Красный газ

Вместо предисловия

ИЗ РАДИОГРАММЫ

Следователю Уренгойского

уголовного розыска

старшему лейтенанту милиции

Анне Ковиной

…Возле вахтового поселка Яку-Тур ненцами-рыбаками обнаружен труп начальника экспедиции сейсморазведки Виталия Воропаева со следами изуверской расправы… Одновременно в Салехарде, у речной пристани, рыбаками обнаружен труп главврача Салехардской окружной больницы Олега Хотько, обезображенный аналогичным образом… География убийств совпадает с вероятным путем побега заключенных из лагеря № РС-549…

Из правительственной телеграммы

Первому секретарю

Ямало-Ненецкого

окружного комитета КПСС

…Цепь убийств, совершенных заключенными, бежавшими из лагеря № РС-549, грозит безопасности торжественного открытия газопровода «Сибирь – Западная Европа». Срочно примите необходимые меры…

1

Они бежали из лагеря в ночь с 6 на 7 декабря 1983 года, когда в полярной тундре разыгрался очередной буран. Никто так и не узнал точного времени их побега. Вероятно, они постарались выбраться из лагерной зоны еще до полуночи, чтобы к утру уйти от лагеря подальше. Во всяком случае, именно этой ночью, когда на полярном Севере космический мрак накрыл полуостров Ямал, а девятибалльный ветер вздыбил заворот снежной пыли над вечной мерзлотой тундры, когда не только на смотровой караульной вышке, но и на земле не устоишь под ледяной секущей пургой и никакие овчинные полушубки не помогают – ветер прохватывает насквозь, как голого, забивает дыхание и режет глаза и прожекторы не пробивают пургу дальше полуметра, – именно в такую ночь трое зеков бесшумно покинули свой барак.

Выйти из барака под храп трех сотен заключенных, спящих на грубых деревянных нарах, – небольшое дело: вохра не охраняет каждый лагерный барак в отдельности, а несет вахту лишь на караульных вышках вдоль лагерного забора. И заключенные нередко выходят из бараков посреди ночи, чтобы добежать до нужника – эдакого дощатого скворечника, поднятого над вечной мерзлотой на четырех бревенчатых столбиках.

В хорошую тихую погоду солдатам на вышках видно, кто из какого барака выскочил и добежал куда положено или решил справить свои дела прямо на протоптанной в снегу тропе. Таких нарушителей солдаты ради баловства ослепляют прожекторами с вышек, а наутро проштрафившийся зек может схлопотать в карцер от начальника лагерного режима: в лагере, даже за Полярным кругом, должна быть чистота.

Но во время бурана никакие прожекторы не пробивают куролесицу снега. Трое зеков вышли из барака, миновали нужник. В тридцати метрах от них был лагерный забор с витками колючей проволоки по гребню. По этой проволоке шел ток высокого напряжения, и, значит, малейшее прикосновение было равносильно смерти. Но зеки не собирались прикасаться к проволоке. Наоборот, они двинулись в сторону от лагерного забора – к торчащей посреди лагерной зоны металлической вышке – опоре высоковольтной линии.

Эта линия – одна из десятков линий, покрывших ямальскую тундру за последние годы, – обеспечивает электроэнергией бурение целого куста газовых скважин.

Помогая друг другу, зеки взобрались на вышку. Конечно, буран мог в любую секунду сорвать смельчаков, и сквозь вой ветра никто бы даже не услышал их последнего крика. Но они взобрались на эту вышку, торчащую посреди лагеря, а затем… Затем в кромешной мгле, под секущим ветром зеки на двадцатиметровой высоте выползли на крыло вышки, набросили на толстый высоковольтный провод деревянные Х-образные катушки-ролики с продетой в горле катушки металлической скобой и, держась за эту скобу, укатили, буквально по воздуху укатили из лагеря – над колючей проволокой лагерного забора, в двух метрах от караульной вышки!

