Копье Судьбы

ДОБЫВАНИЕ ОГНЯ. ДАША ЖУКОВА

Прямая речь

– Получилось? – спросила я, натягивая джинсы.

Скворцов, стоя на коленях, раздувал дымок и стонал.

– Ты чего? – испугалась я. – Обжегся?

– Внуча, а ты… во-ню-ю-ю-ча…

Его узенькие кровожадные щелочки дьявольски сверкали. Он ржал!

– Вот ты гад, Скворцов! Ты же обещал!

– Шучу… Ты пахнешь розами…

– Не нюхай, если не нравится. И прекрати ржать!

Тут я сама не выдержала и затряслась в приступе нервического смеха. Вот мы дурачки, нашли, когда смеяться, за нами идет погоня, а мы ржем, как подорванные, и между нами разгорается костерок, в который Сергей не забывает подкладывать сухие веточки. Глаза его слезятся от смеха и дыма.

– Можно, я буду теперь от тебя прикуривать? Будем экономить на спичках.

Я поднесла ему под нос кулак.

– Скворцов, убью.

– Не смеши, мне больно, – он пальцами прижал свои разбитые губы, и вдруг обнял меня, как сестру. Мы постояли так, затихая, возвращаясь в суровую реальность. Он сжал меня крепче, и сказал как-то очень тяжело и спокойно.

– Больше ничего не бойся, слышишь. Я за тебя всех урою. Весь мир! Теперь я смогу.

Что-то в эту минуту случилось между нами, словами не описать, будто молния пробила, будто соединило нас каким-то разрядом, и мы стали одним целым…

«Ну, с богом, – сказал он».

Мы разожгли охапку сосновых веток и побежали – он направо, я налево, – припаливая пожелтевшую траву и кусты.

Вернулась я уже в густом дыму, ориентируясь на кашель Сергея. Он рубанул ладонью в направлении движения, и мы побежали лицом на ветер.

НАВСТРЕЧУ ВЕТРУ

Сосновый, смолистый, иссохший за месяцы летней жары лес запылал. Объятые косматым пламенем сосны одна за другой взмывали факелами в небо, стреляя в соседние кроны огненными искрами. Чащоба заполнялась едким маревом, превращаясь для преследователей сначала в газовую камеру, а затем – в крематорий.

Как мы ни убегали от пожара, но ветер все равно нагонял в нашу сторону дым, мы надышались угарным газом, головы разболелись, перед глазами поплыли круги, мы кашляли, как туберкулезный диспансер. Я вспомнила, дедовы рассказы, что немцы тоже травили их дымом, и вновь ужаснулась тем испытаниям, через которые он прошел.

Уже стемнело, когда мы вышли на край яйлы.

Отсюда открылся вид на густейший дымовал, размазанный по небу и сливающийся с громоздящимися кучевыми облаками. Доносился вертолетный стрекот, но самих вертолетов в дыму видно не было.

Я набрала деда. Он сразу снял трубку.

– Чего не звонишь? – спросила я.

– Я откуда знаю, может, вы прячетесь, чего вас демаскировать. Докладывай!

Я набрала дымного воздуха в легкие.

– Лес подожгли. Пошли, как ты и сказал, на ветер. От погони оторвались. Пока все…

– Это вы молодцы, – в трубке послышалось поскуливание.

– Ты чего, дед?

– Плачу! – закричал он тоненьким голоском. – Я ж тут переволновался. Послал внученьку любимую в пекло, вот я старый дуралей!

Горло мое сжалось, в носу защипало.

– Да все нормально, дед. Спасибо тебе. Мы спаслись…

– За геройские подвиги объявляю вам благодарность!

Он сказал это вроде бы в шутку, а я ответила непонятной мне присказкой, какую часто слышала от него в детстве.

– Служу Советскому Союзу! – и разревелась.

Мы ревели за тысячи километров друг от друга, он – в Москве, я – на безымянной вершине затянутых дымом гор, на которые опускалась ночь.

