Закулисные интриги

– Спасибо, Лев Иванович, что взяли с собой. Вы уже видели, какой портрет получился? – Васютин продемонстрировал полковнику увесистую пачку копий листов с черно-белым изображением мужского лица. – Свидетели говорят, получилось один в один.

– Ты нам дашь парочку? – спросил Крячко, усаживаясь на переднее пассажирское кресло в автомобиле.

– Держите. – Васютин протянул полковнику несколько копий.

– А ты зачем в театр, Жень? – поинтересовался Гуров.

– Я как раз с портретом хочу поработать. Поговорю с людьми. Уже можно будет кому-то на опознание оставить. А вдруг кто его опознает? Если этот человек часто приходил... А тем более, если он спонсор театра...

– Скажи, а ты опрашивал сегодня свидетелей? – Гурову было хорошо видно в зеркало заднего вида лицо майора. Васютин кивнул.

– Что собой представляет Реджаковский?

– Лев Иванович, боюсь, что я уже уехал составлять фоторобот, когда с ним беседовали. Это художественный руководитель, если я не ошибаюсь.

– Да-да, он самый.

– Нет, я его не дождался, Лев Иванович. В театре оставался Лисовский – участковый. Скорее всего, он Реджаковского и опрашивал.

– Ну да ладно! Разберемся на месте!

Гуров сильнее надавил на педаль акселератора и перестроил «Пежо» в крайний левый ряд. Через двадцать минут все трое прибыли к служебному входу театра. Дверь, как и утром, оказалась закрытой. На звук подъезжающей машины из-за желтой занавески на окне высунулось незнакомое сыщикам лицо пожилой женщины. Гуров сделал ей знак рукой, чтобы их впустили в помещение. Через несколько секунд дверь отворилась. Женщина высунула на улицу голову и недоверчиво осмотрела с ног до головы нежданных посетителей.

– Главное управление уголовного розыска, – представился Гуров. – Скажите, Реджаковский на месте?

– Нет.

– Разрешите, мы пройдем в отдел кадров.

Женщина отступила назад, пропуская следователей внутрь помещения.

– А вы чего хотели-то? Вон его дом, Реджаковского.

Гуров и Крячко повернулись к вахтерше.

– Вон, за театром. В четыре этажа дом. Он там живет. Третий этаж. Как войдете, налево. Дверь еще такая... кожей малинового цвета обита.

– Это точно? – переспросил Крячко.

– Да что ж я, врать, что ли, буду уважаемым людям? Я на первом этаже там живу. Этот дом когда-то как общежитие театральное строили...

– Ну что, пойдем сразу? – Гуров посмотрел на напарника. Тот кивнул.

– А вы же вахтер, как я понимаю? Василия Михайловича меняете? Да? – спросил Крячко, разворачивая сложенный вчетверо листок с фотороботом. – Этот человек вам знаком?

– Дайте-ка, дайте! – женщина прищурила единственный зрячий глаз – второй у нее был прикрыт постоянно – и, вытянув руку с листочком, внимательно посмотрела на изображение. Поморщившись, она отрицательно покачала головой. – Нет... Незнаком.

– Никогда не видели этого человека?

– Нет. Не припомню. Да я ведь не вижу ничего толком... А что, это убийца тот самый, да?

– Это фоторобот человека, которого нам нужно найти, – отрезал Крячко.

– Вы помните, квартира у Реджаковского какая? – вклинился Гуров. – Номер можете назвать?

– Шестая квартира.

Гуров посмотрел на напарника.

– Пойдем?

– Пойдем.

Крячко, ближе напарника стоявший к входной двери, наклонился к замку и отодвинул щеколду.

– Удачи вам, – бросил Лев Иванович Васютину.

Майор стоял в стороне, дожидаясь результата разговора сыщиков с вахтершей. Попрощавшись с коллегами, он скрылся в темном коридоре, ведущем в глубину здания.

– Ну и заведение! Сторожа у них ничего не видят, мужики все... странные какие-то, – сетовал Крячко, едва поспевая за напарником.

Гуров решительным шагом пошел в сторону дома, на который указала женщина.

– Этот дом, да?

– Да.

– Ну, и пошли тогда.

Следователи поднялись на третий этаж. Действительно, одна из двух дверей, выходивших на лестничную клетку, была обтянута темно-малиновым кожзаменителем. Отыскав звонок, Гуров вдавил кнопку. Спустя минуту им открыли.

