Последние из Валуа

«Гигантского роста, – говорит о нем Гозлан, – он был очень силен и имел длинное, худое, смуглое лицо, черные, как смоль, шелковистые волосы, ниспадающие на широкий лоб, орлиный нос, черные же, глубоко посаженные и в высшей степени злые глаза; нижняя его губа была оттопырена, что придавало ему вид кровожадного зверя».

В ожидании сына и капитана стражи, он сел в глубокое, мягкое кресло и начал ласкать двух огромных бассетов, Вулкана и Меркурия, заменявших ему ночных телохранителей, так как они постоянно спали возле его кровати.

Они в эту минуту заворчали; дверь отворилась, и вошли Людовик Ла Фретт и капитан Ла Кош.

У дез Адре, к слову, было два сына и две дочери от его брака с Елизаветой де Монтаньяк, умершей за восемь лет до начала нашей истории…

Он сам нам расскажет, кем стали его старший сын, Рэймон де Бомон, и Екатерина и Жанна, его дочери; мы же обмолвимся парой слов о Людовике Ла Фретте, названном так – согласно обычаю того времени – для того чтобы отличать его от старшего брата, который один лишь был вправе носить отцовское имя.

Так вот, Людовик, которому было двадцать пять лет, ничуть не походил на отца – ни нравственно, ни физически; он был совершенный блондин и имел весьма мягкий, добрый характер, что однако не исключало в нем храбрости, – это он доказал в нескольких сражениях, в частности, в битве при Монконтуре.

Капитан Ла Кош – наперсник, друг и правая рука барона – был маленький, коренастый человечек с шарообразной головой, красным лицом, маленькими заплывшими жиром глазками, толстыми сладострастными губами, живой и веселый, несмотря на свои пожилые лета.

В особенности примечателен был его толстый нос, издававший нечто похожее на трубные звуки во время сморканья, а Ла Кош всегда сморкался в важных случаях.

Пожелав барону доброго утра, молодой Ла Фретт и капитан присели на стоявшие напротив него табуреты.

– Ну, господа, – начал кастелян, сразу перейдя к делу, – весело ли вам было здесь в течение тех четырнадцати месяцев, которые мы провели в полном бездействии, словно статуи в нишах?

Ла Фретт промолчал, но Ла Кош, качая своей круглой головой справа налево и слева направо, проговорил:

– Раз уж вы спрашиваете, барон, то отвечу по чести. Нет, мне не весело в вашем замке, хотя здесь можно хорошо поесть, попить и поспать, – а я всегда любил хорошо поесть, попить и поспать. Но человеку, в чьих жилах еще течет кровь, требуется нечто большее, чем сон, хорошие кушанья и вино. Я здесь ржавею, барон! Быть может, вы хотите избавить меня от ржавчины? В таком случае восклицаю от души: виват! Я готов! Когда отправляемся?

Барон прослушал речь капитана с веселым, довольным видом.

– Ну, а вы что скажете, Ла Фретт? – обратился он к сыну. – Согласны ли вы с мнением нашего славного капитана, жаждущего выйти из оцепенения.

– Что ж… Это зависит от обстоятельств, отец.

– Как это – зависит от обстоятельств?

– Этим я хочу сказать, что если ваше предложенное вами дело придется мне по вкусу, я соглашусь принять в нем участие, в противном же случае – увольте.

Дез Адре мрачно сдвинул брови; Ла Кош пожал плечами.

Ла Фретт оставался спокойным.

– Вот как! – произнес наконец барон после долгой паузы, во время которой взгляд его ни на секунду не сходил с бесстрастного лица молодого человека. – Так вы, сударь, не согласны принять участие в деле, которое не соответствует вашим наклонностям? Нельзя ли узнать, что же им соответствует?

– Ранее я уже имел честь сообщать вам это, отец, но готов и повторить: мой брат Рэймон, состоящий в услужении герцогу Алансонскому, дал мне знать, что, если я того пожелаю, то тоже смогу получить место в доме принца. Я хотел бы присоединиться к брату в Париже, отец.

– Ах, да! Этим вы хотите сказать, что с радостью оставите меня, как это уже сделал ваш старший брат. А вы не думали, сударь, что я слишком привязан к вам, чтобы решиться на эту разлуку?

