звук милицейской сирены. Инстинктивно выпрямившись, она сбавила скорость и уже не бежала, а спокойно шла по улице, когда милицейский уазик нагнал ее и остановился.

«Девушка, можно вас на минуточку», – проговорил молодой милиционер, выходя из машины. Ева остановилась и воззрилась на него слегка удивленно, хотя ее всю трясло, как в лихорадке.

«Скажите, вы с привокзальной идете?» – спросил он на удивление вежливо.

«Да, я проехала свою остановку, а что?»

«А как вы шли от площади, по какой стороне улицы?»

«Сначала по правой. Потом вспомнила, что там перекопано и на первом же светофоре перешла налево. Мне ведь и здесь налево, так что так удобнее».

«Вы не видели по дороге ничего подозрительного буквально минут десять назад? Может, драка какая, или ругался кто? А может, бежал или убегал кто-нибудь? Вспомните, это очень важно».

«Нет, не видела. Ничего подозрительного, извините. Я вообще ни одной живой души по дороге не встретила».

«А мертвой?» – с нажимом спросил милиционер, и у Евы похолодело внутри.

«Что вы имеете в виду?» – спросила она, слегка попятившись от стража порядка. Он, видимо, подумал, что испугал девушку и сменил тон:

«Да вы не пугайтесь. Это я так, к слову пришлось. Там в подворотне мужчину нашли, бомжа какого-то. Его убили только что, теплый еще, но бездыханный. Висок проломили. Сотоварищи, наверное. Ищи их теперь, свищи. Мужчина из ближайшего подъезда вывел собаку на ночь, а она прямо туда его и притащила. Ну он сразу нам позвонил, мы через пять минут прибыли, но уже ни концов, ни свидетелей. Поздно».

Ева молчала, ей было страшно. Даже нет, не страшно, а жутко. Это что же получается, она убила человека?! Убила?!!! Ее била дрожь.

«Да вы не бойтесь. Садитесь в машину, мы вас подбросим до дому, промокли ведь совсем».

Ева не сопротивлялась, она села в милицейский уазик и тут же засунула свой зонт, орудие преступления, глубоко в сумку. Через две минуты они подъехали к ее дому, и она попросила остановиться.

«Спасибо, до свидания», – сказала Ева и скрылась в подъезде, все еще дрожа от холода и от ужаса.

Только здесь, при слабом освещении, она заметила бурые пятна на рукаве плаща, это была кровь. К горлу подкатила тошнота, когда Ева пыталась стереть следы своего преступления зонтом, и наконец она буквально содрала с себя плащ перед тем, как войти в квартиру. Родители еще не спали. Они ждали Еву.

«Долго же ты сегодня. Есть будешь?» – спросила мать. Но отец, как всегда, с насупленными бровями бросал на дочь неодобрительные взгляды и ворчал:

«Вырастили эгоистку, воспитали на свою голову. Ни с кем не считается, никого и в грош не ставит. Второй час ночи, она домой является, и не стыдно!»

«Гоша, перестань. Завтра можно это высказать, чего сейчас-то заводиться. Иди ложись, я скоро приду», – мать пыталась успокоить отца, и не дать разгореться скандалу.

В их семье никогда не было мира и покоя. Евин отец, Егор Васильевич Ерофеев, был директором крупной судоверфи, личность известная и уважаемая в городе. Он прекрасно руководил огромным предприятием, был умен, сметлив, но чрезвычайно строг.

Подчиненные его побаивались, но уважали, так как при всей своей строгости он был справедлив и не бранился по пустякам.

Но зато дома он учинил полный домострой. Жена и дочь являлись тоже его подчиненными, и относился он к ним гораздо строже, чем к работникам на заводе. Особенно перепадало Еве. Ее он строжил безбожно с самого раннего возраста. Мать заступалась за дочь, как могла. Ева хорошо училась в школе, занималась спортом, да еще и музыкой, играла на фортепьяно, но отец всегда называл ее лентяйкой и бездельницей и говорил, что ничего хорошего «из этого пустоцвета не вызреет».

