Неизвестный Сталин

Еще более показательным по отношению к Берии был тот факт, что при избрании нового, значительно расширенного Центрального Комитета, уже КПСС, а не ВКП(б), в его состав не вошли близкие друзья и сотрудники Берии Всеволод Меркулов и Владимир Деканозов, бывшие членами ЦК ВКП(б) прежнего состава. Меркулов и Деканозов стали друзьями Берии еще в бакинской технической школе в 1915–1916 годах, в юношеские годы, и шли за ним и вместе с ним в течение 35 лет, обычно в ранге его первых заместителей. В 1940–1941 годах Владимир Деканозов был послом СССР в Германии, а Всеволод Меркулов первым заместителем наркома НКВД. В 1952 году Меркулов занимал пост министра государственного контроля СССР, а Деканозов был министром МВД Грузинской ССР. Эти изменения говорили о снижении власти Берии. Однако на съезде ему было предоставлено слово для выступления. На положении Берии, безусловно, отражался тот факт, что в октябре 1952 года подходило к концу следствие по так называемому «грузинскому делу», по которому в Грузии было арестовано в 1951 году много государственных и партийных работников, в основном среди мингрелов и выдвиженцев Берии. Им инкриминировались взятки, сепаратизм и стремление к отделению Грузии от СССР.

Новый Центральный Комитет КПСС собрался на свое первое заседание 16 октября 1952 года для выбора исполнительных органов. Предстояло избрание секретарей ЦК, председателя Комиссии партийного контроля и Президиума ЦК, заменявшего привычные Политбюро и Оргбюро. Председательствовавший на пленуме ЦК Маленков предоставил первое слово Сталину. Выступление Сталина продолжалось, неожиданно для членов ЦК, почти полтора часа. Говорил он ясно, сурово, без всяких листков, явно хорошо подготовленный. Ни стенограммы, ни протокола этого заседания не велось, либо они были впоследствии уничтожены. Воспроизвести основные положения речи Сталина можно в настоящее время лишь по воспоминаниям участников этого пленума. Об этой речи подробно вспоминают Н. С. Хрущев, Дмитрий Шепилов и писатель Константин Симонов, избранный на съезде кандидатом в члены ЦК КПСС. Как писатель, Симонов дает наиболее образное и близкое к реальности описание, отмечая, что завещательный характер этой речи не вызывал сомнений: «Главное в его речи сводилось к тому (если не текстуально, то по ходу мысли), что он стар, приближается время, когда другим придется продолжать делать то, что он делал, что обстановка в мире сложная и борьба с капиталистическим лагерем предстоит тяжелая и что самое опасное в этой борьбе дрогнуть, испугаться, отступить, капитулировать. Это и было самым главным, что он хотел не просто сказать, а внедрить в присутствующих, что, в свою очередь, было связано с темою собственной старости и возможного ухода из жизни.

…Главной особенностью речи Сталина было то, что он не счел нужным говорить вообще о мужестве или страхе, решимости и капитулянтстве. Все, что он говорил об этом, он привязал конкретно к двум членам Политбюро, сидевшим здесь же, в этом зале, за его спиною, в двух метрах от него, к людям, о которых я, например, меньше всего ожидал услышать то, что говорил о них Сталин.

Сначала со всем этим синодиком обвинений и подозрений, обвинений в нестойкости, в нетвердости, подозрений в трусости, капитулянтстве, он обрушился на Молотова. Это было настолько неожиданно, что я сначала не поверил своим ушам, подумал, что ослышался или не понял. Оказалось, что это именно так…

При всем гневе Сталина, иногда отдававшем даже невоздержанностью, в том, что он говорил, была свойственная ему железная конструкция. Такая же конструкция была и у следующей части его речи, посвященной Микояну, более короткой, но по каким-то своим оттенкам, пожалуй, еще более злой и неуважительной…

Не знаю, почему Сталин выбрал в своей последней речи на пленуме ЦК как два главных объекта недоверия именно Молотова и Микояна. То, что он явно хотел скомпрометировать их обоих, принизить, лишить ореола одних из первых после него самого исторических фигур, было несомненно…

Почему-то он не желал, чтобы Молотов после него, случись что-то с ним, остался первой фигурой в государстве и в партии. И речь его окончательно исключала такую возможность…»[43]

