Замогильные записки Пикквикского клуба
Был вечер. Изабелла и Эмилия вышли погулять в сопровождении м‑ра Трунделя; глухая старая леди полулежала в забытьи в своих спокойных креслах; жирный и толстый детина храпел у очага в отдаленной кухне; смазливые горничные вертелись у ворот, наслаждаясь приятностью вечерней погоды и любезностью сельских кавалеров, изливавших перед ними свои пылкие чувства. Треси Топман и Рахиль Уардль сидели друг подле друга, не обращая ни малейшего внимания на окружающие предметы. Они мечтали о взаимной симпатии душ, мечтали и молчали.
– Ах! я совсем забыла свои цветы! – вдруг сказала девствующая тетка.
– Пойдемте поливать их теперь, – промолвил м‑р Топман убедительным тоном.
– Вы простудитесь на вечернем воздухе, – отвечала целомудренная дева тоном глубочайшего сострадания и симпатии.
– Нет, нет, – сказал м‑р Топман, быстро вставая с места. – Позвольте мне идти вместе с вами: это будет полезно для моего здоровья.
Сострадательная леди поправила перевязку на левом плече своего прекрасного собеседника и, взяв его за правую руку, отправилась в сад.
В отдаленном и уединенном конце сада красовалась поэтическая беседка из акаций, жасминов, душистой жимолости и роскошного плюша. В этот приют спокойствия и тишины направила свои шаги счастливая чета. Девствующая тетушка взяла лейку, лежавшую в углу, и собралась идти. М‑р Топман удержал ее подле себя.
– Мисс Уардль! – воскликнул он, испустив глубокий вздох.
Девствующая тетка затрепетала, зашаталась, и лейка едва не выпала из её рук.
– Мисс Уардль! – повторил м‑р Топман, – вы – ангел!
– М‑р Топман! – воскликнула Рахиль, краснея, как пион.
– Да, вы ангел, мисс Уардль, вы… вы… вы – сущий ангел, – повторил энергическим тоном красноречивый пикквикист.
– Мужчины всех женщин называют ангелами, – пробормотала застенчивая леди.
– Что же вы после этого? С чем могу я вас сравнить, несравненная мисс Уардль, – говорил восторженный Топман. – Где и как найти существо, подобное вам? В каком углу мира может еще скрываться такое счастливое соединение физических и моральных совершенств? Где ах! где…
М‑р Топман приостановился, вздохнул и с жаром начал пожимать руку красавицы, державшую ручку лейки. Она потупила глаза, опустила голову и прошептала едва слышным голосом.
– Мужчины как мухи к нам льнут.
– О, как бы я желал быть мухой, чтоб вечно жужжать вокруг вашего прелестного чела! – воскликнул вдохновенно м‑р Топман.
– Мужчины все… такие обманщики… – продолжала застенчивая леди.
– Обманщики – да; но не все, мисс Уардль. Есть по крайней мере одно существо, постоянное и неизменное в своих чувствах, существо, готовое посвятить всю свою жизнь вашему счастью, существо, которое живет только вашими глазами, дышит вашею улыбкой, которое для вас, только для одной вас переносит тяжелое бремя своей жизни.
– Гдеж скрывается оно, м‑р Топман, это идеальное существо?
– Здесь, перед вами, мисс Уардль!
И прежде, чем целомудренная дева угадала его настоящую мысль, м‑р Топман стоял на коленях у её ног.
– М‑р Топман, встаньте! – сказала Рахиль.
– Никогда, никогда! – был рыцарский ответ. – О, Рахиль!
Он схватил её трепещущую руку и прижал к своим пламенным устам. Зеленая лейка упала на пол.
– О, Рахиль, обожаемая Рахиль! Могу ли я надеяться на вашу любовь?
– М‑р Топман, – проговорила девствующая тетка, – я так взволнована… так измучена; но… но… я к вам неравнодушна.
Лишь только вожделенное признание вырвалось из уст целомудренной леди, м‑р Топман приступил к решительному обнаружению своих чувств, и начал делать то, что обыкновенно в подобных случаях делается пылкими юношами, объятыми пожирающей страстью: он быстро вскочил на ноги и, забросив свою руку на плечо девствующей тетки, напечатлел на её устах многочисленные поцелуи, которые все до одного, после некоторого сопротивления и борьбы, были приняты терпеливо и даже благосклонно. Неизвестно, как долго могли бы продолжаться эти пылкие обнаружения нежной страсти, если б красавица, испуганная каким то внезапным явлением, вдруг невырвалась из объятий пламенного юноши.