Тем не менее, Ева прекрасно закончила школу, и сама сделала свой выбор, поступив в местное культурно-просветительное училище на театральное отделение, попутно закончив и музыкальное училище, директором которого была ее мама, Наталья Игоревна Ерофеева.

Правда, артисткой Ева быть не собиралась. Она изучала теоретические основы театрального искусства и мастерства и после окончания училища сначала немного преподавала, позже попробовала себя как помощник режиссера, а потом стала сама принимать участие в спектаклях, подыгрывая и аккомпанируя на рояле или фортепьяно, где это было необходимо по ходу действия.

Вот и в этот вечер она была задействована в спектакле «Маскарад» по Лермонтову, где играла на рояле замечательные вальсы Шопена и шустрые мазурки. Она была бы дома вовремя, не проспи она свою остановку и не попади в эту кошмарную переделку, о которой ей и вспоминать-то было жутко. Но не объяснять же это все отцу. Ева нехотя поела и молча ушла к себе. В эту ночь ей не спалось.

«Кто он, этот несчастный, убитый мною?» – думала она, лежа в темноте с открытыми глазами, не в силах их сомкнуть. – «Но ведь я не собиралась его убивать. Надо же мне было как-то обороняться, черт возьми. Что же теперь будет?»

Ева сильно переживала. Кто бы он ни был, этот несчастный – насильник, изувер, бандит, убийца – она не имела права лишать его жизни и в любом случае, ее будут судить, если кто-нибудь дознается. Эта мысль буквально обожгла ее изнутри, но она попыталась успокоиться.

«Никто не узнает. Я никому говорить об этом не буду. Да и вряд ли кто будет серьезно расследовать это убийство, убийство бомжа из подворотни. Они и так десятками мрут в подвалах и на свалках. И не полезь он ко мне со своими коварными целями, остался бы жив. Так что, это его вина».

Ева заснула только под утро, терзаемая тяжелыми кошмарами, от которых она часто просыпалась и снова погружалась в сон, чтобы увидеть очередной из них.

2

Кошмары мучили ее очень долго, несколько последующих лет. Со временем они все реже и реже тревожили ее по ночам, но совсем не проходили. Наверное, от того, что она так ни с кем и не поделилась своим несчастьем. Даже с Володькой Карелиным.

Этот молодой и красивый мужчина долгие годы был ее лучшим другом. Они познакомились на соревнованиях по спортивной гимнастике в городе Астрахани, куда приехали вместе. Володька был старше Евы на три года, и на момент их знакомства ему было уже шестнадцать лет. Вернувшись с соревнований, они долгое время не встречались, так как жили в разных концах города, и Ева была еще совсем девочкой, чтобы бегать на свидания и дружить с молодыми людьми.

Встретились вновь они лишь через пять лет, когда Ева была уже восемнадцатилетней и ушла из спорта. Но она посещала соревнования по старой памяти в местных спортивных клубах, и на одном из них увидела его, Карелина Владимира, который тренировал молодое подрастающее поколение спортсменов.

«Я бы тебя не узнал, Ева. Ну ты даешь! За пять лет превратиться из девчушки в такую красотку!» – сказал он ей, когда она нашла его в перерыве и напомнила о себе.

Они обменялись телефонами и стали встречаться и дружить. Еве Владимир нравился. Он был высок, строен и чем-то напоминал ей Олега Янковского, которого она обожала. Владимир был первым ее кавалером, с которым она встречалась по-серьезному. Родители быстро заметили перемену в характере и поведении своей дочери и догадались, что она влюблена. Наталья Игоревна подыскивала удобный момент, чтобы поговорить с дочерью, но Егор Васильевич пошел напролом.

«Ты никак заневестилась, Евангелина. Куда это ты отлучаешься по вечерам, где бываешь, с кем?» – спросил он дочь напрямую.

«Папа, у меня появился молодой человек, друг, если это тебя интересует», – ответила Ева, слегка покраснев.

«Ну что ж, похвально. Только запомни, пока ты моя дочь, никаких самостоятельных шагов в жизни ты предпринимать не будешь! И еще. Этот твой друг так и останется для тебя таковым. Навсегда! Даже и мысли не держи в голове, что он станет членом моей семьи. Это тебе напутствие на будущее. И чтобы больше я о нем не слышал никогда и в десять часов вечера изволь быть дома. Всегда!»