Их хватились наутро, если можно считать утром все ту же полярную ночь, черную и ослепленную неутихающим бураном. Короче, их недосчитались в 6.30 утра при разводе на работу, когда охрана лагеря передавала зеков поштучно наружному караулу. Конечно, была дана боевая тревога. По этой тревоге был поднят весь наличный состав вохры. Но особой паники не было: начальник лагерной охраны осетин Оруджев был знаменит тем, что за двенадцать лет его службы в караульных войсках ни один беглый зек не ушел от него и не вернулся в лагерь живым. Наоборот, вместо паники Оруджев – бравый, с широко развернутой грудью майор – и отборный отряд вохровцев – отличников караульной службы испытали даже прилив вдохновения.

Во-первых, как-никак, а погоня за беглыми – большое развлечение в их однообразной солдатской жизни. А во-вторых, за каждого беглого зека, доставленного в лагерь живым или мертвым, членам поисковой группы положен десятидневный отпуск домой. Поэтому целая рота солдат и сержантов с разыскными собаками тут же азартно ринулась в погоню за беглецами.

Несмотря на буран, овчарки довольно быстро нашли у соседней, за территорией лагеря, опорной вышки высоковольтной линии брошенные беглецами деревянные ролики со скобами, и так стало ясно, каким способом зеки совершили побег.

Но, кроме этих роликов, собаки ничего не нашли: ветер смел следы беглецов, вместе со снегом разметал и унес от тундровского наста их запах.

Через пять часов единоборства с бураном, который зверел с каждым часом, собаки в кровь исцарапали лапы о жесткий ледяной наст тундры, выдохлись, или, как говорят между собой криминалисты, «сдохли». А майор Оруджев сорвал голос и исчерпал свой богатый запас русских и родных осетинских ругательств. Восемь солдат отморозили себе ноги, девятнадцать – щеки и прочие малозащищенные места…

Только после этого в Уренгой – центр самого крупного в мире заполярного месторождения газа и отправной пункт газопровода «Сибирь – Западная Европа» – поступили две идентичные радиограммы.

Одна – в местное управление КГБ, вторая – к нам, в Уренгойский уголовный розыск.

В ночь с 6 на 7 декабря из лагеря № РС-549 совершили побег трое заключенных: уголовники Залоев и Шиманский и политический – Толмачев. Буран уничтожил следы беглых. Необходимо вмешательство поисковых вертолетов и усиленное патрулирование салехардской железной дороги.

Начальник лагеря

№ РС-549 Швырев

Начальник охраны лагеря Оруджев

2

Но ни 7, ни 8 декабря не могло быть и речи о поисках беглых с помощью вертолетов: буран озверел до 16 баллов, мороз упал ниже 40 градусов по Цельсию.

Заместитель начальника Уренгойского управления КГБ майор Громов прикатил на вездеходе к нам в уголовный розыск.

По случаю предстоящего ровно через десять дней торжественного открытия в Уренгое транссибирского газопровода «Сибирь – Западная Европа» мы, следователи угро, как и все служащие Уренгоя, наводили порядок в своем учреждении: красили полы и белили стены.

Сорокалетний, франтоватый, с умными карими глазами Громов, ни с кем не поздоровавшись, стремительно прошел по коридору, по настеленным на пол старым газетам – прямо в кабинет нашего начальника майора Зотова. При этом он, конечно, не оббил при входе снег со своих хромовых сапог, и на полу остались мокрые следы.

Визит КГБ в уголовный розыск не был делом необычным: наш Зотов – старый полярный волк и один из самых опытных криминалистов Сибири. О чем Зотов и Громов говорили в кабинете, мы, рядовые следователи, конечно, не слышали, так как продолжали белить стены, замазывать старую буро-коричневую покраску, но минут через десять Громов вышел от Зотова. Он выглядел успокоенным и уже явно никуда не спешил.

