Мутанты

А сама железобетонная стена, разделяющая село, превратилась в некрополь. Использовать ее в качестве усыпальницы первому пришло в голову предприимчивому Пухнаренкову, который стал успешно продавать состоятельным контрабандистам почетные места для захоронения под стеной и впоследствии открыл бюро ритуальных услуг. С опозданием, но и Дременко решил не отставать и со своей стороны границы нарезал участков под могилы и тоже открыл аналогичное бюро. Поскольку же деревни заглыхали, то народ устремился на жительство в районные центры, и сорванные с родных мест старики в Братково более года не выдерживали, умирали от тоски, так что похоронный бизнес процветал чуть ли не наравне с контрабандой. Однако скоро под стеной в пределах села места почти не осталось, и тогда Пухнаренков придумал хоронить народ не в обычных могилах, а в скважинах и стоя. Дременко и в этот раз не отстал, тоже приобрел буровую установку, плотность захоронений сразу же повысилась вчетверо, а цены остались прежние. К тому же глава российской администрации еще дальше пошел: за особую плату либо выдающиеся заслуги можно было предать покойного земле на контрольно-следовой полосе, тянущейся вдоль всей границы. Это, считай, как под кремлевской стеной лежать, а вернее, стоять. В родительские и прочие дни, когда поминают усопших, стена превращалась в стену плача, а в другие еще и служила местом расклейки объявлений и рекламных плакатов. Короче, бывший берлинский символ холодной войны сразу же стал не столько преградой на пути контрабандистов, а скорее, культовым, священным местом.

А как вышли строители за пределы Братково, тут и началась партизанщина. Самыми упорными оказались турки, которые отдельными участками выстроили стену верст на пятнадцать в каждую сторону. Однако соединить все в единый заслон и им не удалось. Колючкой прораны заштопали и даже ток пропустили, но все контрабандисты уже имели свои «окна» на границе, запас резиновых галош и перчаток, так что поток незаконных товаров ничуть не уменьшился.

Лишь когда привезли пятьсот китайцев с Дальнего Востока, дело наконец-то пошло. Им привычно было стены строить, и в считанные месяцы они много дыр позалатали, невзирая на грозящие опасности. Все потому, что по-восточному драться умели, чуть прижмешь их, сразу карате показывают, визжат, пинаются больно. Ни стрельбы, ни терактов не боятся, и друг за друга горой стоят, действуя, как некая тугая глиняная масса, от которой не отщипнуть и крохи. Местные жители подивились и растерялись перед неслыханным единством, отступили, стали затылки чесать, придумывая, как с китайцами сладить.

Пожалуй, довершили бы дело китайцы, но внезапно ночью в их стане поднялся страшный переполох и в мгновение ока этот живой организм распался, распылился на пятьсот частей, разбежался с вытаращенными глазами и попрятался в укромных местах – кто в соломе, кто в колодце, кто под застрехой, как воробей, кто вообще в песок закопался либо под лесным мхом укрылся, словно жук. И говорили, будто двоих видели в партизанских катакомбах на второй заставе: одного оттуда выкурили, а второй так и остался под землей.

Случилось это спустя пару суток после того, как украинские женки встретили мутанта. Милиция обоих государств всполошилась и давай выуживать китайцев по одному да свозить в кучу, а они все безумные, невменяемые, лопочут что-то, трясутся, то на землю, то на небо показывают. Наконец-то изловили их переводчика, кое-как привели в чувство, после чего тот путано, с пятого на десятое, объяснил, что ночью к ним в лагерь явился то ли дух здешней земли, Сунь Хунь по-ихнему, пришедший забрать их в свои владения, то ли дьявол, перевоплощенный в образ Чингисхана. Будто ногою он топнул, и разверзлась земля, так что часть стены, автокран и несколько бытовок улетели в бездну. А потом натянул свой лук, пустил стрелу – ночное небо раскрылось, и оттуда посыпались драконы. Напустив таким образом дикого ужаса на суеверных китайцев, он вынудил их немедля бежать, куда глаза глядят.

И на самом деле, два пролета уже готовой стены, автокран и четыре вагончика со стройплощадки исчезли бесследно, если не считать глубокой свежей борозды поперек границы, словно пропаханной богатырским плугом. Когда же милиционеры стали изучать ее природу, то обнаружили, что это всего-навсего просадка грунта, образовавшаяся из-за обрушенного подземного тоннеля, – нашли уцелевшие вход на российской и выход на украинской стороне.

