Разговоры с живым мертвецом

Красное небо сменилось розовым, розовое – фиолетовым. А затем на улице окончательно стемнело. Какое-то время в больнице горело дневное рабочее освещение, но вот всё больше кабинетов запирались, гомон работников и пациентов становился всё тише, а коридоры пустели. Все разъезжались по домам.

Впрочем, не все. Пациенты на стационарном лечении никуда уходить не собирались – кроме, может быть, самых отчаянных. В палатах свет уже погасили, но в коридоре непременно горит ночное освещение. И где-то обязательно ходят, сидят или лежат дежурные врачи и санитары.

Марине было не впервой оставаться в больнице на ночь. Делала она это нечасто, ибо себя жалко, но даже на подгоревшую лепёшку с маргарином нужны деньги, а за ночные смены неплохо платят. К тому же днём всё вокруг гудит и мельтешит перед глазами, а ночь может пройти совершенно спокойно. С другой стороны, ночью даже редкие шорохи звучат громче, а очертания предметов искажаются. Вот ты меришь шагами расстояние от окна до окна, а вот стены начинают казаться неестественно зелёными – и всё, ты в камерном ужастике.

Кстати, о камерах. Пришло время для ночного обхода.

Узкий луч фонарика проникал туда, куда не доставал тусклый свет из-под плафонов. Марина не злоупотребляла силой старшего брата джедайского меча, дабы никого не разбудить. Кто бы что ни говорил, а саркастичность – это ещё не повод считать человека чудовищем. Это лишь клапан, предохраняющий собственную психику и здоровье окружающих от чего-нибудь похуже.

Медсестра вслушалась в ночную тишину. В ближайшей к лифту палате шла какая-то возня. Шуршание фольги.

«Ночной дожор».

Подавляя желание присоединиться к невинно чавкающей шоколадом пациентке «немного за тридцать», Марина лишь попросила её вести себя тише и, прикрыв дверь в палату, пошла дальше.

«Ночной дожор – это святое».

Казалось, любительница шоколада (да кто же его не любит?) была единственной, кто нарушил тишину на этаже. Даже Марина своим перемещением практически не производила шума, предусмотрительно сменив туфли на балетки. Так, беззвучно и безмятежно, она дошла до конца коридора, как вдруг боковое зрение зацепилось за что-то.

Марине показалось, будто койку Семёна-Симеона обступило несколько фигур.

Сердце пропустило удар, но крика или обморока не последовало – работа с Вячеславом и другими медиками «в поле» давно открыла Марине ответ на вопрос любимого литературного героя детства: «Тварь ли я дрожащая?..» Убедившись, что рукоять ножниц для резки бинтов всё ещё торчала из кармана, медсестра, держа в левой руке фонарик, осторожно протиснулась внутрь помещения и сухим щелчком послала поток бледно-жёлтого света туда, где предположительно находился парень и ночные визитёры.

Предположение было верным, но лишь отчасти. Симеон, широко раскинув руки, лежал на своём месте под одеялом. И только. Больше никого не было.

Марина вздохнула и опустила фонарик. Чувство облегчения соседствовало с разочарованием.

– Не спится?

Хриплый спросонья голос не подходил двадцатипятилетнему, но неожиданно хорошо сочетался с внешностью Симеона, а выглядел он в темноте не лучшим образом. Ещё хуже, чем днём.

– Извини. Работа такая.

Марина заметила зеркало на стене прямо напротив постели пациента.

– Не по фэншую, однако, – девушка кивнула на зеркало. – Не удивлюсь, если эта штука реально выпивает из тебя жизнь. Или ещё что-нибудь.

Скрестив руки на груди, Марина прошла к окну. Остановившись, она достала из нагрудного кармана блузки пачку сигарет.

– Ты не против?

Симеон хмыкнул и пожал плечами. Медсестра вытянула из пачки тоненький цилиндр, после чего сунула руку под подоконник. Через несколько секунд спрятанная там зажигалка уже лежала в ладони.