– Привет ударникам малярной кисти! – И Громов наградил пристальным мужским взглядом меня и нашу машинистку Катюшу. – Здравствуйте, Анечка, – сказал он мне фамильярно, хотя за четыре года моей работы в Уренгое я, кажется, ни разу не дала ему повод к такому вот приятельскому обращению. Вообще отношения между нами, милицией, и КГБ весьма сложные, соперничающие. Они считают себя элитой, белой костью и голубой кровью государственной безопасности, их оклады и пайки куда выше наших, но мы-то хорошо знаем, что именно мы, милиция, делаем всю основную будничную и самую грязную работу по охране порядка в стране. Особенно в Сибири, в ямальской тундре, куда на разработку газовых месторождений и монтаж газопровода «Сибирь – Западная Европа» правительство мобилизовало за последние годы больше миллиона рабочих: сварщиков, монтажников, шоферни и зеков – и куда вместе с этим потоком сами собой, в погоне за длинным северным рублем потянулись со всей страны бичи, спекулянты, проститутки и прочий уголовный элемент. Пьянки и поножовщина в ресторанах и рабочих общежитиях, убийства на почве ревности, мордобой со смертельным исходом на танцплощадках, браконьерство в тайге, групповые изнасилования в состоянии алкогольного опьянения и без него, а также наркотики, скрытый сифилис, проституция, спекуляция мехами и фруктами – вот та навозная куча криминала, которую нам приходится разгребать тут изо дня в день и к чему не прикасаются, конечно, белоручки из КГБ…

Но наверно, то, что по случаю побелки я была одета не в свой офицерский китель старшего лейтенанта милиции, а в заляпанную краской спецовку, позволило Громову не только назвать меня «Анечкой», но и смазать мою фигуру пристально-оценивающим мужским взглядом. Уж не знаю, по какой – пяти– или десятибалльной системе майор Громов оценивает женщин, но, похоже, даже в заляпанной краской спецовке я получила далеко не плохую оценку. Он подошел ко мне и сказал:

– Я слышал несколько хороших отзывов о вашей работе. После открытия газопровода у нас будет новогодняя конференция отличников КГБ. Приходите, я пришлю вам приглашение…

Конечно, все, кто был в этот момент в коридоре, замерли и замолкли, глядя, как легко и просто майор КГБ кадрит следователя уголовного розыска Анну Ковину. А я, кажется, покраснела, что бывает со мной крайне редко.

– Спасибо, – сказала я. – На Новый год я дежурю в поселке Монтажников. Там наверняка будет несколько драк с поножовщиной и прочие радости. Приходите туда, без приглашения…

Наши отвернулись с улыбками, кто-то не выдержал и расхохотался, машинистка Катя испуганно захлопала накрашенными сверх меры ресницами.

Но Громов оказался на высоте – он рассмеялся громче всех, и в его умных карих глазах вспыхнул азартный огонек.

– Принято! Я приду! – сказал он и насмешливо козырнул мне, даже щелкнул каблуками своих хромовых сапог. – Разрешите идти?

– Вольно. Идите, – улыбнулась я. Все-таки этот сукин сын выжал из меня улыбку!..

Позже, во время обеденного перерыва, когда мы все, следователи, собрались в общей комнате и разложили, по обыкновению, на общем столе принесенные из дому бутерброды, а Катя водрузила на самовар огромный пузатый заварной чайник, разговор зашел о беглых зеках.

Слушая, как гудит на улице буран, раскачивая на столбах электрические фонари и швыряя в окна сухим морозным снегом, кто-то балагурил:

– Собственно, беглые на то и рассчитывали: буран заметет их следы, а вертолеты в буран не поднимешь. И пока мы тут будем чаи гонять, они пройдут по тундре до Салехарда, сядут где-нибудь на ходу в поезд и тю-тю – на материк, в Россию…

– Держу пари, что эти два уголовника взяли с собой политического Толмачева только как «поросенка»… – сказал еще кто-то. В переводе с нашего профессионального жаргона на нормальный язык это означало, что два беглых уголовника взяли с собой в компанию третьего на случай, если заблудятся в тундре, останутся без еды…

– Только одна у них промашка вышла, – произнес старик Зотов, растирая свое левое колено самодельной смесью оподельдока, тигровой мази и чистого питьевого спирта. Это колено ноет у Зотова во время бурана, и по этому случаю Зотов при любой непогоде носит специальные меховые брюки-галифе с молнией вместо бокового шва. Расстегнув эту молнию почти до бедра, Зотов в любом обществе вынимает из кармана бутылочку со своей самодельной мазью и без всякого стеснения принимается растирать колено. – У этих зеков не было ни метеосводки, ни моего колена. То есть пройти по тундре 140 километров от лагеря до железной дороги в нормальную погоду можно, даже «поросенок» не нужен. И обмануть милицейские заслоны на железной дороге тоже можно. Но! Они ушли в побег при 18 градусах мороза и девятибалльном ветре, не зная, что сегодня буран озвереет до 16 баллов и мороз будет сорок! А к ночи стукнет все пятьдесят, я коленом чую, оно у меня лучше любого барометра. Я бы на их месте сам вернулся в лагерь, пока не поздно…

