Нашествие монголов (трилогия)
Кара-Кончар подскакал к туркменам, вызвал нескольких всадников и, вкратце изложив план боя, увел три тысячи всадников за холм, где он должен был, притаясь, поджидать татар.
Джелаль эд-Дин на вороном жеребце вихрем подлетел к кара-китаям. В войлочных малахаях, на маленьких мохнатых конях, они ожидали беспорядочной толпой, ощетинившись короткими копьями.
– Удальцы кара-китаи! – крикнул им Джелаль эд-Дин. – Вы горные барсы, вы храбрейшие в бою! Вот перед нами лагерь трусливых бродяг. Они, как ночные воры, разграбили нашу богатую добычу. Она принадлежит только нам, хозяевам этой степи. Нападайте на них и берите в лагере все, что хотите!
Кара-китаи зашевелились и на рысях двинулись к лагерю татар. Пыль заклубилась над ними, и, по мере того как всадники ускоряли скачку, их дикие вопли усиливались, перейдя в сплошной рев.
Хорезм-шах Мухаммед, отвернув длинные полы собольей шубы, удобно уселся на ковре и грыз крепкими белыми зубами лапку дикой утки. Другую ножку объедал Шейх-уль-ислам, единственный из шахской свиты, удостоившийся чести сидеть на маленьком ковре против падишаха. Даже участник всех его походов Тимур-Мелик, любимец шаха, «рукоятка его меча и щит его спокойствия», и тот стоял, скрестив руки на животе, и слушал глубокомысленную беседу Мухаммеда с белобородым главою духовенства, пожелавшим сопутствовать шаху в походе, чтобы все время молиться Аллаху о даровании ему победы.
Хорезм-шах шутил, изредка посматривая в сторону неприятеля, собиравшегося в степи отдельными отрядами. В тихом утреннем воздухе отчетливо было видно, как стремительно проносились всадники между отдельными частями, как поблескивали их круглые металлические щиты.
Одна группа монгольских удальцов вылетела вперед. Они столкнулись с кипчакскими джигитами… Высоко взлетали и падали сверкающие мечи! Один воин упал, лошадь с седлом, сбившимся под брюхо, неловкими прыжками понеслась по степи, вскидывая задними ногами.
Затем началось наступление. Несколько конных отрядов кипчаков помчались по желтой равнине.
Шах положил лапку утки и крикнул:
– Беки, наступайте! Аллах вам подмога!
По приказу шаха кипчакские отряды стали вытягиваться, как изгибающиеся руки, чтобы обхватить монголов. Но монголы и не пытались выскользнуть из смыкающегося кольца.
От лагеря отделился первый отряд монголов. Тысяча сомкнутых всадников, по сто человек в ряд, устремилась на маленьких лохматых лошадях, покрытых железными и кожаными панцирями. Они неминуемо должны были прорвать нестройную, колеблющуюся линию кипчаков, растянувшихся широко по степи.
– Кху-кху-кху-кху! – слышался звериный рев монголов.
От лагеря оторвалась вторая тысяча и покатилась по степи. На солнце вспыхивали ярким блеском стальные шлемы, металлические щиты и изогнутые мечи.
Шах с вершины холма видел, как от общей массы монгольских войск отрывался отряд за отрядом и неудержимо несся вперед с хриплыми криками: «Кху!»
Кипчаки заметались. Крайний отряд повернул к лагерю грабить монгольские обозы. Но от лагеря отделилась еще одна тысяча и так же легко и ровно понеслась в сторону и перерезала путь кипчакам. Оба отряда сцепились.
Облако пыли окутало место боя. Оттуда стали вырываться отдельные кипчакские всадники и, прижавшись к шее коня, уносились в степь.
– Подобного этому я не видел никогда! – воскликнул, вставая, шах. Он тревожно наматывал на палец конец бороды, впиваясь глазами вдаль.
Четыре отряда монголов, один за другим, в стройном порядке взяли направление на середину развернутых войск шаха, на тот холм, где находился Мухаммед и его свита.
Все ближе слышались взрывы монгольских возгласов «кху-кху-кху!».
Кто сможет остановить эту лавину? Мухаммед оглянулся. Тимур-Мелика рядом с ним уже не было. Вскочив на коня, он помчался в сторону битвы.
Лучшие, испытанные кипчакские отряды бросились навстречу монголам. Те задержались лишь на несколько мгновений, чтобы прорубить себе проход, и понеслись дальше, к холму, где стоял Мухаммед.