ФЕСТИВАЛЬ МОЛНИЙ

На черной шкуре гор багровело лишайное пятно пожара. Слышалось рокотание вертолетов. Ночлег устроили на куче листьев. В сон провалились как убитые, и проспали до утра, несмотря на холод.

Встали окоченевшие. За ночь погода поменялась, неба не было видно из-за огромной белой тучи, висящей над пожарищем, но в девятом часу первые капли застучали по листьям, а затем широко и привольно зашумели по кронам. Сделалось темно, как ночью. Молнии не могли пробить дымный мрак, слышался оглушительный треск разрядов и долгий грохот катящихся по отрогам раскатов.

– Телефон зальет! – спохватилась Даша. Они сидели под «шалашом» густого кедра, дававшего хоть какое-то укрытие. Айфон она упаковала в пакет из-под бутербродов, вывернув жирной стороной наружу.

– Я совсем окоченела.

– Иди сюда, – Сергей поднял руку, открывая бок.

Она прижалась, обняла и сцепила руки за его спиной. В объятии мокрым спинам было холодно, а груди и животам тепло. Бурлящие ручьи сдвигали со склонов пласты соснового дерна.

– Представляешь, каково было партизанам в лесу? – сказал Сергей.

Даша разгребла налипшие на глаза волосы.

– Приеду домой, возложу к дедовой кровати цветы.

Во тьме проступил зигзаг молний, высветил летящую массу ливня, и через томительно долгий промежуток времени оглушительно – прямо над ухом – чудовищной пушкой – ударил гром!

– Зачет! – прокричала Даша. – У природы тоже приступ паранойи!

– А у кого еще паранойя? – спросил Сергей.

– Да разве это не паранойя, то, что с нами происходит?

Сергея, видимо, принял ее слова на свой счет.

– Послушай, – заговорил он, перекрикивая шум ливня, – я понимаю, тебе странно и страшно то, что со мной происходит. Но это не паранойя. Это вселение демонов. Они вселяются в меня через копье. Помнишь, ты подала мне древко, я надел на него наконечник, и Чан со всего размаху на него напоролся?

– Да, – кивнула Даша, глядя на освещаемого молниями бледного парня. Лицо его, испятнанное синяками, выглядело потусторонним.

– Так вот, – продолжал он. – В момент пронзания мне вдруг открылась картина. Я увидел себя в этих местах, зимой. Мы, раненые партизаны, лежим в лазарете. Нас окружили немецкие каратели. В руках у одного огнемет с горящим запальником, за спиной ранец с горючей смесью. Я вышел им навстречу, крикнул: «Не стреляйте, здесь раненые!» Но он все равно нажал на курок. В лицо мне понеслась волна пламени. Я сгорел, Даша. Было больно. Горела кожа, волосы, даже глаза. Но я все равно успел разглядеть лицо огнеметчика. Знаешь, кто это был?

– Кто? – прошептала Даша, подвергаемая приступам нервной дрожи.

– Дима Капранов. В прошлой жизни он был немецким огнеметчиком. Вот почему он вернулся сюда, пошел и упал лицом в костер! Будучи немецким карателем он помочился на голову сожженному партизану. Я тоже вылил ему на голову мочу, которую мы собирали, чтобы тушить костер. Наказание совершается в точности до деталей. Как ты убил, такой смертью сам помрешь. Кореец тоже был карателем, он добил меня штыком, поэтому и напоролся в этой жизни на копье. Сам ведь прыгнул, я просто держал древко…

В широко распахнутых глазах Даши блеснуло отражение молнии.

– Я тебе не рассказывала, что случилось здесь, когда копье захватил мой дед. Так вот послушай!

Она рассказала историю удушения партизанки Нины.

– Это какое-то Копье Смерти, – закончила она, еще крепче прижимаясь к Сергею. – Я его боюсь.