– Вы ведь в курсе, что фэншуй – это больше о мёртвых, чем о живых?

Марина приоткрыла окно и молча закурила. После нескольких ядовитых затяжек бычок был вдавлен в многострадальный подоконник, словно поле боя, покрытый серо-бурыми пятнами.

– О живых заботиться надо, не о мёртвых, – промолвила девушка, возвращая зажигалку в тайник. – Куда ни кинь, чтут лишь мертвецов. А тем временем кругом творится такое, что мама не горюй.

– Страшно выходить на улицу по ночам, да? – голос пациента снова соответствовал возрасту. По крайней мере, внешнему возрасту.

– Может, поэтому я и торчу сейчас здесь… – медсестра теребила упаковку «Кента», не торопясь убирать её в карман. Одной сигареты всегда мало.

– Эта хрень выпивает больше жизни, чем все здешние вампиры, – взгляд Симеона был устремлён на полупустую пачку. Марина обернулась к «проповеднику».

– Я могу умереть в любой момент. Ты тоже не походишь на любимца удачи, – девушка многозначительно постучала пальцами по макушке. – Тебя избили и ограбили. Со мной бы сделали кое-что похуже, а после – придушили или прирезали.

Симеон мрачно кивнул.

– Мне жаль, что так происходит. Это неправильно, но это правда.

Фразы кончились, и в воздухе повисло то самое минутное молчание, способное заменить часы дебатов. И, в отличие от дебатов, молчание к чему-нибудь да приводит.

– Док сказал, что ты сказки умеешь рассказывать, – проронила Марина, глядя в пол.

– «Док»? – бровь парня поползла вверх.

– Врач, который тебя обследовал.

– Это было типа обследование? – улыбнулся Симеон и засмеялся сквозь зубы. – Что до сказок, доктор воспринял мою историю как бред сумасшедшего.

– Иногда безумие – это очень хорошее обезболивающее. Можешь порадовать меня чем-нибудь? Чем-нибудь со счастливым концом.

– Попробую, чего уж…

Марина села на табурет и приготовилась слушать.

Шевеление

1

Чем ближе зима, тем меньше остаётся света. На дворе октябрь, а уже в пять часов дня темно как ночью. Кажется, сама природа вместе с серостью ландшафта угнетает человека. Апатия становится основным состоянием. Впрочем, не единственным. Некоторые вещи не привязаны ко времени года.

Рабочий день закончился, и на строительной площадке развернулось выступление одного из рабочих – он читал стихи. Половина строителей разошлась по домам, не обратив внимания на декламацию, остальные слушали без особого энтузиазма, но проходившая мимо площадки беременная женщина подошла к краю толпы и стала слушать.

Что-то про цветы, любовь, родителей, детей; что-то казалось знакомым – некоторые произведения и авторы годами вбиваются в голову школьной программой. Чтец декламировал с чувством, но об обратной связи – как и о «безмолвном восхищении» – говорить не приходилось, что явно удручало и отбивало желание стараться.

Минутка поэзии подходила к концу, однако, заметив нового заинтересованного слушателя, чтец решил закончить красиво и выдать что-нибудь необычное. Меньше пафоса, больше смысла.

«Может, тогда хоть в одном человеке что-нибудь шевельнётся».

Реакция разнилась от строителя к строителю: один презрительно хмыкнул и сплюнул, другой одобрительно закивал с гримасой в духе «достойно уважения», третий потупил взгляд и поспешил уйти домой. Прораб похлопал чтеца по плечу и вынес вердикт: «Нормально-нормально». Отзвучали скупые аплодисменты (местами искренние), и женщина незаметно покинула площадку. Она и так задержалась.