– За нами подсматривають, м‑р Топман! – воскликнула целомудренная дева. – Нас открыли!
М‑р Топман с беспокойством оглянулся вокруг себя, и взор его немедленно упал на один из самых прозаических предметов вседневной жизни. Жирный детина, неподвижный, как столб, бессмысленный, как осел, уставил свои большие глаза в самый центр беседки; но и самый опытный физиономист, изучивший до последних мелочей все возможные очертания человеческой фигуры, не открыл бы на его лице ни малейших следов изумления, любопытства или какого-нибудь другого чувства, волнующего человеческую грудь. М‑р Топман смотрел на жирного детину; жирный детина смотрел на м‑ра Топмана с тупым, бессмысленным выражением. Чем долее м‑р Топман наблюдал бессмысленно пошлую фигуру детины, тем более убеждался, что он или ничего не знал, не видал, или ничего не понимал. Под влиянием этого впечатления он сказал довольно твердым, решительным и несколько суровым тоном:
– Чего вам здесь надобно?
– Пожалуйте ужинать, сэр: стол накрыт.
– Давно ли вы пришли сюда? – спросил м‑р Топман, окинув еще раз пытливым взором жирного детину.
– Только сейчас, сэр.
М‑р Топман еще пристальнее впился глазами в пошлую фигуру; но не заметил в ней ни малейшего проявления какого-нибудь чувства. Успокоенный счастливым результатом своих исследований, м‑р Топмань подал руку девствующей тетке и вышел из беседки.
Они пошли домой. Детина следовал за ними.
– Он ничего не знает, – шепнул м‑р Топман.
– Ничего, – подтвердила, девственная тетка.
Позади их послышался странный звук, произведенный как будто неловким усилием подавить невольный смех. М‑р Топман оглянулся. Нет, быть не может: на лице жирного детины не было ни малейшей гримасы.
– Скоро он заснет, я полагаю, – шепнул м‑р Топман.
– В этом нет никакого сомнения, – сказала целомудренная тетка.
Они оба засмеялись от чистого сердца.
М‑р Топман жестоко ошибся. Жирный детина на этот раз бодрствовал и телом, и душой. Он все видел и слышал.
За ужином ни с чьей стороны не обнаружилось попыток завязать общий разговор. Старая леди пошла спать; Изабелла Уардль посвятила себя исключительному вниманию м‑ра Трунделя; девствующая тетушка была вся сосредоточена на своем любезном Треси; мысли Эмилии Уардль были, казалось, обращены на какой-то отдаленный предмет, вероятно, на отсутствующего Снодграса.
Одиннадцать, двенадцать, час за полночь: джентльменов нет как нет. беспокойство изобразилось на всех лицах. Неужели их остановили и ограбили среди дороги? Не послать ли людей с фонарями в те места, где им следует возвращаться домой? Или, пожалуй, чего доброго… Чу! вот они. Отчего они так запоздали? Чу – какой-то странный голос! Чей бы это?
Все маленькое общество высыпало в кухню, куда воротились запоздалые гуляки. Один взгляд на них объяснил весьма удовлетворительно настоящее положение вещей.
М‑р Пикквик, засунув в карманы обе руки и нахлобучив шляпу на свой левый глаз, стоял облокотившись спиною о буфет, потряхивая головой на все четыре стороны, и по лицу его быстро скользили одна за другою самые благосклонные улыбки, не направленные ни на какой определенный предмет и не вызванные никаким определенным обстоятельством или причиной. Старик Уардль, красный как жареный гусь, неистово пожимал руку незнакомого джентльмена и еще неистовее клялся ему в вечной дружбе. М‑р Винкель, прислонившись спиною к стене, произносил весьма слабые заклинания на голову того, кто бы осмелился напомнить ему о позднем часе ночи. М‑р Снодграс погрузился в кресла, и физиономия его, в каждой черте, выражала самые отчаянные бедствия, какие только может придумать пылкая фантазия несчастного поэта.
– Что с вами, господа? – спросили в один голос изумленные леди.
– Ни-чег-гго, – отвечал м‑р Пикквик. – Мы все… блого… получны. Я говорю, Уардль, мы все благополучны: так, что ли?
– Разумеется, – отвечал веселый хозяин. – Милые мои, вот вам друг мой, м‑р Джингль, друг м‑ра Пикквика. Прошу его любить и жаловать: он будет у нас гостить.
– Не случилось ли чего с м‑ром Снодграсом? – спросила Эмилия беспокойным тоном.