Тут впервые и открылось, что хитрые китайцы параллельно со строительством стены, вероятно, по договоренности с контрабандистами или по собственным, далеко идущим планам, в укромных местах тайно копали подземные ходы под нею, да такие, что можно без труда проехать на легковом автомобиле!

По описанию, напугал гастарбайтеров все тот же мутант, только, на восточный взгляд, еще и огнедышащий и умеющий читать чужие мысли. Дело принимало нешуточный оборот, о происшествии сообщили в Москву и Киев, откуда пришли указания разобраться и принять меры.

Когда китайцев выловили и заперли в пустующем коровнике, дабы решить вопрос, оставить их на стройке или депортировать, приехал глава российской Братковской администрации, Пухнаренков, лично курирующий стройку. В прошлом, да и, скорее, в настоящем тоже, он был майором КГБ и варягом, присланным из Брянска управлять сложным пограничным районом. С виду вроде бы интеллигентный, очень вежливый, с тихим голосом, заставляющим все время внимательно прислушиваться к его речи. Но если присмотреться, то можно было заметить, что взгляд у майора либо полностью отсутствовал, либо был неуловим, как у косоглазого, – никогда не поймешь, куда глядит. И от этого создавалось впечатление, будто он все время ускользает и перемещается в пространстве, словно мерцающий призрак.

И в коровнике Пухнаренков возник внезапно, отчего перепуганные китайцы оживленно встрепенулись, прищурили вытаращенные глаза, сжались в кучу и вновь обратились в вязкую гончарную глину.

– Пусть отдохнут день-другой, – заключил глава, удовлетворенный произведенным эффектом, – и приступают к работе. Депортировать не будем.

– Слюсаюся, товалися-господина! – закланялся переводчик и он же бригадир. – Китайса лабота-лабота холосо! Если насяльника мутанта лови-лови.

– Поймаем, – пообещал бывший майор.

На том бы инцидент был исчерпан, однако в это время на ферму черти принесли Дременко. Он припоздал и потому ворвался, как выпущенный из клетки кабан. И вмиг произошло невероятное: образумившиеся было китайцы всклубились пылью и размазались по каменной кладке, полу и даже потолку с криком:

– Сунь Хунь! Сунь Хунь! Насяльника, лови-лови!

И вся эта клейкая масса, словно водоросли, потекла к выходу, так что начальство едва успело выскочить и затворить за собой тяжелые двери. Дременко был смущен, растерян и даже напуган, однако невозмутимый Пухнаренков лишь усмехнулся и не без намека спросил:

– Как вы полагаете, Тарас Опанасович, отчего у китайских товарищей столь неожиданная реакция? На ваше появление?

И, не дождавшись ответа, сел в автомобиль и уехал.

Кто-кто, а уж этот чекист все слухи знал (если только сам их не распускал!), анализировал и делал соответствующие выводы, поскольку в тот же день за безумными гастарбайтерами прислали автобусы и депортировали на родину. Кроме одного – что скрылся на второй заставе.

Короче, все версии внешнего вида мутанта, но с одним, порочащим Дременко, заключением пошли гулять по обоим соседствующим районам двух государств. А народу что, ему дай только над властью посмеяться, время-то вольное началось, никакого уважения и почитания. Тарас же Опанасович ждал выборов головы и утверждения на должности, поскольку отработал на посту два срока, собирался на третий и уже почти год ходил исполняющим обязанности. И сильно переживал и страдал оттого, что депутат Верховной Рады пан Кушнер из соображений демократичности внезапно назначил ему конкурента, москаля Волкова с украинского таможенного пункта, проживающего в незаконном браке со сводной сестрой пана, Тамарой. Жрец таможенного храма, кроме этого, обладал еще одним преимуществом – моложе был лет на пятнадцать и оттого отличался пронырливостью, умел высокому начальству пыль в глаза пускать и втираться в доверие. Несколько месяцев Дременко ломал голову, за какие такие заслуги на бывшего председателя райисполкома счастье повалилось, и мало-помалу раскопал причину. А когда раскопал, то сам испугался и относиться к Волкову стал с осторожностью: оказывается, тот был повязан с паном Кушнером «сладким делом», когда мимо таможни было переправлено на российские спиртзаводы пятьдесят вагонов сахара-сырца. Считай, два состава, и это без железной дороги, без колонн грузовиков, можно сказать, в карманах перенесли – даже въедливый российский пограничник Чернобай ничего не заметил! А другой жрец, таможенник Вовченко, замордованный допросами, чуть не покончил с собой. Журналисты в обоих государствах попрыгали, пошумели, имя депутата слегка потрепали, но, как и следователи, только два факта отбили: сахар на Украине таинственным образом растворился и, уже обезличенный, материализовался на Кавказе.