Промзона мало подходит для прогулок и может отрицательно сказаться на состоянии плода, но выбора не было. Бетонные стены, разделённые узкими проходами, создавали угрюмый лабиринт, а пройти предстояло в самые его глубины, к заброшенным складским и цеховым помещениям. Туда не забредёт случайный прохожий, и должно произойти что-то совсем из ряда вон выходящее, чтобы в эти дебри отправили полицейский наряд. И то – не факт…

***

– О-о, вот и вы! – мужчина в сером трикотажном костюме привстал с обшарпанного табурета. – Надеюсь, без слежки. Это в ваших же интересах, Диана.

За спиной женщины завыли ржавые петли – ещё один мужчина закрыл дверь и запер её изнутри. Этот, в чёрном спортивном костюме с белыми полосами, не был знаком Диане, но это неважно. Виктора Эдипова, сменившего дорогой итальянский костюм на максимально неприметный трикотаж, она знала. Как и муж Дианы.

После заключения особо удачного контракта Евгений и Виктор, по обыкновению, приняли участие в дружеской попойке – отметить дело, что называется, с размахом официально было невозможно. О подробностях самой вечеринки она мало что знает, но Евгений крупно подставился, и теперь его судьба висит на волоске. Виктор вызнал нечто, что должно остаться в тайне, должно быть вычеркнуто из реальности, иначе карьера несчастного будет разрушена, а вместе с ней погибнут и все надежды на счастливую семейную жизнь.

Об этой тайне Диане рассказ Виктор. И он сам предложил ей «спасти мужа, спасти брак и защитить светлое будущее ребёнка».

Евгению она ничего не сказала: ни о том, что узнала, ни о шантаже, ни о жертве, которую ей предстоит принести. Если всё тайное станет явным, как смотреть друг другу в глаза? Она проглотила позор любимого, переживёт и свой ради него. А Евгений… Он бы не вынес.

«Не вынес бы чего? Того, что его предал и шантажировал друг и коллега? Того, что жизнь не рухнула лишь благодаря Диане? Он бы возненавидел её за такое спасение и бросил бы одну с ребёнком?»

Да. Не вынес бы.

Диана молча встала перед Виктором и опустила взгляд. К горлу подкатила волна тошноты – то ли от нервов, то ли вследствие беременности.

«Нужно сдержаться», – сказала она себе и, глубоко вздохнув, взглянула на Эдипова.

Тот не заставил себя ждать и жестом приказал Диане встать на колени. Она подчинилась, и Виктор подошёл к ней сбоку.

– Возможно, вам это даже понравится, – он запустил пальцы в её волосы.

Диана зажмурилась, Эдипов уткнул её лицо себе в пах, а его колено упёрлось в живот. Сообщник, ухмыляясь, сложил руки на груди и приготовился смотреть представление.

– Ну же, Дианочка, не стесняйтесь.

Глаза стали влажными, спазмы возобновились, но выхода нет. Женщина на ощупь нашла край штанов и приспустила.

Последующие минуты показались Диане вечностью. Поначалу «мужчина» предоставил ей самой «управлять процессом» и решать, с какой интенсивностью будет проходить пытка («Я добр к вам, – сказал Виктор, пальцами приподняв женщине веки и вынуждая глядеть на него, – будьте же и вы любезны со мной»); Диана ушла в себя, впала в своеобразную кому. Представила, как лицо Евгения исказила гримаса презрения и брезгливости; представила маленького мальчика, растерянно глядящего вслед избегающим его родственникам.

Представила и себя, с дрожью в руках затягивающую на шее петлю.

– Экая вы безынициативная! – притворно возмутился Эдипов. – Как вы с Евгением вообще коротаете вечера? Ладно, так и быть, помогу…

Сообщник рассмеялся. Диана чуть не задохнулась.

2

Изо всех сил стараясь не упасть на живот, Диана на четвереньках ползла в сторону выхода. Её тошнило, она кашляла и плевалась, почти ревела. Сообщник Эдипова с глупой ухмылкой снимал происходящее на смартфон. Виктор неодобрительно зацокал языком и зарядил беременной ремнём по лопаткам. Та завыла и рухнула на бок.

