Затерянный мир (сборник)

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Глава 1

«В жизни всегда есть место подвигу»

Трудно представить себе человека, более бестактного, чем отец моей Глэдис. Господин Хангертон, чем-то напоминавший взъерошенного какаду, по сути, представлял собой натуру беззлобную, но крайне эгоцентричную. Если бы в природе существовала сила, способная заставить меня отказаться от намерения жениться на Глэдис, то, скорее всего эта была бы мысль о том, что после женитьбы мне придется иметь дело с таким тестем. Похоже, он искренне верил в то, что три раза в неделю я приезжаю в Честнатс лишь для того, чтобы пообщаться с ним, и особенно узнать его мысли о пробах драгоценных металлов, – в этом вопросе он, несомненно, был очень силен.

Однажды вечером вот уже битый час я терпеливо выслушивал его монотонные причитания о нечистых деньгах, наживаемых на вполне законных операциях, о неверно установленном номинале на серебряные монеты, о падании рупии. Он называл цифры, выражавшие, по его мнению, истинный обменный курс.

– Если вдруг… он патетически возвысил голос. – Если вдруг все клиенты на земном шаре одновременно потребуют в банках свои вклады, то при нынешнем «кривом» соотношении валют, что произойдет?

Я ответил, что, разумеется, в этом случае я полностью разорюсь. Тогда он, словно спохватившись, что затеял серьезный разговор с несерьезным человеком, вскочил со стула и, в очередной раз, упрекнув меня в легкомыслии, убежал в соседнюю комнату переодеваться на встречу членов масонской ложи.

Наконец мы с Глэдис остались наедине. Весь вечер я с нетерпением ждал этой минуты. Так солдат ждет сигнала для атаки, которая принесет ему либо славу, либо погибель.

Она восседала, горделиво приподняв подбородок. Красные оконные занавески служили фоном для ее благородного, словно выточенного из слоновой кости, профиля. Как же она была хороша! И вместе с тем, как далека; словно звезда, или неведомый затерянный мир на еще не открытой планете. Мы были друзьями, очень хорошими друзьями, но не больше. Наши отношения с Глэдис по сути не отличались от дружбы с одним парнем; он, как и я, журналист, специализировавшийся на хронике текущих событий, служил в «Вечерней газете». Мы с ним прекрасно ладили, понимали друг друга с полуслова, выручали, обмениваясь материалами – словом, были один другому нужны. Эта нужда, разумеется, не имела никакой чувственной подоплеки. Однако подобная стерильная идиллия в отношениях с Глэдис меня совершенно не устраивала. Моя мужская гордость бунтовала против женской независимости и чрезмерной искренности. Они не делают чести мужчине. Там, где между мужчиной и женщиной вступают в силу настоящие, не бесполые чувства, обязательно найдется место и застенчивости и недоверию, хотя сегодня они скорее лишь отголоски далекого прошлого, когда любовь и насилие ходили рука об руку. Нет, не бесстрашный взор, не уверенные, твердые слова, а опущенная голова, взгляды украдкой, срывающийся голос, вздрагивающее лицо являются признаками настоящего чувства. За свою пока короткую жизнь я успел это то ли усвоить из опыта, то ли ощутить в себе как переданный из поколения в поколение инстинкт.

Глэдис была исполнена всеми женскими добродетелями. На первый взгляд она могла показаться сухой и холодной. Но право же, это совсем неверно. Ее смуглая, как у красавиц Востока, кожа; волосы цвета воронова крыла; огромные влажные глаза; пухлые, но изящно оформленные губы свидетельствовали о дремлющей в ней страстной натуре. К сожалению, до нынешнего времени, мне не удавалось хотя бы немного ее пробудить.

И вот сегодня я, наконец, решил во что бы то ни стало перевести наши отношения на верную стезю. Возможно, я получу отказ. Но лучше уж быть отвергнутым любовником, чем признанным братцем. Таким образом, размышляя, я уже раскрыл было рот, но она, горделиво качнув головой и с мягким укором улыбнувшись, заговорила первой…

– Кажется, Нед, вы собираетесь мне сделать предложение. Я хочу попросить вас воздержаться. Все не так просто, как вам кажется.

Я придвинул свой стул к ней поближе.

– Как вы угадали, что я собираюсь сделать? – спросил я, не скрывая удивления.