– Ничего, сударыня, ничего, – отвечал незнакомый джентльмен. – Обед и вечер после криккета… веселая молодежь… превосходные песни… старый портер… кларет… чудесное вино, сударыня… вино.
– Врешь ты, шарамыжник, – возразил прерывающимся голосом м‑р Снодграс. – Какое там вино? Никакого, черт вас побери. Селедка – вот в чем штука!
– Не пора ли им спать, тетушка? – спросила Эмилия. – Люди могут отнести их в спальню: по два человека на каждого джентльмена.
– Я не хочу спать, – проговорил м‑р Винкель довольно решительным тоном.
– Ни одной живой души не припущу к себе, – возгласил м‑р Пикквик, и при этом лучезарная улыбка снова озарила его красное лицо.
– Ура! – воскликнул м‑р Винкель.
– Ур-р-ра! – подхватил м‑р Пикквик, снимая свою шляпу и бросая на пол, при чем его очки также упали на середину кухни.
При этом подвиге он окинул собрание торжествующим взором и захохотал от чистейшего сердца.
– Давайте еще бутылку вина! – вскричал м‑р Винкель, постепенно понижая свой голос от самой верхней до самой низшей ноты.
Его голова опрокинулась на грудь, и он продолжал бормотать бессвязные звуки, обнаруживая между прочим зверское раскаяние, что поутру не удалось ему отправить на тот свет старикашку Топмана. Наконец он заснул, и в этом положении два дюжих парня, под личным надзором жирного детины, отнесли его наверх. Через несколько минут м‑р Снодграс вверил также свою собственную особу покровительству Джоя. М‑р Пикквик благоволил принять протянутую руку м‑ра Топмана и спокойно выплыл из. кухни, улыбаясь под конец самым любезным и обязательным образом. Наконец и сам хозяин, после немого и трогательного прощания со своими дочерьми, возложил на м‑ра Трунделя высокую честь проводить себя наверх: он отправился из кухни, заливаясь горючими слезами, как будто спальня была для него местом заточения и ссылки.
– Какая поразительная сцена! – воскликнула девственная тетка.
– Ужасно, ужасно! – подтвердили молодые девицы.
– Ничего ужаснее не видывал, – сказал м‑р Джингль серьезным тоном. – На его долю пришлось двумя бутылками больше против каждого из его товарищей. – Зрелище страшное, сударыня, да!
– Какой любезный молодой человек! – шепнула девственная тетка на ухо Топману.
– И очень недурен собой! – заметила втихомолку Эмилия Уардль.
– О, да, очень недурен, – подтвердила девственная тетка.
М‑р Топман думал в эту минуту о рочестерской вдове, и сердце его переполнилось мрачною тоской. Разговор, продолжавшийся еще минут двадцать, не мог успокоить его взволнованных чувств. Новый гость был учтив, любезен, разговорчив, и занимательные анекдоты, один за другим, быстро струились из его красноречивых уст. М‑р Топман сидел как на иголках и чувствовал, с замиранием сердца, что звезда его славы постепенно меркнет и готова совсем закатиться под влиянием палящих лучей нового светила. Мало-помалу веселость его исчезла, и его смех казался принужденным. Успокоив, наконец, свою больную голову под теплым одеялом, м‑р Топмал воображал, с некоторым утешением и отрадой, как бы ему приятно было притиснуть своей спиной этого проклятого Джингля между матрацом и периной.
Поутру на другой день хозяин и его гости, утомленные похождениями предшествовавшей ночи, долго оставались в своих спальнях; но рано встал неутомимый незнакомец и употребил весьма счастливые усилия возбудить веселость дам, пригласивших его принять участие в их утреннем кофе. Девствующая тетка и молодые девицы хохотали до упаду, и даже старая леди пожелала однажды выслушать через слуховой рожок один из его забавных анекдотов. её удовольствие выразилось одобрительной улыбкой, и она благоволила даже назвать м‑ра Джингля «безстыдным повесой», – мысль, с которою мгновенно согласились все прекрасные родственницы, присутствовавшие за столом.