– Мы ещё не закончили! Я ещё не закончил! – стянувший штаны Виктор развалился на бетонном блоке с предусмотрительно подстеленным пенопластом и поманил измученную женщину пальцем. Та попыталась встать, но ноги не слушались.

– Коля, будь добр, помоги ей.

Сообщник прервал запись и дотащил Диану до блока. Оглядев находящуюся в полубессознательном состоянии беременную, Виктор поморщился и подал знак. Женщину водрузили на шантажиста, и запись была возобновлена.

– Я жду.

Виктор с досады шлёпнул женщину по животу (не отреагировала) и решил закончить всё сам. Диана захрипела и закатила глаза; Эдипов упёрся ей в живот и со смаком наблюдал за выражением её лица: глаза закатились, язык свисал изо рта…

– Кажется, теперь у вас будет девочка или «голубок»! – осклабился Виктор и засмеялся собственной шутке.

Сообщник одобрительно хмыкнул. Будущая мать, практически выпавшая из реальности, шутку не оценила. Во чреве, словно оскорбившись, задёргался младенец. Ноги маленького человека упёрлись в живот, кожа женщины натянулась, казалось, она вот-вот порвётся.

Диана замычала, но Виктора это почему-то не раззадорило: ему становилось неуютно, как под осиным гнездом. В детстве он кидал камни в такие гнёзда. Они висели на чужих участках, а он прятался и ждал криков дачников, подвергающихся внезапному нападению. Тогда Эдипов мерзко хихикал в кулачок, но сейчас выражение его лица демонстрировало брезгливость и нарастающее недоумение. Неужели начались роды? Крайнюю плоть словно обвило кольцами мышц.

«Нет, это ненормально!»

Вдруг Эдипов вскрикнул, а уже через секунду – истошно завопил. Сообщник Николай вздрогнул от неожиданности и выронил телефон. Тот рухнул на бетон экраном вниз.

– Коля, сделай что-нибудь! – Виктор визжал и силился спихнуть с себя судорожно дёргающееся тело, но ничего не получалось.

Диана на крики не реагировала; в отключке она больше походила на трясущийся сгусток киселя, нежели на живого человека. Сообщник спешно извлёк из кармана маленький пистолет («магазин на четыре патрона; если не промахиваться, то хватит на всех»), но не понимал – в кого следует стрелять.

Голова женщины тем временем повернулась в его сторону, и на Николая уставились грязно-белые глаза без зрачков. Живот разросся до размеров фитбола, под кожей активно шевелилось нечто («ребёнок так себя не ведёт, это ненормально!»), и после очередного мощного толчка из горла Дианы вырвалась бесцветная струя. Незадачливый стрелок попытался увернуться, но безуспешно. Кислота задела лицо, шею и кисти рук. Ствол пистолета оплавился, а вопили теперь двое.

Из влагалища высунулись многочисленные инсектоидные конечности и резво вонзились Виктору в ноги и живот. Крики Эдипова даже безучастную Диану заставили поморщиться во сне. Лапы с шипами прошили тело Виктора насквозь и вонзились в спину словно крючья, словно наконечники стрел.

«Теперь он точно не соскочит, мамочка!»

Превозмогая боль, Николай практически на ощупь добрался до ворот и отпер их. Теперь ему предстояло отыскать путь из лабиринта железобетонных конструкций и разбитых асфальтовых дорог. Но, прежде чем сбежать, горе-телохранитель оглянулся на своего «босса».

Зря.

Виктора затягивало в Диану. Тело мужчины обхватили жгуты кроваво-красных щупалец, имевших то же начало, что и пронзившие его «крючья». Рывок – бёдра орущего во всё горло Эдипова исчезают в недрах будущей матери; рывок – отвратительный хруст ломающихся костей и позвонков перекрывает крики, и умолкший навеки Виктор складывается пополам; ещё один рывок – шантажист почти полностью исчезает в цепких объятиях нерождённого…

Николай в ужасе попятился назад и едва не рухнул вниз, запнувшись о порог, но успел ухватиться за дверной косяк. Бежать! Бежать без оглядки и забыть обо всём увиденном! Что бы и кому бы он ни рассказал о случившемся, его ждёт, в лучшем случае, осмеяние («Два здоровых мужика с волыной не смогли справиться с бабой и её пузожителем? Лол!»), в худшем – больница для душевнобольных или тюрьма.