При этих словах отца Ла Фретт грустно улыбнулся.

– Да, я должен признать, – продолжал барон, не обращая внимания на эту улыбку, – что мои дети не очень-то любят расточать нежности! У меня двое сыновей и две дочери, из которых одна в монастыре, а другая – служанка!

– Вы слишком принижаете положение Жанны, отец. Фрейлина королевы Франции не может называться служанкой!

– Полноте! Когда эта королева и сама-то ничего не решает, что может ее фрейлина?

– Королева Елизавета стоит очень высоко по своему уму и своим добродетелям.

– Да! – и крайне низко по своему влиянию. Как бы то ни было, а сути дела это не меняет: дочери меня покинули, старший сын меня покинул, а теперь еще и вы желаете меня оставить. И почему? Потому что вам всем совестно из-за меня! Ха-ха! Это я, слышите, я должен вас стыдиться! Впрочем, будь по-вашему! Отправляйтесь к вашему брату, я вас не удерживаю! Я намеревался приобщить вас к выполнению задуманной мной мести, но могу обойтись и без вас… Ступайте!

Ла Фретт встал и направился к двери, но, пройдя несколько шагов, остановился.

– Отец, – сказал он твердо, – если ваше мщение справедливо, то я вам в нем помогу, как то велит мне мой долг.

Барон прикусил губу.

– Ах, так ваше послушание зависит от вашего суждения? – спросил он насмешливо. – Да уж, Ла Кош, хороши бы были наши солдатики, будь они из того же теста, что и господин мой сын! Что ж… Я вам скажу, сударь, за что и кому я хочу отомстить – и посмотрим, что вы ответите… Итак, я был оскорблен, четырнадцать месяцев тому назад – вы должны помнить, вы сами там были, – на следующий день после битвы, к успеху в которой я тоже приложил руку, битвы при Монконтуре. Оскорблен теми самыми господами, в рядах которых я так храбро сражался – что можете и вы засвидетельствовать. Один из них, которому следовало бы пощадить меня, так как я имел возможность уничтожить его, но не сделал этого, так вот, один из них, барон де Ла Мюр, первым подал сигнал к всеобщему против меня восстанию. Он обошелся со мной, как с собакой, как с самой негодной собакой! Нет, хуже, чем с негодной собакой: когда ее бьют, она кусается, но барон де Ла Мюр не удосужился ударить меня… чтобы не дать мне права придушить его! Прошел год самых тяжких ожиданий удобного случая отомстить ему, и вот наконец-то пробил час, который повергнет этого надменного барона к моим ногам. Сегодня он выдает замуж дочь; все те его друзья, которые вместе с ним повернулись ко мне спиною, будут сегодня за его столом. Вы понимаете, Людовик, Ла Кош?.. Они все будут там, с женами и дочерьми, и благодаря некоторым связям, приобретенным мной в замке Ла Мюр, вы ворвемся к ним неожиданно, словно молния… застанем их пирующими, смеющимися… ха-ха-ха! и убьем их!.. задушим!.. сожжем!.. отомстим за себя!.. Ха-ха-ха!.. Что ты на это скажешь, Людовик?.. И ты, Ла Кош?..

Капитан высморкался; он уже видел себя посреди бойни.

Ла Фретт, бледный, с опущенными глазами, вновь направился к двери.

Но барон преградил ему путь и схватил за руку.

– Так ты не одобряешь моего плана? – спросил он.

– Нет, – чистосердечно ответил молодой человек.

– И отказываешься участвовать в моем мщении?

– Участвовать в убийствах я не собираюсь.

– В убийствах!.. Признайся лучше, что ты струсил!

– Я не трушу, отец, просто не желаю видеть лишнее пятно на вашей совести!

– Несчастный!

Великан сжал руку сына своими железными пальцами, словно тисками, так, что Людовик побледнел еще сильнее, но не произнес ни единой жалобы, не сделал ни единого движения, чтобы избавиться от пытки.

– Оставьте, барон, – промолвил Ла Кош примирительным тоном, – вы гневаетесь, но что это вам даст? Господин Ла Фретт еще не понимает, сколь сладкой может быть месть. Пустите его! Кто знает… Быть может, в скором времени он вернется к нам сам, по доброй воле, убедившись, что при дворе нашего славного короля Карла IX еще меньше хорошего, чем у нас.