Перед следователями предстал толстый, с седой головой и округлым раскрасневшимся лицом уже немолодой мужчина.

– Мы из Главного управления по расследованию особо важных преступлений, – представился Крячко, опережая напарника.

– Особо важных преступлений... – повторил мужчина и отошел в сторону, пропуская посетителей в глубь квартиры.

– А вы вот так, не спрашивая, открываете. Не боитесь? – поинтересовался Крячко, снимая на коврике около входной двери обувь.

– А чего нам бояться? Это они пусть боятся. А у нас ни денег, ни связей. Гол как сокол! Вот, – Реджаковский повел рукой, показывая на скромное убранство квартиры. – Это все наше богатство. Да вот, голос еще. А что еще актеру нужно?

Бархатный баритон художественного руководителя звучал мягко и тихо.

– Куда вы нас пригласите? – спросил Гуров, осматриваясь вокруг.

Одна из дверей коридора вела прямо в крохотную кухню, вторая, которую, составляли две резного дерева створки, открывала проход в гостиную.

– Да вот в зал, пожалуйста, проходите! – любезно предложил Геннадий Афанасьевич.

Сыщики тут же прошли в комнату и разместились на низеньком диване.

Зал был небольшим и довольно уютным. На толстом ворсистом ковре на полу стояло огромное деревянное кресло-качалка. На одном из подлокотников, небрежно спадая на пол, висел шерстяной плед. Вплотную к креслу был придвинут стеклянный журнальный столик на колесиках, на верхней полочке одиноко возвышалась пустая рюмка.

Гуров занял место напротив кресла-качалки. Реджаковский подошел было к креслу с явным намерением устроиться на насиженном месте, но передумал. Геннадий Афанасьевич взял одеяло, сделал несколько шагов назад и выдвинул из-за стола единственный в комнате стул. Затем сел на него, развернувшись вполоборота к гостям.

– Ревматизм. Я теперь без этой тряпки не могу. Кости уже не те, – худрук обернул пледом колени и посмотрел на сыщиков, ожидая от них вопросов.

– Вам часто приходилось по службе общаться с Равцом?

– Я все делал, как в Уставе театра написано, – поведал Реджаковский. – Без директора я не мог принять самостоятельно ни одного решения. Судите сами, назначение на роль – подпись директора, денежное поощрение кого-то из сотрудников творческого звена – подпись директора... Даже творческие планы в конечном итоге подписывал директор. Поэтому я постоянно обращался к Юрию Юрьевичу, чтобы, как сейчас говорят, перетрясти рабочие вопросы.

– То есть вы тесно сотрудничали?

– Приходилось.

– Почему приходилось? Это было для вас обременительно? – Гуров не сводил взгляда с художественного руководителя.

– Мы с Равцом никогда не выказывали друг другу неприязнь, – честно ответил Реджаковский. – Он был действительно очень опытным человеком в административных вопросах, несмотря на свой молодой возраст. Что ни говори, он умел грамотно вести бумажные дела... Насколько я мог судить. И потом, я действовал исключительно в рамках закона. Устав театра...

– Я не понял, – прервал опрашиваемого Гуров. – Вы же тоже руководитель. А по вашим словам получается, что вы каждый вопрос должны были согласовывать с Равцом. В чем же тогда заключается ваше руководство?

– Ну, как! Вы понимаете, театр – это в первую очередь творчество. А это процесс бесконечный. Актеры – люди с большим воображением и жизненной энергией... По крайней мере, так должно быть. Если процесс творения не регламентировать никак, то в театре начнется, так сказать, анархия. Кто-то должен следить за тем, чтобы актеры вовремя приходили на репетиции, чтобы были равномерно загружены в репертуаре... Я не знаю, вам, наверное, такие тонкости не нужны.

– Нужны, нужны, – отозвался Гуров. – Нам все нужно. Мы вас остановим, если что. Вы ведь уже давали сегодня показания, Геннадий Афанасьевич. Вы сейчас можете точь-в-точь повторить все, как говорили ранее. Можно и добавить что-то, если посчитаете нужным. Мы ведь без протокола. Можно сказать, у нас неофициальная беседа.

– Кстати, а у вас закурить здесь можно? – вклинился в разговор Крячко.