Волков имел сильное влияние и на мелких контрабандистов, а поскольку этим бизнесом занималось полрайона, то мог, если не испортить дело, порядком навредить. И хоть назначат головой того, на кого пан Кушнер пальцем укажет, однако выборы все равно проводить придется, и тут таможенник может крови попортить.

Бывший секретарь райкома имел единственный недостаток – прошлое служение партийному режиму, а в остальном биография его была безупречна, к тому же старый грех он искупил, будучи активистом на киевском майдане. Таможенника Волкова он знал как облупленного и даже когда-то лично снимал с работы – когда его первая жена похищала социалистическую собственность в особо крупных размерах, а муж ее делал вид, будто ни сном ни духом. При желании можно было тогда преспокойно посадить на нары нынешнего конкурента, да кто бы знал, что так случится? Напротив, подсобил ему остаться на воле, и, выходит, – на свою голову. Вороватость бывшего предрика сейчас расценивалась как способность к предпринимательству, да мало того, таможенник теперь представлял все дело так, якобы еще в те времена боролся с советской властью и от нее же пострадал! И, подлый, чтоб угодить Сильвестру Марковичу, жениться обещал на его сестре, которую все хохлы и москали стороной обходили из-за ее непомерно огромного роста, толщины и физической силы и которая по этой причине в тридцать пять оставалась старой девой.

Волков бы и фамилию на украинскую сменил, да запретили, поскольку один Вовченко уже был и тоже работал начальником таможенного пункта, только российского.

В общем, поплыли по округе такие сплетни, будто это не мутант шастает по лесам, а сам Дременко страдает тайной болезнью, потому раздевается догола, обряжается в вывернутый тулуп и в полнолуние выходит на тропы, чтоб людей пугать. Дело в том, что Тарас Опанасович от природы был слишком волосатый, брился по три раза на дню, когда приезжало начальство. Рост волос у него зависел еще и от внутреннего состояния: как только жизнь чуть наладится, то и борода тише растет, но если начинались волнения и стрессы, то есть на нервной почве, она могла за день на вершок вырасти. Кроме того, густая, рыжеватая шерсть покрывала все тело, в том числе даже пальцы рук до самых ногтей, так что в бане он мылся шампунем для головы и без мочалки. Скорее всего, потому и зашумели повсюду о лунатизме исполняющего обязанности главы, да так назойливо и убедительно, что все это попало в незалежную прессу. Даже мутную какую-то фотографию мутанта напечатали, якобы снятую на мобильный телефон Любкой Когут. И рядом – словно для сравнения, его фото с зимней охоты на вепрей, где Дременко стоял в волчьей шубе, немного выпивший и мутный. Прилагаемая статья была безобидная, но намек настолько ясный, что он сам начал сомневаться в своем здоровье: говорят, человек не помнит потом, где был и что делал. Поэтому наказал дочери своей, Оксане, присматривать, спокойно или нет он спит по ночам, мол, служба у него нервная и психика изрядно поизносилась. Засидевшаяся в невестах Оксана работала врачом на «неотложке», все последние сплетни знала, ко всему привыкла, дала успокоительное, сделала йодную сетку на область сердца и посоветовала не обращать внимания, что люди плетут.

Конечно, пан Кушнер вряд ли поверит в эту коварную молву, доказательств-то никаких, хотя, если ему со всех сторон начнут петь в уши, может посчитать, что рейтинг у Тараса Опанасовича в районе упал, и по этой причине даст отставку, чтоб назначить свояка. Но Дременко был опытным номенклатурным работником, потому заготовил козырь не только против соперника, а на всякий случай и на самого Сильвестра Марковича компромат собрал.