Ливень выдыхался, шум струй стихал, мгла рассеялась, в разрывах туч показались солнечные лучи.

– Какая ты стала чистая! – сказал Сергей просветлевшей Даше.

– Ты тоже, – сказала она. – Только синяки не смыло.

– Нужно срочно выжаться и просушить одежду, иначе задубеем.

– Я в кустиках…

– Я тебя всякую видал, – с напускной суровостью сказал Скворцов.

Даша покраснела и с неловкой грацией принялась раздеваться.

Выжали одежду спиной друг к другу, развесили волглое тряпье на ветках.

На две вещи можно смотреть бесконечно. Сергей и смотрел.

– Чего уставился, – Даша прикрыла груди ладошками. – Не смотри, я стесняюсь.

Он все-таки не мог удержаться, поглядывал искоса.

В Даше поражал контраст тонкой талии и полных грудей – ширины ее ладошек хватало чтобы прикрыть соски, с боков округло выпирало. От холода она тряслась, зубы стучали, губы посинели. Сергей сказал, что сейчас не до стеснений, можно и заболеть, сильно растер ее жесткими ладонями – сначала спину, лопатки, потом шершавый от мурашек зад, крепкие ноги с нежными подколенными «горлышками».

Когда он перешел к растирке ее плеч и рук, пальцы его – кончиками – задевали боковины тугих грудей. Эй! – предупреждающе вскрикнула Даша, почувствовав его руки у себя на животе, но он не слушал, круговыми движениям размассировал ей пресс с нежной прослоечкой жира, внутренние стороны бедер и твердые ляжки, задев пару раз волосистость паха.

– Грудь сама разотри, – сказал Сергей. – Я тебя стесняюсь…

– Ой, можно подумать… – томительно усмехнулась раскрасневшаяся Даша. – Кожу мне содрал, медведь. Горит все…

Ей припомнился, каким был ее девичий идеал – мускулистый мачо с голубыми, как лед, глазами. Смешно. Мачо при боестолкновении в лесу тут же бы обосрался. Чтобы выживать в горах, требовалось стать Гуськовым с его звериным норовом. «Вот я была дурой, весело подумала Даша, вот же он, мой реальный мужчина!»

У Сергея зуб на зуб не попадал от холода, он стал к Даше спиной, стянул с себя и выкрутил трусы. Замер от прикосновения к спине ее холодных ладошек.

– Не оборачивайся, постой так, – сказала Даша, растирая его – неумело, но заботливо. На правой его ягодице лиловело родимое пятно. На локтях, бедрах и сзади на шее шелушились папулы серебристого цвета.

– Сереж, что это у тебя?

– Где? – оглянулся он. – А, это… бляшки псориазные, не бойся, они не заразные… Они у меня с детства… я читал, что псориаз – кармическое заболевание, передающееся из прошлой жизни, если человек сгорел в пожаре. Пока все совпадает.

Даша прижалась к нему, расплющив упругость грудей о его лопатки. Всей спиной почувствовал он, как прильнула к нему горячая женщина, и стоял так, сконфуженный, умиленный… и… возбужденный… лучше бы она спереди его не видела!

И вдруг услышал всхлипы.

– Ты чего, Даш?

– У тебя родимое пятно оттого, что тебя здесь резали… – она плакала ему между лопаток. – Не поворачивайся, пожалуйста, иначе я не смогу рассказать. Это такой ужас! Короче, дед рассказывал, что они с одним товарищем во время войны… съели сожженного немцами партизана. Вырезали мясо у него с… ну, вот отсюда, – Даша провела пальцем по контуру родимого пятна на ягодице. – Вот, значит, почему мы встретились! Вот зачем поехали на этот проклятый Голый шпиль. Вот почему он Голый. Все мы тут голые перед Богом!

Он обернулся. Мужские и женские глаза – болотно-карие и сердоликовые – смотрели друг в друга, наливаясь соленой резью. Веяние иных миров слилось с чувством, которому нет названия, которое влечет и кидает в объятия, заставляет обнимать, согревать, растирать, выносить из пожара, вытягивать из пропастей.