Отец говорили резкими, отрывочными фразами, но они у него каким-то странным образом рифмовались между собой. Ева привыкла к менторскому, грубоватому тону отца и никогда с ним не спорила. Это было бесполезно, любое возражение провоцировало крупный семейный скандал, и виноватой всегда оказывалась ее мама, которая неправильно, извращенно воспитала дочь, и вот результат – она выросла безответственной эгоисткой, своенравной, настырной скандалисткой, не имеющей понятия о девичьей гордости, чести и элементарном уважении родителей.

Но Ева так же никогда и не соглашалась с ним, не говорила слов типа «хорошо, папа» или «я так и сделаю, папа». Она просто отмалчивалась, слушала его и выходила из комнаты, когда он заканчивал свою очередную тираду.

Наталья Игоревна, женщина мягкая и интеллигентная, одному богу известно, как уживающаяся с таким тираном, неоднократно пыталась урезонить своего излишне строгого мужа.

«Гоша, ты должен быть помягче с Евой. Она же девушка, к тому же, она не делает ничего дурного, за что ей можно было бы так строго выговаривать. Ты должен найти другие формы общения с дочерью», – говорила она мужу, но ответ всегда следовал один и тот же.

«Я строг и справедлив с нею, поэтому она и не делает ничего дурного. К тому же я из простой деревенской семьи. У нас дома никогда не миндальничали и этих вот кружевных тонкостей в воспитании детей не применяли. И я, между прочим, приехал из деревни в город, когда был совсем мальчишкой. И добился здесь всего! Сам! И имею право на свою точку зрения во всем! И в воспитании своей единственной дочери тоже. А если она вырастет никуда не годной, гулящей вертихвосткой, то грош цена тогда всем моим достижениям. Понятно выражаюсь?»

Наталья Игоревна не любила, когда муж говорил в таком тоне и старалась к разговорам подобного рода прибегать как можно реже. Тем не менее, Ева продолжала встречаться с Владимиром и в глубине души вынашивала план выйти за него замуж втихаря от отца и уйти из дома, в котором жить ей становилось все труднее и труднее.

Но Владимир никогда не давал ей повода к тому, чтобы ее тайные мечты обрели хоть какое-то реальное очертание. О женитьбе он никогда не заговаривал, отношения у них были чисто дружеские, и однажды внезапно он познакомил Еву с Оксаной.

«Ева, знакомься. Это Оксана, невеста моя».

Оксана оценивающе посмотрела на Еву, состроила дежурную улыбку, подобающую в таких случаях и сказала:

«Ну, привет! Наконец-то встретились, а то Володька мне уже все уши прожужжал Евой, а знакомить не знакомил. Я уж подумала, что врет про Еву. Оказалось, нет».

Оксана Еве сразу не понравилась. Слегка полноватая, с намечающимся двойным подбородком и жидкими волосами она выглядела старше его, и Еве было совершенно не понятно, чем увлекла его эта манерная и жеманная женщина. Еве стало обидно за себя. Так или иначе, встречаться теперь они стали реже и звонили друг другу только тогда, когда возникало что-то срочное и нужна была помощь. Как с зонтиком, например.

После неудачного и не сложившегося романа с Владимиром Ева некоторое время была одна, испытывая большой душевный дискомфорт. У нее были подруги, приятельницы, с которыми она не могла проводить много времени все по той же причине крайней строгости ее отца. Но хотелось чего-то большего, хотелось любви, страстей, переживаний, ожиданий встреч и романтических свиданий. Ей хотелось, чтобы кто-то непременно полюбил ее и увел из родительского дома.

Ева страдала, но выхода из своего положения не видела. Обстановка в доме была тяжелая, работа тоже особой радости не доставляла, пока у нее появились небольшие роли в спектаклях. Роли были второго плана, очень незначительные и эпизодические. Но зато она стала много времени проводить на репетициях и участвовала в нескольких постановках сразу.