– Женщины всегда это знают. Неужели вы думаете, что их можно застать врасплох? Но милый Нэд, мы так замечательно с вами дружим. Зачем же все портить? Разве не чудесно, что молодой человек и девушка могут так хорошо, так бескорыстно дружить, так начистоту беседовать, как мы с вами?

– Не знаю, Глэдис, понимаете, я могу начистоту беседовать, например, с начальником железнодорожной станции. Удивительно, когда мы с ним встречаемся, то почему-то оба сразу начинаем смеяться. Но такие отношения совершенно не годятся для нас с вами. Я хочу вас обнять, хочу, чтобы ваша голова прижалась к моей груди, о, Глэдис, я хочу…

Она вскочила со стула, так как заметила во мне поползновения претворить мои желания в жизнь.

– Вы все испортили, Нэд, сказала она. Так все было красиво и естественно до этого момента. Как жаль. Неужели вы не способны держать себя в руках?

– Но ведь не я это придумал, взмолился я. Это – природа, это – любовь!

– Может быть… если бы… если бы любили мы оба, вы были бы правы. Но я никогда не испытывала этого чувства.

– Но вы должны…, вы с вашей красотой, с вашей душой. О, Глэдис, вы просто созданы для любви.

– Значит нужно ждать, пока она придет.

– Но почему вы не можете меня полюбить, Глэдис? Что вам во мне не нравится? Внешность? Или что-нибудь другое?

Она как будто немного смягчилась. Грациозно вытянув ладонь, запрокинула мое лицо кверху и, глядя в глаза, мечтательно улыбнулась.

– Нет, вовсе не это, – произнесла она наконец. – Вы – не заносчивы, и потому я могу без опасения говорить с вами откровенно. Дело не во внешности. Все гораздо сложнее.

– Что же тогда? Мой характер?

Приобретя строгое, выражение она кивнула.

– Но что я должен сделать, чтобы его исправить? Да сядьте же и скажите все, как есть.

Она недоверчиво посмотрела, словно просвечивая меня рентгеном, и после некоторого колебания все-таки присела, впрочем, будучи готовой в любой момент снова вскочить. Во всяком случае, так мне показалось.

– Ну, и что же вас во мне не устраивает?

– Я люблю другого.

Теперь настал мой черед подпрыгнуть на стуле.

– Нет, нет. Вы не поняли. Речь не идет о ком-то конкретно.

Пояснила она свою мысль. Моя внезапная растерянность ее явно обрадовала.

– Я просто говорю о моем идеале.

– Ах, идеал? В таком случае… расскажите мне о нем. Каким он должен быть?

– Внешне он очень походит на вас.

– Так, так. Это уже обнадеживает. Ну и дальше. Что он умеет, на что способен, или, точнее, чего не умею я из того, на что способен он? Он кристальный трезвенник, вегетарианец, воздухоплаватель, теософ, сверхчеловек. Я готов сделаться кем угодно, Глэдис, вы только не лишайте меня надежды.

Она улыбнулась, явно подтрунивая над моей податливостью.

– Во-первых, мой идеал никогда не будет говорить ничего подобного тому, что сейчас сказали вы. У него более твердый мужской характер, и он не стал бы потакать прихотям капризной девчонки. Он человек настоящего дела и отважных поступков. Он сможет, если понадобится, бесстрашно взглянуть в лицо самой смерти; он – человек, способный на подвиг, с душой романтика – первопроходца. Вот такого я смогла бы полюбить. Точнее, не его самого, а тот благородный образ, который он благодаря своим поступкам приобретет в глазах общества. Ведь если я буду женой героя, то отблески ореола его славы воссияют и на мне. Взять к примеру Ричарда Бертона. Когда я прочитала о нем книгу, написанную его женой, я поняла, за что она его любит, или леди Стейнли. Как замечательна в ее мемуарах последняя глава, посвященная ее мужу. Вы не читали? Вот таких мужчин жены любят беззаветно, они на них просто молятся. А оттого, что, кроме жены, героя чтит и обожает весь мир, ее любовь только усиливается.

Она была так прекрасна, с таким неподдельным энтузиазмом развивала свою теорию, что мне стоило немалого труда ей все-таки возразить.