Трясущиеся губы вылепили вибро-поцелуй.

– Мой дед тебя съел, – шепнула Даша, – теперь ты дд-до-должен съесть его, да? Чтобы-бы-бы-было поровну?

– Он очень старый?

– Кто?

– Твой дед.

– Дед? Да, он сильно просроченный, ха-ха…

Третий поцелуй вызвал горный обвал! Над головами чудовищно затрещало – нависшие корни в черных комлях грязи зашевелились и поползли живыми щупальцами.

Даша пронзительно завизжала. Сергей выпихнул ее наружу и вовремя: кедр с треском накренился и рухнул.

Скворцов сграбастал одежду, засунул в рюкзак, вынул цепь, надел Даше на талию, соединяясь, чтобы потоп не разлучил их.

Потоки с гор нарастали скачкообразно, приливами превращаясь в водопады. Дашу понесло. Сергей бросился вплавь по грязевой реке, догнал ее, схватил за скользкие руки, цепью втащил на каменный дуб. Их омывало, срывало, норовило поволочь. Он взобрался повыше в развилку, подтянул Дашу на скользкий «насест».

Под ногами бурлило горное наводнение. Изломанной аркой промелькнула молния, за ней наискосок еще одна, потом кустом ударило, фонтаном, фейерверком… спустя долгие секунды над горами сотрясся удар грома и покатился по небу, тяжелый и гулкий, как гантеля по потолку у соседей сверху.

Во время небывалой грозы в Крыму молнией были убиты три человека на автобусной остановке в селе Красногвардейское. В Евпатории ночная гроза над морем устроила двухчасовоую феерию, которую горожане назвали потом «Фестивалем молний». Но застигнутым бурей в горах путникам было не до любования красотами бушующей стихии, они боролись за выживание.

«НЕ ПОЛОЖЕННОГО ТЕБЕ НЕ НОСИ И НЕ ПРИМЕРЯЙ ДАЖЕ!»

Крым, Симферополь

Владелец антикварного магазина «Раритет» Константин Иванович Лопушанский, высокий, костлявый мужчина, на вытянутой руке рассматривал серебряный перстень «Мертвая голова». Такие перстни носили офицеры элитных частей СС, но этот был украшен черепом, в глазницах которого поблескивали бриллианты!

На вопрос, «откуда оно у вас», «красна девица» с кислотно алыми волосами, одетая в изорванную одежду и заметно обгоревшая на солнце, пробормотала что-то про дедушкино наследство.

– Угу… – сказал Лопушанский, – дедушка у вас был генералом СС…

– Что?

– Ничего, это я так. Подождите минуту, – Константин Иванович направился в подсобное помещение.

– Куда вы? – девушка кинулась следом.

– Да что вы так испугались? Отмою я ваше колечко, и оценим.

– Я должна присутствовать.

– Ради бога. Проходите, вот сюда…

Узкий коридорчик вел в маленький кабинет. Антиквар опустил перстень в стакан со спиртом, взболтал, затем вынул кольцо пинцетом, выложил на салфетку, надвинул лупу на штативе и включил настольную лампу.

Через увеличительное стекло оскалился серебряный череп. В глазницах блестели бриллианты чистой воды, по ободу изгибалась руна HAGAL, символизирующая Рыбу и являющаяся греческой монограммой Христа – IESOUS XRISTOS. Рыба, по-гречески ixtios, «I» при пересечении с «X» образует священную руну, означающую соединенных мужчину и женщину, два первоначала Вселенной.

Клиентке не терпелось получить деньги и уйти.

– Сколько оно может стоить? – спросила она, ерзая в кресле.

Лопушанский оторвался от изучения раритета.

– Это от вас пахнет дымом? – спросил он, принюхиваясь.

– Была на шашлыках, и что?