Мы не хуже Зотова понимали, что означает для беглых усиление бурана. Местные нормы приравнивают каждый балл ветра к двум градусам мороза. Таким образом, если к сорока градусам мороза прибавить тридцать два «ветреных», семидесятиградусный мороз не может выдержать в открытой тундре ни один нормальный человек. Во всяком случае, при морозе ниже 50 актируются, то есть останавливаются, в тундре все работы, кроме, конечно, бурильных… Даже ненцы, коренное население заполярного Ямала, попав в такой буран, останавливают свои собачьи и оленьи упряжки и ложатся в снег, окружают себя живым собачьим и оленьим теплом и просят духов тундры и бога вселенной Нума побыстрей намести на них снежный сугроб…

Но у беглых зеков не было ни собак, ни оленей, ни теплой одежды. А самое главное, они не могли себе позволить переждать буран в каком-нибудь сугробе. Наверняка именно об этом сказал Зотов Громову, потому Громов и вышел успокоенным из зотовского кабинета.

– Они, конечно, шагали через буран. Люди вообще всегда переоценивают свои силы, особенно – в начале пути. А беглые зеки – тем более, – сказал нам старик Зотов. – Ладно, кончится буран – вертолеты найдут трупы, это не в первый раз. Только сводку нам подгадили, сволочи… – заключил он, имея в виду, что три замерзших трупа никак не украсят нашу предпраздничную сводку-рапорт о резком снижении преступности накануне такого знаменательного события, как торжественное открытие транссибирского газопровода.

К 17 декабря на это открытие прилетит из Москвы правительственная делегация во главе чуть ли не с самим Андроповым и еще сотня почетных гостей и иностранных журналистов. В связи с этим на строительстве газопровода шла бешеная предпусковая гонка. По всему краю: в Салехарде, Сургуте, Тарко-Сале, Надыме и Медвежьем, где запасы газа хоть и поменьше уренгойских, но тоже исчисляются миллиардами кубометров, – шел строительный аврал. А центр всех событий, наш Уренгой, украшался, как невеста накануне свадьбы: красочные плакаты, лозунги и транспаранты закрывали окна таких старых домов, как наш угрозыск, новые дощатые мостовые укрывали колдобины на дорогах, в центре города выросла новая гостиница «Полярная», у здания городского комитета партии заканчивалось сооружение правительственной трибуны, а московский архитектор, возглавляющий всю эту работу, додумался залить город не только электрическим и неоновым светом, но и… бенгальскими огнями! Чтобы в момент пуска газопровода, когда на правительственной трибуне «простой» рабочий, Герой Социалистического Труда, знаменитый сварщик труб Борис Дуник и первооткрыватель сибирской нефти и заполярного газа, лауреат Ленинской премии, геолог Расим Салахов вдвоем – символ единства труда и науки – крутанут вентиль, открывающий ямальскому газу путь от Уренгойской компрессорной станции во Францию, Германию и другие европейские страны, чтобы именно в этот момент на всех таежных соснах вокруг Уренгоя вспыхнули огни гигантского фейерверка!

Конечно, перед этим торжеством из Уренгоя и других центров добычи ямальского газа, по которым проедут правительственная делегация и иностранные журналисты, мы убрали не только лагеря заключенных, но, как когда-то в Москве, накануне Олимпиады, выселили из города всех (или почти всех) алкашей, бичей, проституток, лиц с уголовной судимостью и прочий ненадежный элемент. В городе стало настолько тихо, что местный вытрезвитель временно переоборудовали в общественную баню, а мы, следователи угро, получили такую передышку, что даже выкроили время побелить свое учреждение…

Побег трех зеков портил нам, конечно, квартальную сводку достижений по охране порядка на Ямальском полуострове, но никто не мог предположить, что этот побег станет роковым в судьбе всего транссибирского газопровода.