– Но мы не можем все быть Стейнли и Бертонами, – сказал я. – У нас нет такой возможности. По крайней мере, у меня. Однако, если бы подвернулся случай, думаю, я бы не сплоховал.

– В жизни всегда есть место подвигу. Все зависит только от самого человека. Оглянитесь. Присмотритесь получше. Кругом столько возможностей проявить героизм. Именно в этом, смысл жизни настоящего мужчины. А женщина должна беречь для него свою любовь как главную награду. Вот, к примеру, этот молодой француз, который на прошлой неделе отправился в путешествие на воздушном шаре. Накануне предсказали ураган. Но он не отменил полета, потому что о нем уже было объявлено. За сутки ветер унес его на полторы тысячи миль на северо-восток, и он приземлился где-то, в центре России. Вот это мужчина! А теперь подумайте о его счастливой возлюбленной и о том, как другие женщины ей завидуют. Я тоже хочу, чтобы мне завидовали, потому что мой муж герой.

– Чтобы вам угодить, я готов совершить любой подвиг.

– Но недостаточно совершить геройский поступок лишь для того, чтобы порадовать меня. Вы должны стать героем, прежде всего, потому, что не можете быть другим. Совершать подвиги для вас должно сделаться естественной потребностью, как есть, пить, дышать. Для настоящего мужчины, дремлющего в вашей душе, необходимо героическое самовыявление. Неужели вы сами этого не чувствуете? Вот недавно в газете был напечатан ваш очерк о взрыве на угольной шахте в Вигане. Разве сами вы, невзирая на опасность обвалов, на удушливый газ не могли спуститься под землю, чтобы оказать помощь пострадавшим шахтерам?

– Я спускался в шахту.

– Да? Почему вы мне об этом не говорили?

– Зачем об этом рассказывать?

– А я не знала, – она посмотрела на меня с одобрением. – Вы совершили поступок достойный мужчины.

– Я должен был спуститься в шахту. Если хочешь составить дельный репортаж, нужно обязательно самому побывать на месте происшествия.

– Жаль, что вами управляли столь прозаические мотивы. Из-за этого пропадает вся романтика вашего подвига. Все равно, какова бы ни была причина, я очень рада за вас, что вы это сделали.

Она протянула мне руку с таким достоинством и деликатностью, что мне ничего другого не оставалось, как склонив голову, галантно ее поцеловать.

– Наверное, я кажусь просто неразумной девушкой, обуянной нелепыми девичьими устремлениями. Тем не менее, я не способна думать иначе, и если мне суждено когда-нибудь выйти замуж, то это непременно будет прославленный человек.

– А почему бы и нет? – воскликнул я. – Именно такие женщины, как вы, способны вдохновить мужчину. Дайте мне только небольшой срок. Нужен лишь подходящий случай, и вот увидите, на что я способен. Вы сказали: «все зависит от самого человека». Я не буду дожидаться случая, я его найду. Как отважный Клайв. Кем он был? Простым чиновником. А сегодня он прославленный покоритель Индии. Клянусь Святым Георгием, я еще, кое-что сделаю в этом мире!

Она весело рассмеялась, увидев во мне внезапную вспышку ирландского темперамента.

– А почему бы и нет? – повторила она мою фразу. – У вас все козыри на руках: молодость, здоровье, сила, образование, нерастраченная энергия. Поначалу ваши слова мне не нравились, но теперь я рада и даже горда за вас и за себя, потому что мне удалось разбудить в вас достойные устремления.

– А если я совершу…

Ее ладонь, как теплый бархат, прикрыла мне рот.

– Не надо больше слов, дорогой сэр. Вы должны были явиться в редакцию полчаса тому назад. Я просто постеснялась вам вовремя напомнить. Когда-нибудь, когда вы займете свое место под солнцем, мы продолжим наш разговор.

Несколько минут спустя я с горящим сердцем и неистовым желанием немедленно, не упуская ни одного дня, найти для себя настоящее дело, достойное моей леди, катил в трамвае по туманному ноябрьскому Кэмбервеллу. Никто на свете в тот момент не мог себе вообразить невероятный, даже какой-то сверхъестественной формы этого предстоящего дела и того несуразного способа, благодаря которому мне было суждено к этому делу приобщиться.