Уже издавна старая леди имела в летнее время похвальную привычку выходить в ту самую беседку, в которой м‑р Топман накануне ознаменовал себя страстным объяснением своих чувств. Путешествие старой леди неизменно совершалось следующим порядком: во-первых, жирный детина отправлялся в её спальню, снимал с вешалки её черную атласную шляпу, теплую шаль, подбитую ватой, и брал толстый сучковатый посох с длинной рукояткой. Старая леди, надевая шляпу, закутывалась шалью и потом, опираясь одною рукою на свой посох, a другою на плечо жирного детины, шла медленным и ровным шагом в садовую беседку, где, оставаясь одна, наслаждалась около четверти часа благорастворенным воздухом летнего утра. Наконец, точно таким же порядком, она опиралась вновь на посох и плечо и шла обратно в дом свой.
Старуха любила аккуратность во всех своих делах и мыслях. Три года сряду церемония прогулки в сад исполнялась со всею точностью, без малейшего отступления от принятых форм. На этот раз, однако ж, к великому её изумлению, произошло в этой церемонии совсем неожиданное изменение: жирный детина вместо того, чтобы оставить беседку, отступил от неё на несколько шагов, осмотрелся направо и налево и потом опять подошел к старой леди с таинственным видом, принимая, по-видимому, необходимые предосторожности, чтоб его никто не заметил.
Старая леди была робка, подозрительна, пуглива, как почти все особы её лет. Первою её мыслью было: не хочет ли масляный болван нанести ей какое-нибудь физическое оскорбление с преступным умыслом овладеть её скрытым капиталом. Всего лучше было бы в таком случае позвать кого-нибудь на помощь; но старческие немощи уже давно лишили ее способности издавать пронзительные звуки. Проникнутая чувством невыразимого ужаса, старушка наблюдала молча движения рослого детины, и страх её увеличился еще больше, когда тот, прислонившись к её уху, закричал взволнованным и, как ей показалось, грозным тоном:
– Мистрисс!
Теперь должно обратить внимание на то, что в эту самую минуту м‑р Джингль гулял в саду, весьма недалеко от беседки. Услышав громкое воззвание лакея, он остановился прислушаться, что будет дальше. Три существенные причины побудили его на этот поступок. во-первых, он был любопытен и празднен: во-вторых, деликатность чувства отнюдь не принадлежала к числу нравственных свойств м‑ра Джингля, в третьих и в последних, он скрывался за куртиною цветов, и никто не видал его в саду. Поэтому м‑р Джингль стоял, молчал и слушал.
– Мистрисс! – прокричал опять жирный детина.
– Чего вам надобно, Джой? – спросила трепещущая старушка. – Надеюсь, мой милый, я была снисходительна к вам и никогда не взыскивала строго за ваши проступки. Могло случиться что-нибудь невзначай; но этого, конечно, никто бы не избежал на моем месте. Жалованья получали вы много, дела у вас было мало, a есть позволялось вволю.
Старушка весьма искусно задела за чувствительную струну детины: он был растроган, и отвечал выразительным тоном:
– Много доволен вашей милостью, покорнейше благодарим.
– Ну, так чего ж вы хотите от меня, мой милый? – спросила ободренная старушка.
– Мне хочется поставить дыбом ваши волосы, сударыня.
Такое желание, очевидно, могло происходить из грязного источника, быть может, даже из жажды крови; и так как старая леди не совсем понимала процесс поднятия дыбом её волос, то прежний страх возвратился к ней с новою силой.
– Как вы полагаете, сударыня, что я видел вчера вечером в этой самой беседке? – спросил детина, выказывая свои зубы.
– Почемуж я знаю? Что такое?
– Я видел, сударыня, собственными глазами, на этом самом месте, где вы изволите сидеть, видел, как один из ваших гостей, раненый джентльмен, сударыня, целовал и обнимал…
– Кого, Джой, кого? Мою горничную?
– Нет, сударыня, похуже, – прервал жирный детина над самым ухом старой леди.
– Неужто мою внуку?
– Хуже, гораздо хуже!
– Что с вами, Джой? Вы с ума сошли! – проговорила старушка, считавшая последнюю догадку верхом семейного несчастья. – Кого же? Говорите: я непременно хочу знать.
Жирный детина бросил вокруг себя пытливый взгляд и, уверенный в своей полной безопасности, прокричал над ухом старой леди:
– Мисс Рахиль!
– Чтоо-о? – воскликнула старая леди пронзительным голосом. – Говорите громче.
– Мисс Рахиль, – проревел еще раз детина.
– Мою дочь!!!
Толстые щеки Джоя залоснились и раздулись, когда он, вместо ответа, утвердительно кивнул своей головой.
– И она не противилась! – воскликнула старая леди.
Джой выказал снова зубы и сказал:
– Я видел, как она сама целовала и обнимала раненого джентльмена.