3

Буран утих 9 декабря, утром. Он завалил Уренгой снегом так, что мальчишки на санках съезжали на улицу из окон вторых этажей. Все население города высыпало на улицы с деревянными лопатами в руках – откапывать снег от подъездов, расчищать мостовые и тротуары.

Я шла на работу, проваливаясь в снегу по колено, а иногда и по пояс. Я жила в общежитии молодых специалистов-одиночек всего в семи кварталах от нашего управления, но первые пять кварталов я шла больше получаса. Лампы на фонарных столбах можно было достать рукой. Кто-то, пользуясь случаем, даже украсил их старыми детскими куклами. Все те же мальчишки, наверно…

Но центр города, площадь перед горкомом партии и несколько прилегающих кварталов были расчищены машинами, и только возле нашего управления милиции трудились «пятнадцатисуточники» – рабочие, получившие пятнадцать суток за мелкое хулиганство или нарушение общественного порядка в пьяном состоянии. Эти лениво размахивали лопатами, расчищая дорожку ко входу в управление, – им спешить было некуда…

А мне было куда – сегодня я была дежурным по управлению следователем и уже опаздывала на работу на двенадцать минут. И едва я, запыхавшись, вошла в управление, оббила снег с валенок и повесила на вешалку меховой полушубок, как Катя, наша машинистка, шепнула мне:

– Быстрей к Зотову. Он тебя ждет.

Я оправила китель и постучала в дверь его кабинета – сейчас будет небольшой разнос за опоздание.

– Товарищ майор! Следователь Ковина, разрешите войти? – сказала я как можно веселей, чтобы обезоружить старика своим бодрым тоном и бравым видом.

– Вот что, Ковина, – сказал Зотов. – Ты все кричишь, что я тебе живого дела не даю, на «бытовке» держу. Вот тебе живое дело. Полетишь в лагерь № РС-549, снимешь показания с караула и соседей беглых по бараку.

– Когда это я кричала, товарищ майор? – сказала я обиженно. – Я не базарная баба, чтобы кричать…

– Ну ладно, ладно… – отмахнулся Зотов.

– Нет, подождите! Мне, конечно, обидно, что вы мне, как женщине, не доверяете облавы на браконьеров в тайге или засады в «малинах» на настоящих преступников, а держите только на «бытовке» – скандалы в рабочих общагах да изъятия наркотиков и антисоветчины. Всякие там солженицыны, авторхановы и зиновьевы. Ленинградские студенты, у которых я Солженицына нашла, меня даже «уренгойской овчаркой» прозвали…

– Ну вот, завелась, – вздохнул Зотов. – Овчарка – это породистый ранг, гордиться должна…

– Но я никогда не кричала и не жаловалась, – перебила я, – потому что это и в самом деле обидно: вот уже пятый год я пашу тут эту «чернуху» – черновую работу, даже до майора Громова дошли слухи о моих успехах. Хотя, конечно, это несправедливо: как только какое-нибудь «горячее» дело, так вы назначаете на расследование не меня, а мужчину…

– Вот я и даю тебе «горячее» дело – поедешь в лагерь № РС-549…

– Какое же оно «горячее»? – усмехнулась я. – Мороженые трупы искать!

– Я тебя посылаю не трупы искать, – сказал Зотов. – Трупы без тебя найдут в тундре вертолетчики. А ты в лагере пошуруй. Может, у беглых сообщники были. И заодно возьмешь у Швырева и Оруджева три-четыре мешка осетрины, они тебе загрузят в вертолет на обратном пути. Они эту осетрину у ненецких рыбаков на спирт выменивают. Жаться они не будут, сама понимаешь – не тот случай. Но я им еще звякну по рации…

Я улыбнулась саркастически. Вот почему Зотов выбрал меня для этой командировки! Я единственный холостяк, а точнее, холостячка, в нашем управлении. Это значит, что из всей осетрины, которую загрузят мне в вертолет в лагере № РС-549, Зотов выдаст мне одну-две рыбины, а вся остальная осетрина достанется ему, и только ему. А пошли в эту командировку кого-нибудь из семейных следователей, так тому придется отдать целый мешок осетрины – для жены, для детей. A что начальство лагеря № РС-549 загрузит в вертолет столько рыбы, сколько я скажу, – в этом нет сомнения. У них произошел групповой побег, и теперь от нас, от угро, зависит, уменьшить или не уменьшить их ответственность за это ЧП.