– Да пожалуйста. Курите. Пепельница должна быть где-то там... – Реджаковский показал на прогал между подлокотником дивана со стороны Крячко и торшером. – Не сочтите за труд...

Крячко опустил руку за высокий подлокотник, нащупал на полу пепельницу, взял ее и поставил перед собой на журнальный столик.

– Вы меня простите, молодые люди, но в таком случае я выпью!

Геннадий Афанасьевич встал со своего места, подошел к окну, отодвинул занавеску и взял с подоконника непонятно как оказавшиеся там наполовину початую бутылку водки и блюдце с нарезанными дольками солеными огурцами. Затем подошел к креслу-качалке. Подвинул его так, чтобы, сидя в нем, можно было видеть обоих собеседников. Бутылку Реджаковский поставил на журнальный столик рядом с рюмкой.

– Если вы не против...

Художественный руководитель расстелил плед на сиденье и тяжело опустился в кресло.

– Вы будете? – спросил он сыщиков, устроившись напротив.

– Нет, спасибо, – ответил Гуров и вслед за Крячко тоже прикурил сигарету.

– Скажите, я правильно вас понял? Реально получается, что вы только на бумаге руководили вместе?

– У меня есть Устав, которым я руководствуюсь. По Уставу официальным представителем театра в организациях, государственных органах был Юра.

Реджаковский налил в рюмку водку и отставил бутылку в сторону. Затем опрокинул содержимое рюмки в рот, поморщился, подцепил вилкой кусочек соленого огурца и с удовольствием захрустел им.

– На самом деле, – продолжил он, дожевывая, – я, так сказать, отвечаю за творческий процесс. Ну, вношу свои предложения по новым постановкам, беседую с актерами перед тем как кого-то нового взять в труппу, отсматриваю их работы в других театрах, беседую вживую... Так что, делаю все, что нужно для осуществления творческого процесса.

– А право подписи на документах было только у Равца?

– Да, приказы мог подписывать только Юра. Я, так сказать, только формально ставил свою подпись: «Согласовано».

– А были у вас с Равцом какие-то разногласия? – спросил Крячко.

– Сказать, что не были, будет неправильно. Вам любой подтвердит, что по творческим вопросам мы часто с Юрием Юрьевичем придерживались разного мнения. А в последнее время я вообще не мог понять, что с ним происходит. Я по натуре человек неконфликтный. Не могу я постоять за себя. Тем более что Юра последние несколько месяцев вообще как с цепи сорвался. Любое мое предложение, а особенно касающееся той части, в которой мы с ним были не согласны, он принимал едва ли не как личное оскорбление. Он мне фактически не давал работать последнее время, честно говоря...

– А с чем могло быть связано такое настроение Равца? – уточнил Крячко.

– Понятия не имею. Он меня в свои дела не посвящал. Мы не то чтобы не доверяли друг другу. Скорее, у нас были с ним разные интересы. Я вам честно скажу, эти современные отношения... Когда я был молод, у нас было модно любить красивеньких актрис. Каждый старался дружить с самой талантливой девушкой на курсе. Затем жениться на самой симпатичной актрисе в театре. Самая красивая, естественно, была любовницей начальства... А сейчас я, конечно, не знаю, как у вас там в органах...

– Все нормально у нас, – поспешил заверить Геннадия Афанасьевича Крячко.

– Ну вот... И я тоже жене говорю, как мне с ними общий язык найти, не знаю...

– И все же, в чем же заключались трения между вами? – Гуров докурил сигарету и потянулся к пепельнице, чтобы затушить окурок.

Реджаковский налил еще одну рюмку водки и тут же, не ставя ее на столик, выпил.

– Да он вообще мне работать не давал, если уж быть точным, – продолжил он. – Его только деньги интересовали в последнее время. Я не буду спорить. В театре действительно последнее время водились деньги. Но какого они происхождения, я не знаю. Кто-то из спонсоров ли давал... Или же сами мы зарабатывали. Я не знаю. Но то, что Юра вообще перестал считаться со мной как с художественным руководителем – это факт. Зарубил новую постановку. У него последнее время появились какие-то свои планы. Он старался заработать деньги буквально на всем. Детские спектакли приносят деньги, например, и он стал меня склонять, чтобы мы ставили больше детских спектаклей.

– Скажите, а у вас есть какие-нибудь подозрения – кому могла быть нужна смерть Равца?