Ради Евы

Левин с готовностью выполнил её указание.

Да, никто никогда по-настоящему не признавался ей в любви – ни Жан-Ив, ни даже Джонатан Беккер, за которым она была замужем целый год… И уж тем более не Рафаэль!

Анастасья явственно вспомнила, как пятнадцать лет назад, когда они оба учились в Париже, а она уже жила на «Ла Мотт-Пике – Гренель»22 со своим женихом Жан-Ивом, Боря однажды поцеловал её. Довольно неумело и совершенно неожиданно: просто однажды провожал домой и вместо французского «bise» – традиционного прощального поцелуя в щёку, принятого у друзей, – легонько, но решительно чмокнул её в губы. Впрочем, в тот момент, уже по-настоящему влюблённая в Рафаэля, Анастасья не придала этому ни малейшего значения.

– Я люблю тебя. С первого взгляда – тогда, в институте… И всегда любил. Ты всё знаешь, ведь так?

На этот раз она сама поцеловала Бориса – и неожиданно почувствовала, что совсем не совершает насилия над собой. Прикосновение его рук, ещё холодных от уличного мороза, показалось каким-то бодрящим, освежающим, возвращая к ещё более далёким студенческим годам, когда он частенько провожал её до общежития…

«Я излечилась от Рафаэля, – думала Анастасья. – Это очевидно! Вот только… Ведь надо сказать, сказать Боре!..»

Однако ситуация не располагала к беседе. Минута, две – и они плавно переместились на кровать, застеленную аляповатым покрывалом с золотыми вензелями.

***

Бесконечный стыд – вот что испытала Анастасья, проснувшись на следующее утро и не решаясь даже повернуть голову в сторону спящего рядом Бори.

Она долго не могла заснуть: за окном завывала метель, а она перемалывала в голове всё то, что произошло с ней за последние несколько месяцев. Её собственные проблемы – а их хватало – оставались в подвешенном состоянии, и поездка в Россию не прояснила, а только запутала ситуацию.

Предложение о работе, озвученное её новой знакомой – Ольгой Гуссефф, очень её вдохновило. Речь шла о руководящей должности в фонде по созданию сети семейных детских домов. Но никакой конкретики не было! Чтобы переехать из Парижа в Москву, где у неё не было абсолютно ничего – ни кола ни двора, – требовалось соответствующее обеспечение. Эмоциональная и порывистая Ольга, имевшая мало опыта, об этом толком не подумала – и теперь приходилось думать самой Анастасье. Что бы заставило её, в её положении, бросить свою работу в Париже – пусть уже нелюбимую, но обеспечивающую достойный доход – и перебраться в Москву, из которой она уехала много лет назад?

А Рафаэль… Даже думать о нём не хотелось! Пятнадцать лет! Пятнадцать лет её жизни, потраченной на этого самовлюблённого, высокомерного, бездушного человека… Нет, больше никогда, никогда! Но даже при всём желании она уже не вычеркнет его из своей жизни: теперь это просто невозможно.

Но зачем она, со всем клубком собственных проблем, впутала в них ещё и Борю?! Какое право она имела так с ним поступать? Ведь он, с его принципами, никогда её не простит!

Тем временем Левин тоже проснулся и, до сих пор не до конца поверивший в произошедшее, расхрабрившись, запечатлел поцелуй на голове своей невесты. Формально он, конечно, сделать предложение не успел, но для него это было делом решённым.

– Ты хорошо спала? – спросил он, так и не дождавшись реакции от Анастасьи, которая, казалось, даже не заметила его поцелуя.

– Борь, я… Я должна кое-что тебе сказать.

– Может, потом? – беспечно отозвался он.

Но Анастасья, наконец повернувшись к нему лицом, решительно продолжила:

– Я вела себя абсолютно некорректно по отношению к тебе. Всё это получилось так быстро…

– Оно и к лучшему! – уверенно сказал Левин.

Казалось, ничто не могло испортить его настроения: он чувствовал себя уверенным в себе как никогда. И даже тот факт, что он совершенно не позаботился о том, чтобы взять с собой бумаги для сегодняшнего заседания, назначенного на одиннадцать утра на другом конце города, не мог поколебать его праздничный настрой. Ведь до завтрака ещё оставалось время – почему бы не провести его с пользой?

Анастасья выглядела совсем не так, как вчера, но, казалось Левину, ей это только шло: слегка растрёпанные волосы, уже не лежащие аккуратным каре, напоминали её прежнюю, студенческую причёску, а блеск в глазах, немного лихорадочный, придавал особый шарм. Вот только почему у неё такое выражение лица? Может быть, они слишком поспешили? Но сколько же ещё следовало ждать? И потом, разве им не было хорошо вдвоём?

Борис, захваченный впечатлениями о лучшей ночи в своей жизни, снова попытался обнять возлюбленную.