Дез Адре разжал хватку.

– Идите, – сказал он, – идите, куда хотите… Идите же, чтобы я вас никогда больше не видел.

– Никогда больше – это слишком тяжело сказано, отец; но вы приказываете – я подчиняюсь. Прощайте!

Он схватил ту руку, которая только что его пытала, и почтительно поднес к своим устам.

Дез Адре отвернулся.

Быть может, в этот момент тайный голос шептал ему: «Останови его, потому что ты не ошибся: ты действительно никогда больше его не увидишь!»

Но Ла Фретт был уже у двери; поклонившись, он повторил:

– Прощайте!

– Прощайте! – ответил кастелян.

Людовик исчез.

– Ступай за ним, Ла Кош! – быстро обратился барон к капитану. – Проследи за его отъездом, дай ему лучшую лошадь, лучшее оружие. А это, – он начал торопливо рыться в одном из своих сундуков, – это опусти незаметно в его чемодан. Он так горд, что способен уехать с пустыми руками.

Капитан принял поданный ему тяжеловесный кошель с самым добродушным видом.

– Да, да, – пробормотал он, – мы не хотим показать, как нам жаль расставаться с нашим малюткой! Мы очень боимся остаться одни со старым Ла Кошем. Ну, а что, если этот старый Ла Кош готовит нам очень приятный сюрприз, если мы не останемся с ним с глазу на глаз? Ба, говорит ведь пословица: «Одного теряешь, а десятерых обретаешь!» Положим, десятерых иногда бывает трудно найти сразу… но одного… о!.. Подождите, барон, скоро, надеюсь, мы вас утешим!

Барон подошел к одному из окон, совершенно равнодушный к тому, что бормотал капитан.

Перед ним открывался прелестный вид: под скалою, на которой был выстроен замок, протекала Изера, на том берегу тянулся громадный сосновый лес и виднелись горы, чистенькие деревни, два-три замка других владетелей, зеленые поля, луга, мызы, церкви.

Но дез Адре в этот час не был способен восхищаться красотами пейзажа; капитан был прав: ему жаль было расставаться со вторым сыном, пусть тот и был слишком нежен по натуре своей, – он и так уже потерял старшего.

Когда его оставили дочери, барон совсем не расстроился, даже напротив. К чему ему было держать рядом с собой дочерей?

Но его сыновья, парни могучие и отважные – а они оба были очень храбры, – которые могли бы помочь ему в его последней битве… они его не только презирали, но и боялись! Презрение и страх – такие чувства он внушил своим детям!

Внезапно он вздрогнул: из ворот замка выехал всадник и направился к большой дороге.

Это был Ла Фретт!

О, он не замедлил воспользоваться данной ему свободой! Он бежал от своего отца как можно скорее!

Поравнявшись с окном, за которым стоял барон, всадник почтительно поклонился, а затем пришпорил коня.

– Людовик! – невольно прошептал дез Адре.

– Барон, – раздался голос Ла Коша, – представляю вам человека, горящего нетерпением пасть к вашим стопам – господина шевалье Сент-Эгрева!

Дез Адре быстро повернулся к вошедшему и смерил его с головы до ног, словно решая, как его встретить – любезно или же холодно.

Любезность взяла верх.

– А, это ты, самохвал! – воскликнул он.

Шевалье низко поклонился; подобное прозвище в устах барона показалось ему очень лестным.

– Да, господин барон, – ответил он, – это я… и счастлив вас видеть… наконец!

– Наконец? Что это значит?

– Это значит, – вмешался Ла Кош, – что наш дорогой шевалье уже четыре дня как находится в замке, спрятанный мною, будто молодая девушка… Вы ведь отлично знаете, барон, что господин Ла Фретт недолюбливает его, нашего шевалье!