– Коня! – заревел шах. – Коня! – И, не дожидаясь, пока его услышат, он проворно сбежал к подножию холма, где два конюха держали под уздцы гнедого жеребца с красным хвостом.
Шах вскочил на него и ринулся в степь. За ним устремились его приближенные, звеня доспехами, сбруей и бубенцами.
На холме остался смятый ковер с медными блюдами, золотыми чашками и рассыпавшимися сладостями. Ветер трепал конец пестрого шелкового достархана. Только один из приближенных шаха не успел скрыться. Это был седобородый Шейх-уль-ислам. Он свалился с коня, когда вся свита вскачь помчалась за Мухаммедом. Имам взобрался на холм, поправил ковер и опустился на колени. Порывшись в складках кисеи своего белоснежного тюрбана, он вытащил овальную золотую пластинку.
Когда к холму подскакали монголы, трое начальников и старый переводчик поднялись на его вершину. Один был молодой, с угрюмым лицом, черными глазами и узкой черной бородой. Конец ее, заплетенный косичкой, закинут за левое ухо. Второй – старый, грузный и толстый монгол со скрюченной правой рукой. Лицо пересечено наискось багровым шрамом, отчего один глаз зажмурен, а другой, выпученный, пытливо вглядывался во все окружающее. Третий – высокий, сухопарый, весь покрытый стальными латами. Это были старший сын Чингисхана Джучи и два уже прославившихся в Китае полководца – одноглазый Субудай-багатур и сухопарый Тохучар-нойон. Имам продолжал оставаться в молитвенной сосредоточенности, делая поклоны до земли. «Он – служитель бога», – сказал переводчик. Имам встал, сложил руки на груди и, согнув спину, мелкими шажками подошел к одному из монголов.
– Уже три года я верный слуга повелителя вселенной Чингисхана, – смиренно сказал он и протянул монголу золотую пластинку. – Каждый месяц я посылал с караванами письма к начальнику первого монгольского поста на большом пути в Китай. Теперь я прошу взять меня на службу к себе в монгольское войско. Я не хочу возвращаться в Хорезм…
Переводчик перевел слова имама. Джучи-хан небрежно взял золотую пластинку…
– Маленькая пайцза с кречетом… – заметил он, продолжая внимательно наблюдать за степью, где по всем направлениям скакали всадники. Он вернул золотую пластинку Шейх-уль-исламу и сказал:
– Нет! Ты нам нужен, пока ты греешься у сердца твоего государя. Поезжай обратно к твоему доверчивому шаху и посылай нам снова преданные письма.
И монголы тут же забыли об имаме. Схватка приближалась к холму. Туркмены Джелаль эд-Дина опрокинули монголов левого крыла, часть изрубили, остальных теснили в болото.
Все три монгольских начальника вскачь спустились с холма.
Бой продолжался до вечера. Туркмены и кара-китаи, перебросившись на левое крыло, атаковали монголов. Они бились отдельными отрядами. Монголы то рассыпались и, убегая, бросались в сторону, то внезапно поворачивали коней и стремительно нападали на преследовавших туркмен, чтобы снова после этого обратиться в бегство. С наступлением сумерек монголы разом умчались в свой лагерь.
Хорезм-шах вернулся на холм и провел там тревожную ночь. Вокруг улеглись кипчакские воины возле своих коней, привязав их арканами.
Вдали багровыми вспышками трепетало небо, отражая пламя монгольских костров. Огни пылали всю ночь. «Монголы готовятся к утреннему бою», – говорили кипчаки. Со всех концов степи доносились стоны и призывы о помощи – половина кипчакского войска ранеными и убитыми полегла в этой битве.
Джелаль эд-Дин убеждал хорезм-шаха:
– Отступать теперь, когда монголы не могли ничего поделать с нашим войском, – это погубить свою славу. Они сейчас укрепляются в лагере… Значит, нужно сейчас, этой ночью, подкрасться, напасть внезапно и их прикончить.
– Завтра я буду продолжать битву, – сказал Мухаммед, кутаясь в соболью шубу.
Когда косые лучи солнца побежали по степи и от холмов потянулись длинные тени, войско хорезм-шаха, снова выстроившись тремя частями, двинулось на монголов.
Но в их лагере, позади дымных костров, было пусто: в нем не оказалось ни одного монгольского воина. Валялись только трупы зверски зарубленных меркитов, да ковыляло несколько хромых верблюдов.