По свидетельству Шепилова, «Сталин с презрительной миной говорил о том, что Молотов запуган американским империализмом, что, будучи в США, он слал оттуда панические телеграммы, что такой руководитель не заслуживает доверия, что он не может состоять в руководящем ядре партии… В таком же тоне Сталин выразил политическое недоверие Микояну и Ворошилову»[44]. Член ЦК КПСС Л. Н. Ефремов, также оставивший воспоминания об этом пленуме, сообщал о том, что одно из обвинений Сталина Молотову касалось того, что именно Молотов как министр иностранных дел СССР дал согласие послу Великобритании на издание в СССР на русском языке некоторых британских журналов и газет.

Сталин также обвинял Молотова в том, что многие детали, даже секретных заседаний Политбюро, он рассказывал своей жене Полине Жемчужиной: «Получается, что какая-то невидимая нить соединяет Политбюро с супругой Молотова Жемчужиной и ее друзьями. А ее окружают друзья, которым нельзя доверять. Ясно, что такое поведение члена Политбюро недопустимо»[45]. К этому времени Жемчужина была в заключении, осужденная по делу Еврейского антифашистского комитета, который был обвинен в работе на Израиль.

Сталин не подвергал критике других членов Политбюро и не давал им каких-либо характеристик. Среди них никто, кроме Маленкова, не рассматривался как возможный преемник Сталина. Каганович, в условиях уже широко развернувшейся антисемитской кампании, не мог претендовать на высший пост в стране. Хрущева не только Сталин, но и члены ЦК КПСС никогда не рассматривали как серьезного претендента на власть.

Однако для проверки намерений и амбиций Маленкова Сталин приготовил особый достаточно сложный маневр. В 1951–1952 годах Сталин уже не руководил работой Секретариата ЦК ВКП(б). Эту работу выполнял Маленков. Должность Генерального секретаря была неофициально ликвидирована, но Сталин все еще был Секретарем ЦК, наряду с другими. Свою власть Сталин осуществлял прежде всего как Председатель Совета Министров СССР и как Председатель Политбюро. На заседаниях Секретариата председательствовал Маленков. Он был, таким образом, вторым человеком в партии. Однако Сталин знал ограниченные возможности Маленкова. По свидетельству Хрущева, Сталин часто говорил, что Маленков – это человек, который ходит «на чужом поводке». «…Это писарь. Резолюцию он напишет быстро, не всегда сам, но сорганизует людей. Это он сделает быстрее и лучше других, а на какие-нибудь самостоятельные мысли и самостоятельную инициативу он не способен»[46].

В своей речи Сталин, ссылаясь на старость, сказал, что ему уже трудно совмещать пост Председателя Совета Министров и Секретаря ЦК. Он готов остаться в правительстве и в Президиуме ЦК, но от поста Генсека просит его освободить. Председательствовавший на пленуме Маленков должен был поставить эту просьбу Сталина на обсуждение. Константин Симонов как новичок в ЦК, считавший просьбу Сталина вполне понятной, свидетельствует в своих мемуарах о том, какой эффект произвело именно это заявление Сталина на Маленкова: «…На лице Маленкова я увидел ужасное выражение – не то чтоб испуга, нет, не испуга, – а выражение, которое может быть у человека, яснее всех других или яснее, во всяком случае, многих других осознавшего ту смертельную опасность, которая нависла у всех над головами и которую еще не осознали другие: нельзя соглашаться на эту просьбу товарища Сталина, нельзя соглашаться, чтобы он сложил с себя вот это одно, последнее из трех своих полномочий, нельзя. Лицо Маленкова, его жесты, его выразительно воздетые руки были прямой мольбой ко всем присутствующим немедленно и решительно отказать Сталину в его просьбе. И тогда, заглушая раздавшиеся уже и из-за спины Сталина слова: “Нет, просим остаться!”, или что-то в этом духе, зал загудел словами: “Нет! Нельзя! Просим остаться! Просим взять свою просьбу обратно!”»

Столь спонтанная и бурная реакция зала на просьбу Сталина, по-видимому, спасла Маленкова. Константин Симонов пишет: «Когда зал загудел и закричал, что Сталин должен остаться на посту Генерального секретаря и вести Секретариат ЦК, лицо Маленкова, я хорошо помню это, было лицом человека, которого только что миновала прямая, реальная смертельная опасность, почувствуй Сталин, что там сзади, за его спиной, или впереди, перед его глазами, есть сторонники того, чтобы удовлетворить его просьбу, думаю, первый, кто ответил бы за это головой, был бы Маленков»[47].