– И там нашли эсэсовское кольцо?

– Вы покупаете его или нет?

– Скажите честно, вы занимаетесь черным копательством?

– Нет! – резко отозвалась девушка. – Я не копала!

– Откуда же у вас земля под ногтями? – нумизмат доверительно понизил голос. – Не надо меня бояться, я давно работаю с вашим братом-копателем. Если мы сойдемся в цене, обещаю никому не рассказывать о вашей незаконной деятельности. Я дам вам хорошую цену.

– Сколько?

– Сто долларов США.

Девушка неприятно удивилась.

– Кольцо должно стоить гораздо дороже. Разве это не бриллианты?

– Да, это бриллианты, но ограненные розой, а «розетки» нынче составляют всего 20 % от стоимости правильно обработанных камней. Ну, а про серебро я вообще молчу, куплю как лом.

– Нет, – сказала она, вставая. – Сто долларов нас не устраивают. Верните мне кольцо.

Лицо антиквара закостенело.

– Сейчас я позвоню кое-куда, – пообещал он многозначительно, – и за вами приедут мужчины в форменных фуражках. Выбирайте, сто долларов или уголовное дело?

Девушка попыталась выхватить у него кольцо, но Константин Иванович прихлопнул ее руку к столу и взял хрупкую кисть на изворот.

– Тих-тих-тихо…

Черная копательница шипела от боли.

– Вы что творите! Как вы смеете! Я гражданка России!

Затрещал скотч, обматывая сведенные за спиной руки по запястьям.

Связав пленницу, Константин Иванович заклеил ей скотчем рот, чтобы не выслушивать угроз и оскорблений.

Ну-с, и что с ней теперь делать? Сдать в милицию? Но тогда перстенек уплывет в руки государства. Кому бы предложить находку? Вывозом в Германию праха немецких солдат занимались на Украине несколько организаций – «Объединенные Саксонские мемориалы», «Служба розыска Генерального секретариата Немецкого Красного креста» и «Общество лютеран».

Лопушанский сфотографировал кольцо цифровым фотоаппаратом, подключенным к ноутбуку, и отправил снимки по электронной почте старинному приятелю Клаусу Куне в киевское «Общество Лютеран». Через пастора он обычно переправлял в Германию «гешефты» – найденные черными археологами медальоны и кости. В советское время стоимость «гешефта» колебалась от 2 до 3 тысяч дойчмарок, а сейчас сильно подорожала в связи с ужесточением таможенных правил и введением в Евросоюзе евро.

Закончив отправку документации, Константин Иванович решил примерить перстенек на себя. Но не успел он нанизать раритет на вторую фалангу безымянного пальца, как дверь в кабинет открылась, и в проеме показался «бомж» в красных очках на опухшей физиономии. При виде связанной девушки он снял очки и глянул на Лопушанского узкими щелками не глаз даже, а каких-то кровяных разрезов на изжелта-фиолетовых гематомах.

– Так и знал, что ты не удержишься, – до странности знакомым голос сказал он, пряча очки в нагрудный карман куртки. – Быстро, Лопух, развязал девушку, отдал «гайку»!

Подобная манера разговаривать была типична для бандитов, но перед Лопушанским стоял не браток, а битый ханыга с мусорной свалки. Ба, да это же напарник девицы, они оба в розыске!

Несмотря на нумизматическую работу, Константин Иванович был не робкого десятка, в молодости играл за сборную Таврического университета по баскетболу и при внешней сухощавости отличался ловкостью и силой.

– Чем обязан? – спросил он, пряча перстень в ящик стола и выходя из-за стола. Не говоря более ни слова, он схватил бомжа за предплечье, попытался заломить ему руку и вдруг ощутил острый приступ желудочной колики, глянул вниз и обмер: в живот ему воткнулся потемневший от времени клинок, перехваченный по центру золотой заплатой.