И вот тут ее жизнь изменилась к лучшему. Ева почувствовала себя востребованной, она вошла в труппу театра, ею заинтересовались коллеги. Но особенную радость доставляли встречи с одним из них, с человеком, который всегда так внимательно смотрел на нее! Он никогда не улыбался и не помигивал ей, как это делали остальные. Он просто смотрел, а точнее, взирал на нее с огромным интересом. Ева не раз ловила на себе его взгляды, всегда робела, но тем не менее ждала их с замиранием сердца.

Станислав Урбенич всегда был на ведущих ролях. Безусловно талантливая, многогранная и неординарная личность. О нем часто писали в местной прессе, он был любимым гостем на телевидении и самым задействованным артистом в театре. Ева и не помышляла о каких бы то ни было отношениях с ним, но однажды вечером он предложил подвезти ее домой после спектакля, и она согласилась. Сначала ехали молча. Ева размышляла над тем, как начать разговор, но он вдруг неожиданно заговорил сам.

«Вы никогда не обращаете на меня внимания, Ева, хотя я знаю, что вы не замужем. Может быть, у меня есть шанс познакомиться с вами поближе?»

Ева не ожидала такого прямого вопроса и буквально растерялась. Станислав ей нравился, конечно, и уже давно, но не в ее правилах было заводить близкие отношения с сотрудниками, поэтому она никогда не придавала серьезного значения своим симпатиям к Урбеничу. К тому же ей казалось, что он далеко не одинок. Ему было уже под сорок, и для Евы это было противоестественно, что у него никого нет. И тут вдруг такое признание.

Честно говоря, вопрос о том, есть ли у него шанс, Еве не понравился. Она усмотрела в этом какой-то деловой подход, ей казалось, что такие вопросы не должны решаться путем переговоров. Мог бы он как-то проявить свои чувства к ней, она бы поняла, а так… Но тем не менее девушка ответила ему в том же духе:

«Шанс есть у каждого, я так считаю. Давайте познакомимся поближе. Я возражать не буду».

Осталось добавить – на том и порешили. Станислав не скрывал своего ухаживания за Евой, и по театру быстро разнеслась весть о том, что у них серьезные отношения. Ева опять стала размышлять на тему замужества. Ей было уже двадцать пять лет и в родительском доме становилось все более неуютно.

Правда последнее время отца почти никогда не было дома. В самом конце восьмидесятых, в период подъема новой экономической политики, Егор Васильевич неожиданно оказался в бурных волнах приватизационного процесса. При помощи своих друзей, стоящих на самых высших ступенях в городской администрации, ему удалось приватизировать судоверфь, где он директорствовал долгие годы. Она превратилась в АО «Судоверфь имени Жданова», контрольный пакет акций которого принадлежал теперь Ерофееву Егору Васильевичу.

Все хозяйство пришлось вести по-новому, а для этого Ерофеев набрал себе новый аппарат. Этим переустройством Егор Васильевич был экстремально занят, и поэтому слегка ослабил свои домостроевские порядки.

Ева решила, что время самое благоприятное для решения личных вопросов, а Станислав как будто бы не стремился делать Еве предложение. Но однажды, возвращаясь домой после ужина в ресторане Урбенич, остановив машину у Евы во дворе, вдруг сказал:

«Я тебя полюбил и очень счастлив. Раньше со мной такого не бывало. Я никогда к женщинам серьезно не относился, но с тобой все совсем по-другому. Скажи, ты любишь меня, Ева?»

Она растерялась. Конечно, ей казалось, что она, несомненно, любит Станислава, и еще она считала, что он видел это и даже знал наверняка. Но ей пришлось высказаться:

«Я люблю тебя, конечно, люблю! Ты для меня очень много значишь в этой жизни. Я хочу познакомить тебя с мамой. Ты не против?»

Станислав помолчал немного, потом посмотрел на Еву, обнял ее за плечи и ответил:

«Познакомь, и я попрошу у нее твоей руки. Не возражаешь?»