Только теперь, когда пленум ЦК в едином порыве отверг просьбу Сталина о замене его на посту Генерального секретаря, Сталин, вынув из кармана лист бумаги, зачитал приготовленный им заранее список членов и кандидатов нового Президиума ЦК КПСС. Этот список, состоявший из 25 членов и 11 кандидатов Президиума, был встречен с облегчением в зале и с растерянностью в президиуме заседания. Список утвердили без обсуждения. Порядок имен в списке шел уже не по рангу, а по алфавиту. Из прежнего Политбюро в состав нового Президиума вошли лишь девять человек. А. А. Андреев был исключен без объяснения причин. А. Н. Косыгин был понижен в кандидаты Президиума. Молотов и Микоян были оставлены в списке, и это все восприняли с удовлетворением. Но при столь большом числе новых членов высшего руководства партии удаление из Президиума нескольких старых членов было облегчено и могло произойти очень скоро. Секретариат ЦК КПСС также был расширен вдвое.

Хрущев в своих воспоминаниях так описывает впечатление своих коллег от этих неожиданных перемен: «Когда пленум завершился, мы все в президиуме обменялись взглядами. Что случилось? Кто составил этот список? Сталин сам не мог знать всех этих людей, которых он только что назначил. Он не мог составить такой список самостоятельно. Я признаюсь, что подумал, что это Маленков приготовил список нового Президиума, но не сказал нам об этом. Позднее я спросил его об этом. Но он тоже был удивлен: “Клянусь, что я абсолютно никакого отношения к этому не имею. Сталин даже не спрашивал моего совета или мнения о возможном составе Президиума”. Это заявление Маленкова делало проблему более загадочной. Я не мог представить, что Берия был к этому причастен, так как в новом Президиуме были люди, которых Берия никогда не мог бы рекомендовать Сталину. Молотов и Микоян также не могли иметь к этому отношения. Булганин тоже не знал ничего об этом списке… Некоторые люди в списке были малоизвестны в партии, и Сталин, без сомнения, не имел представления о том, кто они такие»[48].

Дополнительно к Президиуму ЦК Сталин утвердил на этом пленуме и небольшое Бюро Президиума, орган, не предусмотренный Уставом КПСС. В Бюро вошли некоторые из его близких соратников, но между ними не были распределены сферы ответственности, как это делалось между членами Политбюро. Более того, о существовании этого Бюро не упоминалось ни в отчетах съезда, ни в сообщениях печати. Бюро также не принимало никаких формальных решений. Только четверо партийных лидеров, Маленков, Берия, Хрущев и Булганин, регулярно приглашались Сталиным после съезда на дачу в Кунцево на традиционные ночные обеды. По-видимому, именно их он хотел держать под постоянным наблюдением. 20 октября 1952 года Сталин принял в кремлевском кабинете десять новых секретарей ЦК, среди которых был молодой Брежнев, избранный кандидатом Президиума. Сталин познакомился с Брежневым только во время работы съезда, и Брежнев ему понравился.

После завершения работы съезда и реорганизации руководящих органов КПСС Сталин не поехал, как это ожидалось, в свой обычный осенне-зимний отпуск в Абхазию. Это свидетельствовало о том, что он не считал реорганизацию законченной. В ноябре 1952 года Сталин уделял много времени скорейшему завершению следствия по двум репрессивным кампаниям – «делу врачей» и «мингрельскому делу», знакомился с новыми членами Президиума ЦК КПСС и провел два заседания Бюро Президиума. Впервые с 1945 года Сталин присутствовал в Кремле на торжественном заседании 6 ноября в честь 35-й годовщины Октябрьской революции. Доклад на этом заседании сделал М. Г. Первухин. Почти все вновь избранные члены Президиума ЦК КПСС рассаживались, как это было раньше принято, в президиуме заседания, однако какой-либо особой традиционной субординации пока еще не было. 7 ноября 1952 года Сталин в зимней форме генералиссимуса принимал на Мавзолее Ленина традиционный парад Московского гарнизона на Красной площади. Справа и слева от Сталина на трибуне Мавзолея стояли маршалы Булганин и Тимошенко, но другие члены партийного руководства выстроились уже «по рангу»: Маленков, Берия, Хрущев, Каганович, Молотов, Шверник, Первухин, Сабуров, Микоян, Пономаренко, Суслов, Шкирятов, Аристов, Пегов и Брежнев. Ворошилов по традиции стоял рядом с Буденным в группе маршалов справа от Булганина.