Если б м‑р Джингль из своей засады мот видеть выражение лица старой леди, пораженной неожиданною вестью, громкий смех, нет сомнения, обличил бы его присутствие подле таинственной беседки. Он притаил дыхание и старался не проронить ни одного звука. В беседке между тем раздавались отрывочные фразы в роде следующих: «Без моего позволения!» – «В её лета!» – «Боже мой, до чего я дожила!» – Все это слышал м‑р Джингль и видел потом, как жирный детина, постукивая каблуками, вышел из беседки на свежий воздух.
Обстоятельство довольно странное, но тем не менее возведенное на степень очевидного факта: м‑р Джингль через пять минут после своего прибытия на Менор-Фарм решился и дал себе честное слово – овладеть, во что бы ни стало, сердцем девственной тетки. С первого взгляда он заметил, что его бесцеремонное и смелое обращение совершенно приходилось по мыслям старой деве, и он рассчитал наугад, что лучшим её достоинством, без сомнения, должно быть независимое состояние, принадлежавшее ей по праву наследства. Предстояла теперь неотложная необходимость, так или иначе, затеснить, отстранить или сокрушить своего счастливого соперника: м‑р Джингль решился приступить к этой цели смело и прямо. Фильдинг говорит остроумно и справедливо: «мужчина то же, что огонь, и сердце женщины – фитиль для него: князь тьмы зажигает их по своей воле». М‑р Джингль, великий практический философ, знал очень хорошо, что молодой человек, как он, для такой особы, как девственная тетка, был опаснее всякого огня. Он решился попробовать свою силу.
Исполненный глубоких размышлений насчет этого предмета, он выступил журавлиным шагом из своей засады и пошел вперед по направлению к джентльменскому дому. Фортуна, казалось, сама распорядилась помогать его планам. М‑р Топман и другие джентльмены стояли у садовой калитки, и вслед за ними появились молодые девушки, которым тоже вздумалось погулять после своего завтрака. Крепость осталась без прикрытия.
Дверь гостиной была немного притворена. М‑р Джингль заглянул: девствующая тетка сидела за шитьем. Он кашлянул, она подняла глаза и улыбнулась. Нерешительность и колебание были совсем незнакомы м‑ру Альфреду Джинглю. Он таинственно приставил палец к своим губам, вошел и запер за собою дверь.
– Мисс Уардль, – сказал м‑р Джингль, приняв на себя озабоченный вид, – извините… короткое знакомство… церемониться некогда… все открыто!
– Сэр! – воскликнула девственная тетка, изумленная неожиданным появлением незнакомца.
– Тише… умоляю… важные дела… толстый слуга… пухлое лицо… круглые глаза… мерзавец.
Здесь он выразительно кивнул своею головой; девствующую тетку пронял невольный трепет.
– Вы намекаете, если не ошибаюсь, на Джозефа? – сказала Рахиль, стараясь сообщить спокойное выражение своему лицу.
– Да, сударыня… черт его побери…. проклятый Джой… изменник… собака… все сказал старой леди… вспыхнула, пришла в отчаяние… дико… беседка… Топман… обнимает и целует… не противится… что вы на это скажете, сударыня?
– М‑р Джингль, если вы пришли издеваться надо мной, обижать беззащитную девушку…
– Совсем нет… помилуй Бог!.. Слышал все… сообразил… пришел предостеречь, предложить услуги… сорвать маску. Думайте, что хотите… сделал свое дело… иду.
И он поспешно повернулся к дверям.
– Что мне делать? что мне делать? – завопила бедная дева, заливаясь горькими слезами. – Брат рассердится ужасно!
– Рассвирепеет… иначе нельзя… фамильная обида.
– Что-ж мне сказать ему, м‑р Джингль? – всхлипывала девствующая тетка, терзаемая страшным припадком отчаяния. – Научите, присоветуйте!
– Скажите, что ему пригрезилось, и больше ничего, – холодно отвечал м‑р Джингль.
Луч надежды озарил страждущую душу горемычной девы. Заметив это, м‑р Джингль смелее начал развивать нить своих соображений.
– Все вздор, сударыня… очень натурально… заснул, пригрезилась красавица… кошмар… все поверят… понимаете?
Была ли девствующая тетка обрадована рассчитанной вероятностью ускользнуть от опасных следствий сделанного открытия или, быть может, приписанный ей титул красавицы значительно умягчил жестокость её печали, утвердительно сказать мы не можем ни того, ни другого. Как бы то ни было, её щеки покрылись ярким румянцем, и она бросила благодарный взгляд на м‑ра Джингля.