Ева в один миг почувствовала себя счастливой и свободной. Она была бесконечно благодарна Станиславу, ей казалось, что это самая счастливая минута в ее жизни, и ей не хотелось больше ждать. И все-таки она слукавила, ответив:

«Конечно не возражаю. Ты пока проси у мамы моей руки, а я подумаю хорошенько. Как до меня очередь дойдет спрашивать, я тогда и скажу тебе, что я решила, хорошо?»

«Ева! Ну что за разговоры? Я обидел тебя чем-нибудь?»

«Да шучу я, не будь занудой. Ладно, я поговорю с мамой, и мы пригласим тебя на обед. Целую, пока».

Ева чмокнула Станислава в щеку, высвободилась из его объятий и выпорхнула из машины. Дома же ее ждала очередная «крутая разборка». Отец видел, как «безнравственно и вульгарно» вела себя его дочь в машине с каким-то «прохвостом», и этому не было ни прощения, ни оправдания. Первый раз в жизни Ева позволила себе возмутиться.

«Послушай, папа! Я женщина, мне двадцать пять лет, я собираюсь замуж. Это мой любимый мужчина, мой будущий муж. И если ты позволишь себе еще хоть раз отозваться о нем в таких недозволенных выражениях…»

Ева не договорила. Ее остановила на полуслове смачная пощечина, не первая в ее жизни и, скорее всего, не последняя. Девушка инстинктивно схватилась за щеку, посмотрела на отца отрешенным взглядом, повернулась и ушла в свою комнату. Там она долго и безнадежно плакала в то время, как мать и отец обсуждали ситуацию и, естественно, не соглашались друг с другом.

«Как ты посмел опять поднять на нее руку? Егор, ты несносен. Ты должен изменить свои методы общения с дочерью. Я не могу больше допускать рукоприкладства. Она же взрослая», – говорила Наталья Игоревна на повышенных тонах.

«Мне плевать! Взрослая, значит должна вести себя достойно! Что это за выражения – „я женщина, это мой любимый мужчина“? Да она просто делает мне гнусные намеки на то, что она с ним спит! Я лично вижу в этом признаки распущенности и даже развращенности, если хочешь!» – гремел отец, отчего Ева ежилась с брезгливым чувством отвращения к отцу и ко всему тому, что он позволяет себе высказывать в ее адрес.

«Ты жестоко ошибаешься, Егор. Хотя, Ева уже в таком возрасте, что ее интимная жизнь – это ее личное дело. К тому же я никаких гнусных намеков в ее словах не заметила. Это твои домыслы!»

«Прекрати, Наталья! Твое вечное попустительство всему виной! Скажи ей, чтобы она и думать забыла о замужестве, иначе вон из моего дома!! Сегодня же, немедленно!»

«Егор!! Ты в своем уме? Такие вопросы так не решаются. Ты даже не знаешь этого человека. Как ты можешь так говорить?»

«И знать не хочу! Мужик, который позволяет своей бабе лизать его на глазах у посторонних, зажав в машине, не может стать членом нашей семьи. Это исключено!»

Разговор заходил в тупик. У матери не осталось больше аргументов, а если они и остались, то было совершенно бесполезно их высказывать, так как это только еще больше распаляло Егора Васильевича, который мог договориться до совсем уж непристойного абсурда.

3

После этой безобразной сцены и оскорбительного отношения отца, Ева твердо решила уйти из дома, и как можно скорее. Она поговорила со Станиславом и попыталась объяснить, что не может пригласить его домой, так как отец категорически против ее решения выйти замуж, чем она, впрочем, намерена пренебречь. Станислав несколько удивился и даже растерялся, но вдаваться в подробности не стал. Зато у него родился грандиозный план.

«Ева, не переживай. Я придумал кое-что. У меня в следующую пятницу день рождения. Я приглашаю вас всех в ресторан. Там я познакомлюсь с мамой, ну и все такое прочее. Как ты на это смотришь?»

Ева смотрела положительно. По ее мнению, это было просто здорово. А Станислав добавил:

«Сделаем так. Я подпишу пригласительную открытку для твоей мамы и твоего отца. А там уж вам решать, показывать ее ему или нет. Не могу же я только маму пригласить. Это означало бы, что я игнорирую отца, это некрасиво».

«Ладно», – сказала Ева, – «я что-нибудь придумаю».