– Да, я это знаю, он не любит тебя, Сент-Эгрев, не любит потому… потому… Э, да потому, что ты похож на меня во всех отношениях, как одна капля воды на другую… Так ты уже пятый день как здесь? Разрешаю остаться, если хочешь – навсегда! Другие скучают со мною, пренебрегают тем, что доставляет мне удовольствие, презирают мои планы, а ты, должно быть, будешь мною доволен. Ты пришел за тем, чтобы наполнить карманы золотом… ну, так будь уверен: они не только наполнятся, но и переполнятся сегодня же, если ты не откажешься, взамен этого, услужить мне несколькими ударами шпаги. Ведь ты не откажешься, а?

– Готов служить вам всегда и с величайшей радостью… с признательностью, сударь!

– В добрый час! Обними меня! А ты, Ла Кош, прикажи подать нам три бутылки вина и три кубка: мы будем пить и болтать, болтать и пить!.. Вы, господин шевалье, явились наполнить вашу мошну! Что ж, вы ее наполните, мой мальчик, и сполна… и произойдет это не позже, чем истекут двадцать четыре часа! Вина, Грендорж, вина! Черт возьми, Сент-Эгрев, сын мой, ты пришел вовремя! Да, я назвал тебя сыном и не беру своих слов назад. Ты мой сын, достойный сын. А, барон де Ла Мюр, вы воображаете, что Франсуа де Бомона, барона дез Адре, можно оскорблять безнаказанно? Вы ошибаетесь, и сегодня же удостоверитесь в своей ошибке!

Оруженосец Грендорж принес три кувшина и три кубка; барон, капитан и шевалье уселись за стол, и началась попойка.

Ла Кош ликовал – и от того удачного вдохновения, что посетило Сент-Эгрева, приведя его так кстати в Ла Фретт, и от сердечного приема, который оказал шевалье барон.

Он всегда питал слабость к малышу Сент-Эгреву, этот славный Ла Кош!

Действительно ли Сент-Эгрев был сыном барона дез Адре?

Да, его бастардом; сорной травой, как называл шевалье этот достойный сеньор.

Вкратце, история его такова.

Двадцать четыре года назад, охотясь неподалеку от своих владений, барон повстречал юную крестьянку из деревушки Сент-Эгрев, которая ему понравилась.

Когда барону нравилась какая-то девушка, заканчивалось все так же, как и в тех случаях, когда ему не нравился какой-то мужчина, – ей не оставалось ничего другого, как подчиниться.

Так случилось и на сей раз.

Из этой связи – которую, из уважения к приличиям, сохранили в тайне – родился мальчик, до которого барону было бы дела не больше, чем до его первой пары шпор, если бы не одно «но»: мать ребенка умерла при родах.

Малыша крестили, нарекли Сент-Эгревом – по названию деревушки, подыскали для него кормилицу, а когда ему пошел десятый год, отослали в Гренобль, в коллеж Августинцев, но там он прослыл за первого бездельника и негодяя, мечтавшего лишь о синяках и шишках. Однажды вечером – Сент-Эгреву на тот момент было уже пятнадцать, – когда его собирались наказать – в тысячу первый раз, – он спустился из окна по веревке и бежал прямо в Париж, где, как ему говорили, стоит только разинуть рот, как в него полетят жареные гуси и индейки.

В столице малыш Сент-Эгрев – собственными стараниями – быстро стал шевалье Сент-Эгревом и оказался достаточно умен для того, чтобы не проматывать деньги жареных гусей и индеек.

Но, дабы не утомлять читателя, о его похождениях в Париже мы рассказывать не станем.

Так как эта наша глава подходит к концу, довольствуемся лишь тем, что скажем: барон дез Адре отнюдь не льстил своему бастарду, уверяя того, что тот очень на него похож. Чуть выше мы набросали портрет сеньора де Бомона; чтобы понять, каким был шевалье, вам, дорогой читатель, придется вооружиться лупой.

То был барон в миниатюре.

Что мы получим, если уменьшим тигра? Дикую кошку. Дикую кошку, которая, не обладая ни силой, ни величественностью этого хищника, по крайней мере, унаследовала от него кровожадные позывы.

В плане физическом Сент-Эгрев доходил барону лишь до пояса; в плане моральном – почти до плеч, что для бастарда, согласитесь, совсем не плохо.

На этом, оставив наше трио – отца, сына и друга – за обсуждением предстоящего похода на замок Ла Мюр, вернемся в этот замок сами и посмотрим, чем окончилась эта отважная экспедиция.