Посланный вдогонку за монголами отряд туркмен вернулся к вечеру.
– Монголы так быстро уходили на восток, что мы видели только уносившееся вдаль облако пыли.
– Они хорошие воины, я никогда еще не видывал подобных! – сказал хорезм-шах и приказал своему войску повернуть коней обратно.
– Это были передовые разведчики, – сказал шаху Джелаль эд-Дин. – Они вернутся с огромным войском. Сейчас надо идти за ними, следить, выяснить, что они готовят, и самим спешно готовиться к войне…
– Ты рассуждаешь, как неопытный юноша, – ответил Мухаммед. – Монголы никогда больше не решатся напасть на меня!..
Часть четвертая
Враги на границе
Глава первая
Монгольское войско готово к набегу
Этот царь отличался крайней жестокостью, проницательным умом и победами.
Из персидской сказкиВ верховьях Черного Иртыша, у подножья одинокого кургана среди зеленой степи, стоял желтый шелковый шатер. Он был отобран Чингисханом у китайского императора. Позади шатра стояли две большие монгольские юрты, обтянутые белыми войлоками; в одной юрте находилась последняя жена Чингисхана, молодая Кулан (дочь убитого монголами хана меркитов) вместе с маленьким сыном Кюльканом. В другой юрте помещались семь служанок – китайских рабынь.
Перед шатром на площадке горели огни на сложенных из камней жертвенниках. Между этими огнями должны были проходить все являвшиеся на поклон к великому кагану. Огнем, как объясняли шаманы, очищаются преступные помыслы и отгоняются приносящие несчастье и болезни злые «дивы», вьющиеся невидимо вокруг злоумышленника
Старый главный шаман, Бэки, и четыре молодых шамана в остроконечных войлочных шапках и белых просторных балахонах ходили вокруг жертвенников, похлопывая ладонями по большим бубнам и встряхивая погремушками. Среди завываний они выкрикивали молитвы и подбрасывали в огонь смолистые ветки и сушеные ароматные цветы.
С одной стороны шатра стоял привязанный к золотому приколу белый жеребец по имени Сэтэр. У него были огненные глаза и серебристая белая шерсть по черной коже. Он никогда не знал седла, и ни один человек не садился на него. Во время походов Чингисхана – по объяснению шаманов – на этом белоснежном коне ехал невидимый могучий бог войны Сульдэ, покровитель войска монголов, и вел их к великим победам.
По другую сторону шатра был привязан всегда оседланный широкогрудый Нейман, любимый боевой конь Чингисхана, саврасый, с черными ногами и хвостом и черным ремнем вдоль хребта, – потомок диких степных лошадей.
Рядом с конем Сэтэром было прикреплено высокое бамбуковое древко со свернутым белым знаменем Чингисхана.
Вокруг кургана расположились дозором телохранители, «тургауды», в кольчугах и железных шлемах; они наблюдали, чтобы ни одно живое существо не приблизилось к шатру великого кагана. Только те, кто имел особые золотые пластинки – пайцзы – с изображением головы тигра, могли миновать заставы часовых тургаудов, чтобы подойти к кургану с желтым шелковым шатром.
Поодаль, в степи, широким кольцом рассыпались черные татарские юрты и рыжие шерстяные тангутские шатры. Это был личный курень[76] Чингисхана, стоянка тысячи избранных телохранителей – всадников на белых конях. В эту охрану входили только сыновья знатнейших ханов; из них каган выбирал наиболее сметливых и преданных и назначал начальниками отрядов.
А еще дальше раскинулись другие курени; они тянулись по равнине и уходили к покрытым густым лесом горам. Между куренями в степи паслись верблюды и табуны разношерстных коней. Конюхи с гиканьем скакали, размахивая арканами, и следили, чтобы кони разных табунов не смешались или не приблизились к косякам кобылиц с жеребятами.
Прежде чем двинуться в земли мусульман, монгольский владыка отправил в Бухару, к шаху Хорезма Мухаммеду, посольство с богатыми дарами. Во главе этого посольства он поставил преданного ему мусульманина Махмуд-Ялвача, богатого купца родом из Гурганджа, раньше посылавшего караваны из Средней Азии в Китай. Ему поручено было разузнать, что делается в западных землях, какие там войска и готов ли к войне шах Хорезма. Одновременно Чингисхан отправил туда много тайных лазутчиков.