Какой-то частью сознания Константин Иванович определил – по спекшимся виткам проволоки, обвивающей вмонтированный в кровосток кованый гвоздь, по золотому бинту, обжимающему клинок посередине, – что закололо его не что иное, как знаменитое копье Лонгина, точнее, его качественная копия, потому что оригинал хранился в Хофбурге и не мог попасть в руки этого оборванца.

Но профессиональные мысли были сметены ураганом боли и утробного мычания. Из пронзенной печени, являющейся, по верованиям древних народов, обиталищем души, по копью заструилась смутно видимая голубоватая субстанция и начала стремительно перетекать в тело убийцы.

Перед меркнущими глазами вспыхнули слова готическим шрифтом:

«Абсолютно секретно. Чрезвычайно опасно. Запрещается нарушать целостность под страхом расстрела на месте. Запрещается нахождение посторонних, не имеющих допуска “А”, вблизи предмета».

Напрасно открыли вы чемоданчик, Константин Иванович, напрасно надели перстень СС! Не зря же говорится: «не положенного тебе не носи и не примеряй даже!»

Погибли все, кто охотился за копьем, даже всесильный депутат Капранов с двадцатью своими бандитами, сгоревшими в лесном пожаре, вызванном, смешно сказать, девичьим пуком вкупе с искрой от «кресала», которое сейчас выкачивало из умирающего Антиквара остатки его бессмертной души.

«КОПЬЕ – МОЕ!»

Поезд «Симферополь – Москва»

На границу с Россией поезд прибыл во втором часу ночи.

Сонные пассажиры заполняли декларации.

В купе постучали.

Вошел офицер с бейджиком на груди «Ст. лейтенант Довгий Олесь Витальевич».

– Доброго вечира. Документы, будь ласка.

Девушка и мужчина протянула паспорта. Рука девушки чуть заметно дрогнула.

– Цэ ваше мисто? – спросил ее таможенник.

– Мое.

– Пиднимыть.

Девушка подняла полку.

– Видкрывайте, – офицер указал на рюкзак в нише.

Пассажирка вынула рюкзак, расшнуровала горловину.

Офицер запустил руку внутрь, пошарил и вытащил массивный предмет, завернутый в свитер. В свете потолочной лампы заискрилась драгоценными камнями золотая шкатулка с торчащей из торца железной ручкой. Оцэ так контрабанда!

Таможенник вынул из ножен древний клинок.

– Чий цэ спыс? – спросил он, рассматривая находку.

– Я вас не понимаю, – сказала пассажирка. Она была испугана, глаза ее бегали.

Офицер вложил наконечник обратно в ножны и взвесил их в руках.

– Я вас запытую, чие… это… копье? – перешел он на русский язык.

Повисла гнетущая пауза.

Скворцов почувствовал себя подвешенным на цепи над Большим каньоном.

Земля ушла из-под ног, голова закружилась.

– Копье – мое! – косноязычно из-за разбитых губ, но ужасно твердо сказал он.

И встал.

С грохотанием соударились буфера вагонов, состав дернуло и протянуло.

Окно осветилось смертельно бледным перронным лампионом.

Покачнувшись, Сергей схватился за ручку копья. С лижущим лязгом оно вышло из ножен и осталось торчать в его кулаке.

В то же мгновение поезд с чудовищным грохотом дернулся в обратную сторону, да с такой силой, что свет погас, а с полок посыпались чемоданы.

Таможенника швырнуло на Скворцова, ножнами он ударил его в лоб и оглушил.

УБИЙСТВО В ШАТРЕ

Времена Исхода. Пустыня Синая

Древние маги заклинали мечи и ножи, амулеты и обереги, но никто еще не брал на себя смелость выковать Копье, на котором, как на мировой оси, вращался бы глобус земного шара. И только праведный Финеес, внук Аарона, сын Елеазара, мог решиться на такое. И причина тому была веская, ибо губили Израиль черные колдуны, строили козни по указанию Валаама и Валака, и самая опасная была среди них принцесса Хазва, дочь Цура, начальника племени Мадианского, возглавлявшая блудниц Моавы, ходившая нагой по стану ради прельщения воинов Израильских. Соблазнила красавица Хазва Зимри, сына Салу, воина сильного, военачальника колена Симеонова, и упросила привести ее в стан, обещая, что излечит моровую язву, поражавшую в ту пору сынов Израильских.