В декабре 1952 года и в январе 1953 года, по свидетельству генерала Судоплатова, шла широкая смена кадров в МВД и в МГБ. Министр МВД С. Н. Круглов и министр МГБ С. Д. Игнатьев были избраны членами нового ЦК КПСС, а их заместители И. А. Серов и И. И. Масленников (МВД) и С. А. Гоглидзе и В. С. Рясной (МГБ) кандидатами в члены ЦК. Одновременно из состава руководителей МВД и МГБ удалялись все служащие (даже высокого ранга) еврейской национальности. В феврале 1953 года эта «антиеврейская» реорганизация была распространена на все областные управления МГБ. 22 февраля 1953 года совершенно секретный приказ № 17, разосланный по всем областным управлениям МГБ, предписывал уволить немедленно из МГБ всех сотрудников еврейской национальности, вне зависимости от их чина, возраста и заслуг. Уже 23 февраля все они были уволены «по сокращению штатов» и должны были сдать свои дела в течение всего лишь одного дня. Такая сверхсрочность «зачистки» МГБ от сотрудников-евреев говорила о близости каких-то серьезных событий. Но обычно все прежние сталинские репрессивные кампании начинались с арестов и ликвидации в центральных органах власти, за которыми шли волны арестов и депортаций по республикам и областям. Начало подготовленной Сталиным кампании должно было произойти в Москве. Антисемитский погром, который готовился параллельно, был удобным фоном и для всех радикальных перемен в партийно-государственном руководстве.

Нет сомнения в том, что те люди, на которых хотел опереться Сталин, сместив некоторых старых соратников, и прежде всего Берию и Маленкова, вошли в состав нового Президиума ЦК. Из прежнего Политбюро вошли в этот Президиум Берия, Булганин, Ворошилов, Каганович, Маленков, Микоян, Молотов, Сталин, Хрущев и Шверник. Новыми членами были избраны: В. М. Андрианов, А. Б. Аристов, С. Д. Игнатьев, Д. С. Коротченко, В. В. Кузнецов, О. В. Куусинен, В. А. Малышев, Л. Г. Мельников, Н. А. Михайлов, М. Г. Первухин, П. К. Пономаренко, М. 3. Сабуров, М. А. Суслов, Д. И. Чесноков, М. Ф. Шкирятов – всего 15 человек.

Безусловно, что кто-то именно из этих людей, тот, кого Сталин рассматривал как своего наиболее надежного преемника, помог ему составить и весь этот, так удививший Хрущева и Маленкова, список. Тогда, в 1952 году, никто из ближайшего окружения Сталина не мог понять его выбор, найти в нем человека, способного без сожаления и без колебаний отправить их всех, «сталинскую гвардию», в отставку, и это в лучшем случае.

Сейчас, когда нам уже известно, кто именно был в последующие 30 лет после смерти Сталина главным идеологом КПСС, главным сталинистом, остановившим поток разоблачений культа личности, главным консерватором и главным цензором в СССР, кто сумел, хотя и не сразу, действительно удалить из руководства КПСС всю «сталинскую гвардию», включая самого Хрущева, мы без труда можем найти в этом списке имя того человека, на которого решил опереться Сталин. Сталин не сделал ошибки в выборе надежного, беспощадного, умного и марксистски хорошо образованного союзника и фанатика коммунистических идей. Но он ошибся в объективной оценке своего собственного здоровья и времени, отпущенного ему историей. Он рассчитывал на годы, а может быть, хотя бы на месяцы жизни. Счет же шел уже лишь на дни или недели. Но то, что ни Маленков, ни даже более умный Берия не смогли разгадать полностью замысел Сталина, спасло его тайного союзника. Выбранный им наследник смог, благодаря собственным качествам, выдвинуться в последующем на вершины власти без всякого покровительства. Он не стал вождем партии, но ему было достаточно быть ее первым кардиналом.