– Нет, Борь, подожди. – Легко увернувшись, Анастасья твёрдо отвела его руку. – Лучше скажу всё как есть! Вчера я позволила тебе – вернее, сама это спровоцировала…

– Ты ничего не спровоцировала!

– Нет, спровоцировала! Я была тронута твоими словами… Но я должна была сразу всё сказать.

– Ты… по-прежнему любишь Рафаэля? – тихо произнёс Борис. Решительно, этот тип всегда будет стоять у него на пути!

– Хуже, Боря, гораздо хуже… – Настя замолчала, но потом отчётливо произнесла: – Я беременна. Беременна от Рафаэля. Уже почти три месяца.

Левин, ожидавший чего угодно, но только не этого, обомлел: как такое возможно? Ведь вчера он абсолютно ничего не заметил… Всё это просто не укладывалось в голове! Беременна от Рафаэля… Как, почему она ничего не сказала?!

– И ты… – не зная, как закончить фразу, начал он.

– Да! И я, зная это, позволила тебе… сделать то, что ты сделал. Я… В общем, можешь думать, что хочешь. Я последняя негодяйка и… Даже хуже!

Борис не двигался и только пристально смотрел на Анастасью. Всё-таки ещё оставалась какая-то надежда… Или нет?

– Но… Почему ты не с ним? Раз уж теперь… Раз ты решила родить от него ребёнка? – тихо проговорил он.

– Я больше его не люблю, – твёрдо сказала она. – Всё кончено, и это факт. К тому же он, узнав о моей беременности, повёл себя очень странно…

– Неужели он… не хочет стать отцом? – догадался Левин.

– Конечно не хочет! И никогда не хотел… То, что это всё-таки произошло, – чистая случайность. Но я так этому обрадовалась! Я хочу ребёнка! Понимаешь, моя жизнь – там, в Париже, и в этих бесконечных разъездах – была бессмысленна… Полное, абсолютное одиночество – вот и всё…

– Но ведь ты продолжала с ним встречаться? – сухо заметил Борис.

– Если бы он захотел, я бы жила с ним! Но он не хотел, – уверено сказала она, как будто повторяя то, что уже говорила много раз.

– Почему? – недоумённо спросил Левин.

– Он такой человек. Его устраивали только свободные отношения – то есть отношения со мной и случайные связи с другими, многими другими… И даже сейчас, когда ему пятьдесят шесть…

Анастасье не хотелось продолжать, но пути назад не было: эту чашу нужно испить до дна.

– Понимаешь, когда я сказала Рафаэлю, что жду ребёнка… Он упал в обморок! Да, в прямом смысле слова! Возможно, слишком много выпил: это было в новогоднюю ночь… А потом ушёл, а я улетела в Москву. И с тех пор – ни звонка, ни сообщения, ничего! Вообще ничего! Но это только мои проблемы.

Борис молчал, пытаясь осмыслить всё, что она сказала… Внутри у него уже не звучало ни «Либертанго», ни песни его любимого шансонье Рено. Полное отупение… Как будто ему на голову свалили целый КамАЗ убранного с улиц снега! Один из тех, что он видел вчера на Невском…

– Я очень перед тобой виновата… – наконец сказала Анастасья, не глядя на него. – В общем, уходи прямо сейчас! Думаю, так будет лучше для нас обоих.

Левин встал и машинально начал одеваться.

***

Этой зимой Петербург утопал в нескончаемых снегопадах.

Снег шёл и шёл, и никакие усилия дорожных служб не помогали: пешеходы чертыхались, пробираясь через сугробы, с крыш свисали коварные сосульки, а машины стояли в многочасовых заторах.

Борис, ни минуты не задумываясь о том, куда и зачем идёт, опомнился, только когда оказался на площади Восстания, стоя спиной к импозантной станции метро и глядя на пойманные в пробку машины у Московского вокзала… Невесомые снежинки, последние весточки гудевшей всю ночь метели, падали ему на лицо, но он едва ощущал их лёгкие покалывания. Невский проспект, расстилавшийся по правую руку, по-прежнему украшали ещё не убранные новогодние инсталляции: ёлки уже исчезли, однако натянутые над проезжей частью гирлянды и яркие витрины магазинов напоминали о главном празднике уходящей зимы. Кругом без особого рвения копошились бригады дворников…

Заседание в десять на метро «Академическая»… Нет, его перенесли на одиннадцать! Но всё равно следует заехать в отель за документами… Эти вензелёчки а-ля Людовик Шестнадцатый в её номере – дикая безвкусица! Зачем он вообще напросился зайти? Какая нелепость! Ведь только он, он сам этого хотел. Только он!

Вместо того чтобы, как он сделал бы в другой ситуации, спуститься в метро и отправиться за документами, Левин медленно побрёл по Невскому в сторону Эрмитажа. Это был единственный маршрут в Петербурге, который он, москвич и домосед, знал и любил.

Примечания