Возможно, эта вступительная глава покажется читателю не имеющей ничего общего с повествованием в целом. Тем не менее, без нее невозможно понять происходившее в дальнейшем, потому что только тогда, когда человек бросается в мир чрезвычайных ситуаций, для разрешения которых необходим подлинный героизм, когда он всем сердцем стремится получить главную роль в делах, требующих беспредельного великодушия и отваги, только тогда он способен порвать с привычной благополучной повседневностью и с головой окунуться в таинственную пучину неведомого мира, где его ждут великие приключения и великая награда.

Что же собственно происходило со мной в эти минуты, если взглянуть на все со стороны.

Я был начинающим, пока ничем не примечательным корреспондентом «Вечерней газеты» и при этом надеялся в несколько часов раздобыть и обработать по-настоящему сенсационный материал, который меня бы прославил и сделал достойным Глэдис. Чем можно объяснить ее непомерные ко мне требования: жестокостью ее натуры, эгоизмом или просто глупостью, из-за которых она подстрекала меня рисковать жизнью? Как бы там ни было, такую оценку мог бы дать человек зрелый, а мне в ту пору было только двадцать три, и к тому же я был по уши влюблен.

Глава 2

«Попытайте удачи у профессора Челленджера»

Мне всегда нравился Мак-Ардл, ворчливый, сутулый, рыжеволосый редактор отдела новостей. Думаю, что наши симпатии были взаимны.

Собственно возглавлял отдел Бомонт. Но тот пребывал в, так сказать, разреженной атмосфере, на олимпийской высоте своего положения, откуда ему было неудобно снисходить к событиям, менее значительным, чем, скажем, международный конфликт, или раскол в составе кабинета министров. Иногда нам доводилось наблюдать его, в величественном одиночестве шествовавшего в свою служебную резиденцию. Обычно на лице у него блуждала рассеянная мина, означавшая, что мысли его витали где-то на Балканах, или в Персидском заливе. Он пребывал над нами и вне нас. Мак-Ардл же был его правой рукой, и делом заправлял именно он.

Когда я вошел в кабинет, старик мне кивнул и привычным жестом закинул очки на лысину.

– Ну, дорогой Мелоун, судя по тому, что я узнаю о вас в последнее время, вы отлично справляетесь с работой, – произнес он со своим очаровательным шотландским акцентом. Я скромно поблагодарил.

– «Взрыв на шахте» вам удался на славу. Кстати и «Пожар в Саутворке» – не хуже. У вас есть репортерская хватка. Так с чем же вы ко мне пожаловали?

– У меня к вам просьба, господин Мак-Ардл.

На лице старика промелькнула озабоченность.

– Так, так. Какая же просьба?

– Не могли бы вы, сэр, отправить меня на специальное задание для нашей газеты. Я постараюсь исполнить его как можно лучше и принести вам хороший репортаж.

– Какого рода задание хотели бы вы получить, господин Мелоун?

– Я хотел бы, чтобы меня отправили туда, где есть риск и опасность. Именно это мне нужно. Чем опаснее, тем лучше.

– Похоже, вам захотелось расстаться с жизнью!

– Напротив, я хочу доказать, что живу на свете не зря!

– Дорогой мой Мелоун. Ваши слова звучат благородно и возвышенно, но боюсь, что по нынешним временам они несколько устарели. К сожалению, наши потери от подобных специальных заданий, как правило, превосходят приобретения, говоря попросту, они не рентабельны. К тому же в горячие точки лучше отправлять опытного журналиста с именем, способного привлечь массы, человека, которому все согласятся поверить. На географических картах уже не осталось белых пятен. Все земли и воды давно открыты. Так что с романтикой, прямо скажу, сегодня дело обстоит паршиво…, впрочем погодите, – прибавил он, будто запнувшись. – Географическая тема вдруг натолкнула меня на мысль. Как бы вы отнеслись к идее разоблачить в печати современного Мюнхгаузена? Вы представите читающей публике талантливого лжеца во всей его красе и в заключение с блеском его развенчаете. Ну как? Вас это устраивает?

– Я готов на все.

Мак-Ардл некоторое время раздумывал.

– Впрочем, я весьма сомневаюсь в том, что вам удастся его дружески к себе расположить. Да что там «дружески». Скорее всего, он вообще с вами не захочет говорить. Тем не менее, в вас я заметил способность ладить с людьми, что-то вроде внутреннего обаяния, или как сейчас модно называть биологического магнетизма. Может быть, это просто привлекательность юности, или что-нибудь вроде того.