Депутат Верховной Рады довольно часто приезжал в Братково не только по государственным делам, но и на отдых, или чаще совмещал полезное с приятным, особенно когда привозил с собой батьку Гуменника, представителя президента, большого любителя охоты. Про него никто толком ничего не знал, однако, судя по поведению депутата и по тому, что батько приезжал с телохранителем, можно было догадаться: по положению он даже выше, чем пан Кушнер, и пользуется покровительством президента. И это несмотря на молодость и бесшабашный, даже отчаянный его характер, что было редкостью у политиков такого ранга. Гуменник и его телохранитель Лях носили униформу, напоминающую ту, что носят наездники с ипподрома, – галифе, хромовые сапоги, рубашки с нашивками в виде трезубца, к тому же батько всегда был со стеком. При этом у обоих имелись длинные оселедцы на бритых головах, вислые усы, а у Гуменника еще и золотая серьга в ухе. Кроме того, он курил настоящую запорожскую люльку, но, скорее, для полного антуража. Подобный наряд местным казался непривычным, странным и оттого потешным, однако в присутствии батьки Гуменника никто не смеялся, хотя за глаза его называли бандерой. Больно уж строгий был, не улыбался и страстно увлекался охотой, чем доставлял много хлопот – любил пострелять зверей, птиц или просто в цель, для чего привозил с собой ружья, винтовки и даже автомат. Дременко раньше и сам любил охоту, особенно когда секретарем райкома был, и ездил обычно зимой на крупного зверя, медведей брал на берлогах, как раз в районе второй партизанской заставы. Теперь приходилось устраивать забаву для столичных гостей, но уже не в глухих брянских лесах, а на брошенных колхозных землях и на тварей меньших размеров – косуль, кабанчиков, птиц. Для этого он содержал зимовье со всеми удобствами, егеря, а на запущенных лесных полях обязывал фермеров сеять овес напополам с горохом.

Однажды Сильвестр Маркович приехал один, чем-то сильно озабоченный, и сразу потребовал выезд на природу. Тарас Опанасович доставил его в угодья, где высокий гость настрелял косуль и немного развеялся. Как и положено, выпили, вкусили свежатинки и легли спать. Без пана Гуменника отдых проходил спокойнее, ночных пьянок со стрельбой не устраивали, однако в связи с отсутствием телохранителей у депутата Тарас Опанасович не имел права расслабиться и в присутствии государственного лица спал вполглаза. И вдруг слышит, пан Кушнер разговаривает по телефону на чистейшем английском, да так бойко, ну что тебе американец настоящий. Дременко это оценил и еще больше зауважал депутата. И только глаза прикрыл – опять звонок, однако на сей раз пан отвечал на испанском, и по тому, как часто повторял слова «команданте» и «Куба», Тарас Опанасович с внутренним трепетом осознал, что гость говорит если не с самим Фиделем Кастро, то наверняка с его другом Уго Чавесом, причем как со старым товарищем. Когда же под утро пан Кушнер поговорил еще с кем-то на идише, обсуждая события на Ближнем Востоке, а потом на польском, который был знаком многим хохлам и самому Дременко, пораженный голова и вовсе убедился, что депутат Верховной Рады – политик глобального, мирового масштаба и даже на охоте не знает покоя, решая важнейшие дела.

И сохранил бы это впечатление, но Сильвестр Маркович внезапно ответил на очередной звонок на чистом москальском языке, причем слегка по-нижегородски окая. Затем покосился на притворяющегося спящим голову района и на всякий случай вышел из зимовья. Ага, с дальним зарубежьем говорить при нем не стесняется, а с ближним – так сразу уединился! Тарас Опанасович выждал и осторожно следом. На улице затаился, стал подслушивать и по обрывкам фраз, упоминаемым именам понял, с кем беседует депутат, причем с придыханием, уважительно, как будто подчиненный:

– Слушаю, Борис Вячеславович! Добро, Борис Вячеславович! Исполню, Борис Вячеславович! Передайте это Владимиру Владимировичу!