Глава вторая
Посольство восточного владыки
В складках их одежд еще сохранился аромат цветов далеких стран.
Из персидской сказкиРазгромленный Самарканд сделался временной столицей последнего шаха Хорезма. В ознаменование своей победы над вольнолюбивыми самаркандцами Мухаммед выстроил там высокую мечеть и приступил к постройке большого дворца. Он продолжал считать себя великим завоевателем, который, подобно Искендеру Двурогому, должен двинуться с войском преданных ему кипчаков до конца вселенной и раздвинуть границы владений хорезм-шахов до Последнего моря,[77] за которым начинается мрак. Он считал своим главным и опасным противником багдадского халифа Насира, не пожелавшего уступить Мухаммеду звания главы всех мусульман. Сперва надо было разгромить Насира и вонзить конец копья в священную землю Багдада перед его главной мечетью, а потом повернуть коня и двинуться на восток, чтобы завоевать отдаленный, прославленный своими богатствами Китай.
Мухаммед собрал большое войско. Развернув зеленое знамя пророка, он направился через Иран на Багдад, столицу арабских халифов.
Однако вскоре передовая часть шахского войска, не имевшая теплых одежд, погибла в горах Ирана, захваченная снежной метелью; потеряв силы, она была вырезана нечестивыми курдами. Это несчастье остановило Мухаммеда, и он стал сомневаться в необходимости войны с халифом. «Не гнев ли это божий?» – думал он и вернулся в Бухару, где временно «поставил свой посох странствования».
Сюда осенью года Зайца (1219) прибыло большое посольство от Чингисхана, великого кагана монголов, татар, китайцев и других народов, обитающих на Востоке. Хорезм-шах снова должен был заняться татарами.
…К высоким воротам шахского дворца подъехали на пегих степных конях послы Чингисхана – три мусульманина из числа богатейших купцов, ежегодно посылавших караваны с товарами из Хорезма в разные концы Азии. Эти люди родом из трех больших городов, Гурганджа, Бухары и Отрара,[78] давно находились на службе у Чингисхана. Такие богатые купцы обычно составляли торговые компании и принимали деньги от вкладчиков, желавших испытать счастье в торговле. Приказы их о выплате денег по торговым сделкам на огромные суммы исполнялись всюду без задержки как на отдаленном востоке, так и на крайнем западе Азии, а платежи по ним шли быстрее, чем поступления податей в казну правителей.
Подарки хорезм-шаху Мухаммеду были привезены на сотне верблюдов и на одной ярко раскрашенной арбе, запряженной двумя длинношерстными яками. Народ стоял на улице густой толпой от загородного дворца, предоставленного для посольства, и до ворот шахского Арка. Нарядные приказчики этих купцов, одетые в одинаковые халаты из китайского шелка, снимали с верблюдов вьюки, развязывали их и переносили необычайные, редкие подарки в приемную залу дворца.
Среди подарков были слитки ценных металлов невиданного цвета, рога носорогов, мешочки с мускусом, красные и розовые кораллы, резные чашечки из яшмы и нефрита, куски драгоценной материи «таргу», сотканной из шерсти белых верблюдов, подносимой только ханам; шелковые материи, шитые золотом, куски тонкой и прозрачной, как паутина, ткани. Наконец приказчики внесли огромный кусок золота из китайских гор, величиной с шею верблюда. Это золото привезли на арбе, запряженной яками.
Хорезм-шах принял послов, сидя на высоком старинном троне султана Османа, последнего из рода Караханидов. Шах был в парчовой одежде, как и окружавшая его свита; он сидел, задумчивый и равнодушный, с полузакрытыми веками. Взгляд его блуждал далеко, поверх голов собравшихся. Рядом с троном стоял великий визирь и теснились другие высшие сановники государства.
Три посла, поклонившись до земли, опустились на колени и рассказали причину своего приезда. Старший посол, высокий и полный Махмуд-Ялвач, начал:
– Великий Чингисхан, повелитель всех монголов, отправил наше чрезвычайное посольство, чтобы завязать узлы дружбы, мира и доброжелательного соседства. Великий каган посылает хорезм-шаху подарки и свои приветствия и поручил нам заявить такие его слова… – Махмуд-Ялвач передал другому послу пергаментный свиток, к которому белым шнуром была прикреплена синяя восковая печать.