Понимая в совершенстве свою роль, м‑р Джингль испустил глубокий вздох, вперил на пару минут свои глаза в желтое лицо старой девы, принял мелодраматическую позу и внезапно устремил свой взор на небеса.
– Вы, кажется, страдаете, м‑р Джингль, – сказала сострадательная леди жалобным тоном, – вы несчастны. Могу ли я, в благодарность за ваше великодушное участие, вникнуть в настоящую причину ваших страданий? Быть может, мне удастся облегчить ваше горе?
– Облегчить? Ха, ха, ха! И это говорите вы, мисс Уардль? вы говорите, тогда как любовь ваша принадлежит человеку, неспособному понимать свое счастье, человеку, который даже теперь рассчитывает на привязанность племянницы того самого создания… который… но нет!.. нет! он мой друг: я не буду выставлять на позор его безнравственные свойства. Мисс Уардль – прощайте!
В заключение этой речи, принявшей, быть может, первый раз на его языке последовательную логическую форму, м‑р Джингль приставил к своим глазам коленкоровый лоскут суррогат носового платка и сделал решительный шаг к дверям.
– Остановитесь, м‑р Джингль! – возопила девствующая тетка. – Ваш намек относится к м‑ру Топману: объяснитесь.
– Никогда! – воскликнул м‑р Джингль театральным тоном. – Никогда!
И в доказательство своей твердой решимости он придвинул стул к девствующей тетке и уселся рядом с нею.
– М‑р Джингль, – сказала целомудренная дева, – я прошу вас, умоляю, заклинаю… откройте ужасную тайну, если она имеет какую-нибудь связь с моим другом.
– Могу ли я, – начал м‑р Джингль, пристально вперив глаза в лицо девствующей тетки, – могу ли я видеть, как безжалостный эгоист приносит в жертву прелестное создание… Но нет, нет! Язык отказывается объяснить…
– Именем всего, что дорого для вашего растерзанного сердца, – вопила целомудренная дева, – умоляю, объясните.
М‑р Джингль, казалось, несколько секунд боролся с собственными чувствами и потом, преодолев внутреннее волнение, произнес твердым и выразительным тоном:
– Топман любит только ваши деньги!
– Злодей! – воскликнула мисс Уардль, проникнутая насквозь страшным негодованием.
Сомнения м‑ра Джингля решены: у девствующей тетки были деньги.
– Этого мало, – продолжал кочующий актер, – Топман любит другую.
– Другую! – возопила тетка. – Кого же?
– Смазливую девушку с черными глазами, вашу племянницу – Эмилию.
Продолжительная пауза.
С этого мгновения в груди старой девы заклокотала самая непримиримая ненависть к мисс Эмилии Уардль. Багровая краска выступила на её лице и шее; она забросила свою голову назад с выражением самого отчаянного презрения и злобы. Закусив, наконец, свои толстые губы и вздернув нос, она прервала продолжительное молчание таким образом:
– Нет, этого быть не может. Я не верю вам, м‑р Джингль.
– Наблюдайте за ними, – отвечал кочующий актер.
– Буду.
– Замечайте его взоры.
– Буду.
– Его шепот.
– Буду.
– Он сядет за стол подле неё.
– Пусть его.
– Будет любезничать с нею.
– Пусть.
– Станет расточать перед нею всю свою внимательность.
– Пусть.
– И он бросит вас с пренебрежением.
– Меня бросит! – взвизгнула девственная тетка, – меня!
И в припадке бешеной злобы, она заскрежетала зубами. Глаза её налились кровью.
– Убедит ли это вас?
– Да.
– Вы будете равнодушны?
– Да.
– И вы оставите его?
– Да.
– Он не будет иметь места в вашем сердце?
– Да.
– Любовь ваша будет принадлежать другому?
– Да.
– Честное слово?
– Честное слово.
М‑р Джингль бросился на колени и пять минут простоял у ног целомудренной леди: ему обещали подарить неизменно вечную любовь, как скоро будет приведена в известность гнусная измена Топмана.
В этот же самый день, за обедом, блистательным образом подтвердились слова м‑ра Альфреда Джингля. Девственная тетка едва верила своим глазам. М‑р Треси Топман сидел подле Эмилии Уардль напротив м‑ра Снодграса, улыбаясь шептал, смеялся и выдумывал поэтические комплименты. Ни одним взглядом, ни одним словом не удостоил он владычицы своего сердца, которой так недавно клялся посвятить всю свою жизнь.