Дременко в первый миг ошалел, но подготовка в киевской Совпартшколе даром не прошла: быстро сориентировался и совершил то, о чем минуту назад и подумать было страшно. Вернулся в зимовье, приставил пустое ведро к двери вместо сигнализации, а сам депутатскую борсетку открыл. А там никаких улик – украинский паспорт, зарубежный служебный, удостоверение Верховной Рады, еще какие-то бумажки и деньги. Тогда он к пиджаку, ощупал дорогую ткань, но и там ничего!

Дременко имел представление, что такое высшие государственные интересы, и в первый миг многоликость депутата к ним и отнес. Положил все на место, нырнул в свой спальный мешок и затаился, но стали его терзать сомнения: кто пан на самом деле? На который орган работает – на Раду или Думу? Кому законы пишет? И наконец, москаль он или хохол ? А может, вообще ни тот, ни другой – эвон сколько языков знает!

И стал Тарас Опанасович с той поры незаметно присматриваться, прислушиваться к депутату, и все детали поведения его фиксировать, и подвергать анализу самые мелкие факты. Поначалу все больше склонялся, что Сильвестр Маркович Москвой в Украину заслан: во-первых, сестра его, Тамара, на российской стороне осталась и гражданство имеет соответствующее, однако же он ей всячески помогает. Во-вторых, в каждый свой приезд непременно ходит за границу и там встречается не только с сестрой, но и с Пухнаренковым – какие-то дела они обсуждают, ездят куда-то вместе…

У Тараса Опанасовича отношения с бабкой Совой были свойские, друг друга сватом и сватьей звали – Оксана-то все еще ждала внука ее, Юрка. К тому же козел Степка всю облицовку капота на «форде» рогами расколотил, так Елизавета Трофимовна виноватой себя чувствовала и была сговорчивой. Наведался к ней и осторожно стал склонять старую партизанскую разведчицу к сотрудничеству, чтоб приглядела за паном Кушнером на российской территории. Елизавета Трофимовна никак не понимала сначала или прикидывалась, однако для дорогого гостя сразу – бутылку на стол, закусок, солений-варений – гостеприимная была. Дременко хватил рюмку, и чуть сердце не остановилось. А в его половине Братково горилку гнали из буряка, и, что ты с ней ни делай, – все равно вонючая и крепости не той.

– Ты из чего гонишь? – спросил. – Это же чистый спирт!

Она мешок показывает, а там сахар-сырец. Ну и поведала, дескать, хотела новых камней в баню на каменку набрать, ночью пошла с тачкой на границу, где китайцы стену возводили, погрузила два мешка бута и привезла. Дома развязала, обнаружила сахар, так еще дважды сгоняла на стройку. Потом горилки семь четвертей нагнала, мол, чувствую, скоро Юрко должен вернуться, так встретить надо, как полагается, и на свадьбу горилка потребуется.

– Уже под утро поехала в третий раз, – призналась вдруг бабка Сова. – Думаю: стравлю все на горилку, а чаю с чем попить не останется. И у траншеи встретилась с крестником своим, Мыколой Волковым. Который теперь на таможне служит. А с ним еще демутат был. Ну, думаю, сгубила жадность, попалась, арестуют, и Мыкола не поможет…

– Какой демутат? – не смог скрыть изумления Дременко.

– Да этот ваш, хохляцкий, Кушнер. Важный такой… Но сам будто меня испугался и сразу в машину сел. Спрашиваю у крестника: ты чего тут делаешь? Говорит, слежу за китайцами, чтоб контрабандой не занимались. Мол, а ты-то зачем сюда так рано пожаловала? Он ведь теперь гордый стал, задачливый… Я и сказала, дескать, камней в баню взять. Так крестник набрал мне полную тачку и еще довезти помог. Что же это творится, сват? – пожаловалась еще. – На чем китаезы стену-то воздвигают? Ведь до осени не простоит, пойдут дожди, комковой сырец размокнет, она и завалится…

Дременко посоветовал Сове помалкивать, дескать, сахар-то, получается, украла, арестуют. Но сам в тот же момент понял, каким образом Волков с паном Кушнером провернули крупномасштабную контрабандную операцию.