Второй посол, Али Ходжа ал-Бухари, прочел:
«Я не лишен сведений ни о высокой степени твоего сана, ни о великих размерах твоего могущественного царства. Я уведомлен о том, что твое шахское величие почитается в большей части государств вселенной. Поэтому я считаю своим долгом укрепить связи дружбы с тобой, шах Хорезма, ибо ты для меня столь же дорог, как любимый сын[79] из моих сыновей…»
– Сын? Как ты сказал – сын? – воскликнул, очнувшись, шах. Он положил ладонь на костяную рукоятку кинжала за поясом и, пригнувшись, впился глазами в говорившего.
«…Равным образом ты знаешь, – продолжал невозмутимо посол, – что я покорил царство китайское, захватив его главную северную столицу, а также присоединил ту часть земель, которая лежит по соседству с твоими владениями…»
Шах покачал головой и начал наматывать на палец с алмазным перстнем черный завиток бороды.
«…Ты лучше, чем кто-либо, знаешь, что принадлежащие мне земли являются лагерями моих непобедимых воинов и полны серебряных рудников. Мои обширные земли производят в изобилии всякие продукты. Поэтому для меня нет никакой нужды отправляться за мои пределы с целью добывать себе добычу. Великий шах, если ты признаешь полезным, чтобы каждый из нас открыл свободный доступ в свои земли купцам другой страны, то это будет выгодным для нас обоих, и мы оба найдем в этом большое удовлетворение».
Все три посла молча ожидали ответа повелителя западных мусульманских стран на письмо владыки кочевого востока. Хорезм-шах продолжал сидеть неподвижно. Взглянув на великого визиря, он лениво махнул рукой, украшенной золотыми браслетами.
Великий визирь торжественно принял послание Чингисхана. Он поднял глаза на Мухаммеда, и тот снова махнул рукой, точно отгоняя надоедливую муху. Тогда визирь, наклонившись, тихо сказал старшему послу Махмуд-Ялвачу:
– Высочайший прием окончен. Падишах будет теперь оказывать высокую милость другим, принимая неотложных просителей.
Три посла встали и, не поворачиваясь, почтительно попятились назад к входной двери, затем вышли в следующую приемную. Здесь их нагнал визирь и шепнул Махмуд-Ялвачу:
– Жди меня в полночь!
Глава третья
Ночная беседа шаха с послом
Не говори, что силен, – нарвешься на более сильного. Не говори, что хитер, – нарвешься на более хитрого.
Киргизская пословицаНочью молчаливый слуга вывел Махмуд-Ялвача из загородного дворца, где остановились монгольские послы. Верховые кони ждали под старым платаном. В лунном свете Махмуд-Ялвач узнал среди всадников великого визиря.
– Ты последуешь за мной, – сказал он. – Садись на коня.
Они проехали темными переулками через всю затихшую Бухару и остановились около глухой стены с железной дверью. На условный стук дверь бесшумно приоткрылась. Там стоял мрачный воин в кольчуге и шлеме, и в лунном свете он казался вылитым из серебра. Махмуд-Ялвач, следуя за визирем, прошел сад с бассейнами, где дремали лебеди и в беседках над водой слышался шепот женских голосов.
Он поднялся на террасу причудливой беседки. За тяжелой занавесью оказалась маленькая комната, обитая узорчатыми тканями. В высоких серебряных подсвечниках, потрескивая, горели толстые восковые свечи. На шелковых подушках сидел шах Мухаммед в пестром халате из кашмирской шали.
– Сядь поближе! – сказал шах, выслушав приветствия гостя. – Я хочу поговорить с тобой наедине о важных для меня делах. Ты числишься моим подданным. Ведь ты родом из Хорезма, из моего города Гурганджа? Ты правоверный мусульманин, а не какой-нибудь нечестивый язычник, и ты должен сейчас же мне доказать, что ты душою, разумом и делами находишься на стороне всех правоверных, а не продался врагам ислама.
– Это все верно, мой падишах! Я родом из Гурганджа, – ответил Махмуд-Ялвач, опускаясь на колени у ног Мухаммеда. – Я слушаю почтительно и с радостью слова шахского величества и рад послужить всей моей жизнью правителю земли ислама.
– Если ты будешь правдиво отвечать на все мои вопросы, то я щедро награжу тебя. Вот залог того, что мое обещание будет исполнено. – Шах вырвал из золотого браслета большую жемчужину и протянул ее послу. – Но помни, что если ты окажешься лгуном и предателем, то уже завтра не увидишь солнца.
– Что я должен сделать? Я повинуюсь, падишах!