И все-таки я этой командировке обрадовалась. Конечно, составлять в лагере «Акт о нарушении мер по охране заключенных» – не бог весть какая «живая» работа, но, с другой стороны, это не стены белить к приезду высокого московского начальства и не студенческие чемоданы шмонать, в которых неизвестно что найдешь: индийские презервативы с «усиками» («А вы, товарищ следователь, пробовали? Потрясающе возбуждает!»), гашиш, опиум или импортную марихуану («А вы, товарищ следователь, курили? В постели это полный кайф!..») или очередной западный детектив с антисоветским душком («А вы, товарищ следователь, читали? Нужно все-таки знать, что о нас наши враги пишут!»)…

Короче, 9 декабря, в полдень, когда расчистили дорогу от Уренгоя до аэропорта, водитель – старшина милиции Крылов, а попросту «дядя Коля», отвез меня на дежурной оперативной «Волге» в уренгойский аэропорт. Там вертолетчики уже откопали свои «Ми-8» от снега, я пересела в один из этих вертолетов, и мы полетели на северо-запад, в лагерь № PC-549. Огромная луна освещала тундру. От сорокаградусного мороза все туловище вертолета заиндевело еще на земле, и только во время полета, от вибрации, эта короста инея отпала, обнажив ярко-красную окраску корпуса «Ми-8» – масть полярной авиации.

Сразу за Уренгоем открылась величественная панорама газового месторождения: сотни буровых вышек, гигантская и словно инопланетная конструкция головной компрессорной станции – целый завод по очистке, охлаждению и конденсации газа, который мы построили вопреки всем американским эмбарго на роторную и электронную технику. Вокруг этой станции серебрились огромные емкости газонакопителей, переплетения нитей десятков газопроводов, подстанций, заправочные, временные склады труб и скопление всякой прочей техники на взрыхленной гусеничными вездеходами тундре. В разных концах этой панорамы вспыхивали огни электро– и газосварки, копошились тягачи и бульдозеры, сновали начальственные «Волги», «газики» и бронетранспортеры-вездеходы – буран отнял у стройки три дня, но открытие газопровода должно быть 17-го, кровь из носу, московское начальство ждать не любит: раз сказали, что Европа получит наш сибирский газ к Новому году – значит, получит!

– Красиво, б…! Как на Марсе! – крикнул мне вертолетчик и поднял вертолет повыше, чтобы одним взглядом охватить эту действительно марсианскую картину.

4

Километров через пятнадцать – двадцать нити газопроводов стали разбегаться в разные стороны тундры, а сама тундра побелела – чем дальше, тем белей и безжизненней, с пятнами гнилой желтизны в редких блюдцах промерзших болот и синими ледяными излуками замерзших тундровых речушек. Порой на окраине этого голого снежного блюда возникали контуры какого-нибудь поселка нефтяников, вышка бурильного станка, конусы чумов ненецкого стойбища, заиндевевший шнурок нити газопровода или бегущие по тундре оленьи нарты ненцев.

Но скоро исчезли и последние признаки цивилизации: мы летели на северо-запад, в глубь еще неосвоенной тундры. И только теперь, с воздуха, можно было убедиться, на какое безумие решились беглые зеки – пешком пересечь это нечеловечески мертвое пространство, это бесконечное во все стороны горизонта дикое нагромождение ледяных торосов и снега. Даже в моем рюкзаке, в той бутылке водки, которую я прихватила с собой в командировку, вода и спирт «сепаратнулись», и в двухстах примерно граммах чистого спирта плавал теперь матовый кусок обычного льда. То есть температура тут упала еще ниже, за сорок. А каково человеку при таком морозе, да еще в буран, да еще в его ветхой, казенной зековской телогрейке и кирзовых ботинках? Конечно, они замерзли – как пить дать…