А между тем братковского мутанта стали видеть чаще и в разное время суток, так что создавалось впечатление, будто он не один шастает, а, скорее всего, началось их нашествие. Встречали неведомых существ исключительно представительницы слабого пола, причем обоих государств, и почти в одно и то же время, отчего возникло подозрение, что твари эти, ко всему прочему, еще и маньяки: женщины белье полоскают на речке, а дитя чернобыльской катастрофы встанет поодаль в кустах и наблюдает. К ним уже привыкать стали, самые смелые подходить близко еще не решались, но окликать пробовали, заговаривали, подзывали и даже пищу оставляли, только дикари эти не брали. Почтальонка на велосипеде ехала, так мутант настолько осмелел, что выскочил на дорогу прямо перед ней и в руль вцепился. Дивчина, привыкшая к злым собакам во дворах, не растерялась, сумкой его огрела и налегла на педали. На Дременко, конечно, был очень похож, все отмечали, но ведь не полнолуние на дворе, к тому же у и.о. головы железное алиби – он в это время проводил заседание в администрации.

Дед Куров целый день ходил по лесу, всю вторую заставу прошел, потом первую на четвереньках излазил, но говорил, мол, даже следов не нашел. Одну ночь где-то в засаде просидел, следующую с револьвером в кармане окрест села бродил, чуть ли не уподобившись мутанту, но вроде бы опять, кроме контрабандистов, никого не встретил. Хотя верить старому партизану было трудно, и увидит кого, так под пыткой не признается. Это не то, что его болтливая бабка Сова.

Одно было известно точно: дед напоролся на милицейский патруль, который тоже кого-то караулил и который поставил ветерана, невзирая на возраст, под автомат, обыскал и отнял наган. Едва отбоярился от содержания под стражей за незаконное хранение и ношение оружия и по старости был выпущен под строгий домашний арест.

Ну ладно дед – Шурка Вовченко каждый день мутантов искал в свободное от службы время. Да и на службе через телескоп все окрестности Братково осматривал, вынудил пограничника Чернобая видеокамеры перенацелить с государственной границы на подходы к ней и настроить так, чтоб реагировали на всякое движение.

Хоть бы один раз это чудо природы попало на глаза или в объектив!

А Оксана Дременко побежала по вызову в Россию – у Котенко жена, считай, каждый год рожала, а тут до срока ей приспичило. Москали же все укрупнялись и потому свой роддом из Братково перевели в Теткино. Так вот, врача «неотложки» этот леший скараулил на пустыре неподалеку от таможни. Выпрыгнул из темноты, стервец, за руки схватил своими мохнатыми лапами, держит, а сам в лицо ей смрадом дышит и рычит. Испугать дипломированного доктора было непросто, она даже воскресших покойников не боялась, ибо одно время в реанимации работала.

– Ну и що тоби треба, мутант ты атомный? – спросила. – Що шукаеш-то, дыво болотне? Спырту немае, наркотыкив немае, одын йод залышывся! И простроченый норсульфазол.

От ее такой речи леший словно завороженный сделался, выпустил медичку, а та бегом на таможню и в калитку застучала. Дежурил сам Николай Волков и, поскольку учил мову, не спал, границу отворил и сразу оживился при виде первой красавицы.

– Ксаночка, ластивка моя! – в тот час же распустил перья известный на всю округу бабник. – Ну, иди до мене! – И приобнял, в щеку чмокнул.

Несмотря на конкуренцию с отцом Оксаны, отношения у них оставались свойские, игриво-приятельские, как у потенциальных женихов с засидевшимися в невестах дивчинами. Когда у Волкова жену посадили, а ее Юрко все еще алмазы в Якутии добывал, Мыкола всерьез думал посвататься к первой красавице Братково. Но она тогда еще совсем казалась недоступной, на всех мужчин поглядывала с брезгливостью, да и к самому Дременко было на кривой козе не подъехать. К тому же мешали отношения с крестным, дедом Куровым, который считал Оксану чуть ли не своей снохой. Но с годами ожидания и перед угрозой оказаться в старых девах она утратила былую надменность, обтерлась, как долго носимый последний пятак в кармане, и начала потихоньку поблескивать для всех. С нею даже стало можно душевно поговорить, но редко, лишь в тех случаях, когда сама того захочет.

Привычная к приставаниям мужиков, дочка головы администрации постояла смирно несколько секунд и спросила:

– Ну что, потискал?

– Ох, и солодкая ж ты дивчина! А який от тебе аромат, м-м! – Мыкола хоть и пытался говорить на украинском языке, но все сбивался на не пойми какой.

– Да я вспотела вся, бегаю с утра…