Лучше же молчать, правда?

***

Десять часов вечера. В любой другой день Диана бы боялась, что из-за угла на неё выскочит грабитель или другая разновидность отморозка. Но сегодня она чувствовала – всё, с неё хватит! В синяках, с потёкшим макияжем, перепачканная пылью и грязью, она не реагировала на неодобрительные взгляды восседающих на обшарпанных скамейках бабулек, на склизкие подмигивания парней, а также на понурые взгляды женщин; матери старались прикрыть глаза своим чадам, особенно рьяно – матери дочерей.

«Ой, да пошли вы!»

Вот, наконец, и дом. Лифт приехал быстро. Диана делила кабину с долговязым подслеповатым парнем, уткнувшимся в телефон. Нервы как будто успокоились (ну, или почти успокоились), и женщина из любопытства заглянула из-за плеча попутчика в экран. Судя по всему, он собрался публиковать в соцсети то ли криво написанный белый стих, то ещё какое-то «современное искусство». Будущая мать смогла прочесть лишь отрывок:

– Что бы я ещё хоть раз… – тихо прошипела Диана.

Парень улыбнулся. Только непонятно чему.

Лифт доехал до этажа, на котором жила молодая семья, и Диана покинула кабину. Она решила ничего не рассказывать мужу, но и сгорать от чувства стыда в случае чего не станет. Она сделала более чем достаточно. И лучше бы Евгению не спорить с ней, когда она потребует распределить обязанности по дому или захочет выйти «развеяться» с подругами…

– Пока, няша! – еле слышно пробормотал «поэт» и помахал вслед.

«Няша» ничего не ответила, лишь легонько пихнула маму в бок.

«Покушать бы… Может, по ананасику?»

Пол под табуретом покрылся тонким слоем табачной пыли, ещё немного осталось на Марининых губах и лице. Пальцы и вовсе почернели. У ног валялись пожёванные кусочки фильтра.

Сквозняк аккуратно прикрыл дверь в палату, и теперь свет от автомобилей, зданий и фонарей парка (Москва никогда не спит) в одиночку нёс бремя борьбы с ночной мглой.

Марина чувствовала, что заболевает. Перед эпизодом в заброшке она захотела закурить ещё одну сигарету, но по ходу истории внутри всё сжималось и холодело. Когда рассказ подошёл к концу, трясущиеся пальцы сжимали выпотрошенную сигарету, и ещё одна лежала в складках юбки, словно в гамаке. Там же покоилась и влажная измятая пачка.

– Твою мать… – шумно выдохнула Марина и жадно втянула воздух. Частицы табака не нуждались в особом приглашении и устремились в путь вместе с воздухом. От неожиданности она закашлялась как после первой в жизни затяжки.

– Неприятно, да? – без тени сочувствия произнёс Симеон, когда Марина вернула контроль над своим телом.

Хотя бы относительный.

– Хреново, – честно призналась девушка и с сопением вытерла рот, испачкав лицо в процессе.

– Я ведь не обещал, что будет легко, – мрачно заметил Симеон.

– Конец мог бы быть и лучше, – медсестра попыталась взять себя в руки и звучать строго, но её ещё потряхивало.

– Нужно больше смертей?

– Нужна уверенность, что с женщиной всё будет в порядке.

– Я не уверен, что у кого-то из выживших в принципе может быть всё в порядке. Поглядел бы я на Колю.

– В психушке таких хоть с лопаты ешь. – Медсестра оглядела осунувшееся лицо и длинные худые руки. – Блин, ты же взрослый человек, а тощий, как шкет. Голодаешь? Или на диете?

– Даже не знаю… Назовём это вынужденно-добровольным воздержанием.