– Вы очень добры, сэр.

– В таком случае, почему бы вам не попытать удачи у профессора Челленджера, что живет на Энмор Парк.

Услышав это имя я, я, признаться, вздрогнул.

– Челленджер? – воскликнул я. – Профессор Челленджер, известный зоолог! Тот самый, что недавно разбил голову Бланделлу из «Дейли Телеграф»?

Мрачно улыбнувшись, старик утвердительно кивнул.

– Что не нравится? Вы, ведь, сами просили, чтобы я вам подыскал дело поопаснее! Наверное, инцидент произошел на профессиональной почве?

– Именно, так. Не думаю, чтобы он во всех обстоятельствах вел себя, как вандал. Видимо Бланделл застал его в неподходящий момент, или в общении с ним допустил какую-нибудь бестактность. Может быть, вы окажетесь счастливее, и вам удастся его укротить настолько, что он заговорит, а уж мы в газете сумеем все обработать и преподнести в лучшем виде.

– Я, по правде говоря, о нем ничего не знаю. Его имя мне известно лишь из протоколов судебной процедуры по делу о рукоприкладстве в связи с этим злосчастным Бланделлом.

– У меня кое-что имеется, господин Мелоун. Я уже некоторое время наблюдаю за этим джентльменом.

Он открыл ящик стола, и в нем немного порывшись, вытащил листок.

– Здесь говорится вкратце: «Челленджер, Джордж Эдвард. Родился в Лардже (Северная Британия) в 1863 году. Образование: начальная школа и колледж в Лардже. Университет в Эдинбурге. С 1892 года штатный сотрудник Британского музея. С 1893 года главный хранитель отдела сравнительной антропологии. В 1894 году в результате чьего-то письменного доноса был уволен. Кавалер медали Крейстона за научные достижения в зоологии. Почетный член международных научных ассоциаций. – Здесь идут два абзаца убористым шрифтом. Так: – Бельгийское общество натуралистов, Американская Академия Наук, Ла Плата… и т. д. и т. п. Экс-президент палеонтологического общества (группа «h») Британский филиал международного… и все в таком духе.

Печатные труды:

«Некоторые результаты изучения черепов древних калмыков».

«Характерные черты эволюции позвоночных», и множество отдельных научных статей в газетах и журналах, как например: «Главный изъян теории Вейсмана». В свое время этот очерк послужил причиной бурной дискуссии на венском зоологическом конгрессе. Увлечения: прогулки пешком, альпинизм (спортсмен, как видите). Домашний адрес: Энмор Парк, Кенсингтон». Можете это взять. Больше ничем вам помочь не могу.

Я положил листок в карман.

– С вашего позволения, еще один вопрос, сэр, – сказал я, увидев перед собой вместо красноватого лица розовую лысину. – Пока мне не вполне ясно, на какой предмет я должен брать интервью у этого господина. Что он собственно сделал?

Передо мной опять появилось лицо.

– Два года назад он предпринял одиночную экспедицию в Южную Америку. Вернулся в прошлом году. То, что он побывал в Южной Америке, несомненно, но он почему-то не называет точного места. Он уже, было, начал рассказывать о своих необыкновенных наблюдениях, но кто-то из слушателей, не поверив, попытался его поднять на смех, после чего Челленджер замкнулся в себе, как рак-отшельник в раковине. Либо с ним действительно произошло что-то из ряда вон выходящее, либо этот субъект талантливый мистификатор. Кстати, второе более вероятно. В подтверждение своих слов он иногда приводит несколько уникальных, немного поврежденных, фотоснимков. Разумеется, если они не подделка. Последнее время Челленджер стал настолько уязвимым и раздражительным, что нередко бросается на людей с кулаками, если те рискнут расспрашивать его о Южной Америке, а несколько журналистов спустил с лестницы. Скорее всего, он попросту агрессивный психопат с, так сказать, научным уклоном. Вот такая личность, дорогой Мелоун. Словом, поезжайте и попробуйте сами во всем разобраться. Вы уже достаточно взрослый, чтобы постоять за себя. К тому же вы находитесь под защитой закона о неприкосновенности личности журналиста.