Ввел Зимри ее в свой шатер и возлег с нею.

Наутро, встав, Зимри собрал воинов и поставил перед ними женщину.

Она сказала: «Умираете вы тысячами от моровой язвы, ибо Бог ваш слабее наших богов. Разрушьте жертвенники Бога вашего и постройте алтари Ваалу Фегоре, потому что он истинный Бог».

И разрушил Израиль жертвенники Бога своего и построил высоты Ваалу Фегоре. Поклонились воины новому богу и жрице его Хазве. И пошла она к Скинии Собрания, чтобы опрокинуть ковчег Завета, обиталище Иеговы. Израиль в страхе бежал следом и запекал губы о раскаленный песок, целуя следы от стоп ее. Никто не осмелился заступить дорогу жрице Ваала Фегоры, потому что сопровождали ее бесноватые воины Зимри, страшные в бою и ненавидевшие левитов, забиравших себе лучшее от приношений.

Из среды народа восстал один Финеес. Он стал у входа в Скинию, чернобородый и черноликий, облаченный в белоснежный виссон, как ходили жрецы-аарониды. И настал момент в истории людства, когда один-единственный человек на всей земле стоял и защищал Бога, и за спиной его не было никого, кроме Бога. И в руке его было копье с наконечником, на котором сияло солнце.

Хазва, увидев Финееса, засмеялась. Уйди с дороги, сказала она, либо убью тебя, как пса. Поклонись лучше истинному богу, которому мы воздвигли алтари сегодня по всему вашему стану.

Но Финеес поставил Копье поперек входа.

Трижды пыталась она войти, и трижды отбрасывало ее Копье.

Ударь его, сказала Хазва, и Зимри ударил Финееса, но не сдвинул с места, ибо Финеес не отступал. Так они боролись, держась за древко, и никто не мог победить. И воины стали роптать, говоря: негоже нам поклоняться чужим богам. Финеес не убоялся, почему же мы трепещем чужеродной блудницы?

Видя, что воины колеблются, Хазва, смеясь, увлекла Зимри в шатер, чтобы предаться блудодейству и укрепить в нем новую веру.

И сотряс черноликий Финеес Копьем и издал вопль, и страх прошел по толпам, словно волны по водам. И снова сотряс Финеес Копьем, и полегли воины от крика его, как колосья под серпом жнеца. И в третий раз сотряс яростный в брани Финеес Копьем и побежали воины от лица его, как отара овец от волка рыщущего.

Пропустила стража черноликого между рядов своих до самого шатра начальника их.

Войдя, Финеес вонзил копье в Зимри, нагим возлежащего на Хазве, покарав отступника и дочь лжи, и убил их обоих в чрево, так что копье вошло даже в ложе.

И опрокинул Финеес шатер, и увидел Израиль совокупившихся Хазву и Зимри и копье, пригвоздившее их к ложу, и вид их так устрашил воинов, что бежали они в панике, плача и стеная, ибо это было дело неслыханное и небывалое, чтобы ааронид убил военачальника поколения.

Так впервые обагрилось человеческой кровью Копье и первой жертвой его стали совокупившиеся мужчина и женщина, дух и душа, слившиеся воедино

Стал с той поры Финеес прообразом Мессии как Первосвященника воинствующего, поражающего силы зла: облечен он в белую одежду, обагренную кровью. Имя ему: «Слово Божие». Из уст его исходит острый меч, чтобы им поражать народы. Он пасет их жезлом железным; он топчет точило вина ярости и гнева Бога Вседержителя. (Откр. 19, 13–15)