– Я хочу через тебя все разузнать о татарском кагане Чингисхане. Я хочу, чтобы ты сделался при нем моим глазом и моим ухом. Я хочу, чтобы ты присылал мне с верным человеком письма, спешно извещая, что делает Чингисхан, что он замыслил, куда готовит поход. Поклянись, что ты это выполнишь!
– Аллах свидетель, что я служу и буду служить тебе, мой падишах! – сказал Махмуд-Ялвач и коснулся руками бороды.
– Ты пробудешь здесь еще сутки, чтобы рассказать моему летописцу Мирзе-Юсуфу все, что ты знаешь о Чингисхане, – откуда он явился, какие он вел войны и как он стал владыкой всех татар.
– Я это расскажу, мой государь!
– Чингисхан утверждает, будто он теперь повелитель могущественного Китая и что он захватил даже его столицу. Действительно ли это так, или все это пустое хвастовство?
– Клянусь, что это сама истина! – ответил Махмуд. – Дело такой великой важности не может остаться тайным. Скоро, государь, ты убедишься, что все это правда.
– Положим даже, что это так, – сказал шах. – Но ты знаешь огромные размеры моих владений и сколь многочисленны мои войска? Как же этот хвастун, язычник-скотовод, осмелился назвать меня, могучего повелителя всех мусульман, своим сыном?.. – Шах схватил сильными руками посла за плечи и притянул к себе, впиваясь пристальным взглядом. – Говори сейчас, как сильна его армия?
Махмуд почувствовал скрытую ярость в речи хорезм-шаха. Боясь его гнева и казни, он сложил руки на груди и отвечал с почтительной кротостью:
– По сравнению с твоими несметными победоносными войсками войско Чингисхана не более чем струйка дыма во мраке ночи!..
– Верно! – воскликнул шах и оттолкнул посла. – Войска мои и бесчисленны, и непобедимы! Об этом знает вселенная, и ты хорошо мне все это объяснил… Через день ты получишь мое ответное письмо к татарскому падишаху. А тебе и твоим монгольским товарищам по торговле я дам все льготы и преимущества как для продажи и покупки товаров, так и для свободного проезда по мусульманским землям. Сейчас ты пойди с моим векилем; он проведет тебя в круглую комнату, где ждет мой летописец, старый Мирза-Юсуф. Он запишет твои слова.
Хорезм-шах закивал милостиво головой и несколько раз ударил в ладоши.
Глава четвертая
Что посол рассказал о Чингисхане
Не надо говорить плохо ни про кого в его отсутствие, ибо земля может передать ему все это.
Восточная поговоркаВекиль предложил монгольскому послу следовать за ним и провел его кривыми и запутанными переходами дворца в круглую комнату с высоким куполом. Около стен стояли черные сундуки, окованные железом. В узких нишах на полочках лежали запыленные бумажные свитки.
«Шахская библиотека!» – решил Махмуд-Ялвач и несколько успокоился. Он ожидал попасть в сырой подвал на допрос с мучительными пытками.
На ковре сидел сухой, согнувшийся старик с белоснежной бородой и красными, слезящимися глазами. Рядом с ним склонился над пачкой бумаг молодой писарь с миловидным, нежным лицом, похожий на девушку.
Векиль, сославшись на срочные обязанности, удалился.
Посол, высокий, дородный, в искусно закрученном тюрбане и красном шелковом халате, оставив при входе зеленые туфли, степенно подошел к старику, поднявшемуся со словами привета. После его приглашения посол опустился на колени. Оба прошептали молитву, провели ладонями по бороде и обменялись вопросами о здоровье.
Посол заговорил:
– Великий падишах приказал мне рассказать тебе все, что я знаю о татарском владыке. При нем я обычно нахожусь переводчиком, а сейчас исполняю обязанности посла…
– Я тебя с усерднейшим вниманием слушаю, наш почтенный и редкий гость. Мне мой великий падишах приказал то же самое: узнать от тебя полезные для нашей родины сведения и вписать все услышанное в дворцовую тайную книгу летописей.
Махмуд-Ялвач опустил глаза и оставался некоторое время безмолвным. «Все, что я скажу, – думал он, – через несколько дней будет известно всем дворцовым сплетникам. Как избегнуть опасности и со стороны шаха, который разгневается, если я не скажу ничего важного, и со стороны великого кагана татар, который узнает об этой ночной беседе? Лазутчики Чингисхана уже проникли всюду…»