Красное, грустно улыбающееся лицо опять сменилось розовой, окаймленной рыжими прядями, лысиной. Аудиенция завершилась, и я, выйдя из редакции, пешком направился в клуб «Дикарь»; перед тем как туда войти остановился у чугунного кружева берегового парапета над Адельфи и в задумчивости принялся глядеть на мутную, маслянистую речушку. На свежем воздухе легче собраться с мыслями. Вытащив листок, я при свете фонаря внимательно прочитал отпечатанный текст. Все, что в последние минуты стало мне известно об удивительном профессоре, лишь больше меня раззадорило. Я понимал, что как у журналиста у меня практически нет шансов установить контакт с человеком с настолько вздорным характером. Но столь же очевидно было и то, что проявления его «ненормальности» в первую очередь свидетельствовали о нем как о беззаветном истинном энтузиасте науки. Значит, в его душе существуют клавиши, нажав на которые можно его вытянуть на откровенность.

Я вошел в клуб. Было одиннадцать вечера. В этот час в большой комнате всегда много народу. Хотя самый пик еще не наступил. Заметив сидящего у камина высокого, худого, угловатого человека, я подвинул свой стул поближе к нему. Он обернулся. Из всех, находившихся в клубе. Я выбрал его. Трап Генри в газете заведовал отделом природоведения. Худой, сухощавый (кожа да кости) молодой человек представлял, что называется, воплощение дружелюбия. Я начал с места в карьер.

– Что вы знаете о профессоре Челленджере?

– Челленджере…, он поморщился, выражая профессиональное неодобрение. – Челленджер, если не ошибаюсь, тот самый, с позволения сказать, ученый, который пытается ввести научный мир в заблуждение небылицами, якобы имеющими место в Южной Америке.

– А что это за небылицы.

– Ах, это совершенная чепуха о каких-то диковинных животных, которые он будто бы там обнаружил. Впрочем, кажется, он уже отказался от своих заявлений. Во всяком случае, сейчас на сей предмет помалкивает. Как-то он дал интервью в Рейтер, чем вызвал в среде ученых критиков немыслимую бурю. После этого случая он понял, что с данным материалом не сможет пробиться, так как ему никто не верит. Правда, нашлось несколько человек, отважившихся принять его сообщения всерьез, но он сам принудил их эту тему не развивать.

– Каким образом?

– Очень просто. Неприкрытым хамством и из ряда вон выходящими манерами. Первым пострадал бедный старый Уэдли из института зоологии. Он отправил профессору приглашение. Там говорилось приблизительно так:

«Директор научно-исследовательского института зоологии выражает свое почтение профессору Челленджеру и будет искренне рад, если тот окажет ему честь своим присутствием на предстоящем симпозиуме». Ответ был нецензурным.

– Неужели?

– Да. Если смягчить отдельные обороты, то письмо гласило:

«Профессор Челленджер выражает свое почтение директору научно-исследовательского института зоологии и будет искренне рад, если тот пойдет в задницу».

– Боже милостивый!

– Вот так. Я помню, как бедный Уэдли, председательствуя на симпозиуме, утирал платком слезы. Еще бы, за пятьдесят лет научной деятельности с подобным он столкнулся впервые.

– А что-нибудь еще вы знаете?

– Видите ли, я, как вам известно, бактериолог, существую в мире, так сказать, тысячекратного увеличения, привык взирать на предметы в окуляр микроскопа, и поэтому мне трудно разобраться в вещах и явлениях, когда смотрю на них невооруженным глазом. Я своего рода караульный страж на гранях познаваемого, и когда порой мне приходится покидать свой кабинет и входить в контакт со всеми вами, такими массивными, громоздкими, грубыми созданиями, то, честно говоря, я чувствую себя не в своей тарелке и потому мало что знаю. Но насколько мне приходилось слышать в ученых кулуарах, Челленджер – один из тех людей в науке, с которыми нельзя не считаться. Это живой, парадоксальный интеллект. Неисправимый чудак. При этом, вспыльчивый, строптивый, напористый энтузиаст, он ради достижения цели не очень выбирает средства. Так, например, чтобы засвидетельствовать невероятную фауну ареала, в который ему, якобы, удалось проникнуть, он подделал несколько фотоснимков.