Ожидающий на Перекрестках

7

Стой. Как ты оказался здесь, чужак?

Я послушно остановился и принялся рассматривать служителей храма в Фольнарке, преградивших мне путь. Выражение их лиц поражало единообразием и шло по нарастающей: хмурое, очень хмурое, совсем хмурое и настолько хмурое, что последний мог быть только предводителем. Вот ему-то я и предъявил свои верительные грамоты.

Пока он придирчиво копался в бумагах – все, как одна, поддельные, но тех, кого надо, наверняка уведомили, а остальным и такие сойдут, – я изучал предхрамовый сад и даже преуспел в этом, впав в тихую, меланхоличную расслабленность.

Все вокруг – включая портал здания – выглядело старым, заброшенным и оттого донельзя милым. Налет запустения был подобен паутине на древней чеканке, разросшиеся вокруг пышные кусты лоренны благоухали розовыми соцветиями; чуть поодаль, у крохотного пруда, стояла мраморная статуя богини в окружении прелестных изваяний, сочетавших в себе фривольность и смирение, – я оценил изысканность поз, невольно покачав головой, и на дне каменных глаз Сиаллы полыхнули лукавые огоньки.

Предусмотрительность Лайны оказалась выше всяких похвал – провинциальный храм как нельзя лучше подходил для подготовки будущих Мифотворцев. А телосложение богатырей-служителей даже несколько озадачило меня, но я тут же сообразил, что после Празднеств Богини остаются дети – вернее, получаются дети – и самых крепких мальчиков наверняка воспитывают при храме.

– Меня зовут Ратан. – Глава караула вернул мне бумаги и пожал руку, после чего я понял, что в детстве Ратан был очень крепким мальчиком. – Я предупрежден о… твоем приезде. Следуй за мной.

По-моему, вначале он хотел сказать «о вашем приезде», но почему-то передумал. И правильно передумал. Не люблю я этого.

Меня проводили в отведенную комнату, где я оставил вещи, а после мы с Ратаном прошли в левое крыло храма, в котором располагался маленький полутемный зал. Миловидные жрицы в прозрачных одеяниях расступились перед нами, одарив меня многозначительными улыбками, а я глядел на всю эту шуршащую дозволенность, вспоминал характер Лайны, уныло вздыхал и понимал, что от более близкого знакомства с местными обитательницами, к сожалению, придется воздержаться. Слово «воздержание» только усилило расстройство чувств, и я принялся смотреть в пол.

И оттого не сразу приметил худенького подростка, носатого, костлявого и белобрысого, – он сидел на помосте и настраивал пятиструнный лей, а перед ним, в ожидании прерванного движения, застыла обнаженная девушка; и я вздрогнул, сообразив, что это – они…

Ратан хотел было окликнуть их – будущих Мифотворцев, – но я жестом остановил его и тихо встал за колонной, пристально вглядываясь в людей на помосте. В последнее время мне все чаще удавалось проникать в сущность собеседника, обходясь без слов… Я ведь еще не знал тогда, что передо мной – Грольн Льняной Голос, мой неизменный и бескорыстный спутник, с которым мне придется пройти насквозь не одну вечность; я не знал этого, да и он еще не знал сам, кто он такой, – он просто хотел стать кем-то… он еще только настраивал свой лей.

Но даже в тот, первый раз я сразу почувствовал, что нам легче будет без слов, потому что между нами было нечто, что стоит возле слов, и никогда не теряется бесследно, и не обманывает нас…

…Я доверился своим пальцам, и они сами перебирали струны, находя новые, единственно верные созвучия, и мелодия поплыла в бесконечность… окружающий сумрак словно отступал, теснимый напором звуков, и языки пламени послушно разгорались, вспыхивая и извиваясь в такт мелодии, а я все не мог оторвать взгляда от Клейрис.

Она парила на зыбкой грани света и тьмы, она была неотъемлемой частью той музыки, которая помимо моей воли разливалась сейчас по храму, и не было больше пыльных дорог, промозглых дождей и хохота пьяной толпы, а было лишь то, что рождалось сейчас, и только сейчас.

Сейчас – и нечто большее, чем просто звучащий лей, танец Клейрис и блики огня на стенах. Между нами рождалась легенда, волшебная сказка, миф – и я, я творил его!.. Вернее, мы с Клейрис.

Она плыла по залу, купаясь в волнах звуков и отсветах пламени, ее тело вспыхивало, подобно огню, или невидимой тенью скользило во мраке; она вся была пронизана сиянием и музыкой, и ее обнаженное тело звало, притягивало, завораживало – это была не та стыдная нагота, которая одновременно соблазняет и отталкивает; нет, здесь танцевала нагая богиня, сама Великая Сиалла, и я уже видел осыпающиеся на нее утренние цветы в рассветной росе, видел лук, стрелы которого даруют величайшее наслаждение и величайшую муку на этом свете…

…Все мальчишки хотят быть воинами или охотниками – я, Грольн, бродячий музыкант шестнадцати лет от роду, хотел быть музыкантом и стал им! Спасибо отцу – лучшему лееру Пяти Городов, убитому матросами в портовой таверне, когда он отказался играть для Косматого Тэрча в честь его визгливой бабы…

Отец вышвырнул меня в полуоткрытую дверь, следом вылетел его старенький лей, и я бежал, спотыкаясь и плача, падая и прижимая к груди последнее, что у меня оставалось…

…Стрела пронзила мое сердце, я чуть не вскрикнул от сладостной боли – и очнулся.

Музыка смолкла. Мои пальцы безжизненно лежали на струнах лея, Клейрис застыла в круге света с воздетыми к небу руками – и мрак в углу зашевелился, рождая невысокого мужчину с внимательным взглядом, пронзительным и насмешливым, как у птицы на его плече.

Он шагнул в освещенный круг и замер напротив меня.

Я понял, кто это. Жрица предупреждала нас. Вчера.

– Вы видели? – задыхаясь, спросил я. И закашлялся.

Он кивнул.

– И лук? И цветы?..

– Да. Хотя мне-то как раз и не следовало бы всего этого видеть. И знаешь, Грольн – тебя ведь зовут Грольн? – это и радует, и пугает меня одновременно.

– Спасибо, Учитель…

– Учитель? – Он попробовал это слово на вкус и еле заметно скривился. – Нет, не стоит. Зови меня просто – Сарт.

– Да, Учитель, – ответил я.

И он рассмеялся.

8

На следующий день прибыл слепой Эйнар, бывший Мифотворец Махиши. Я смотрел, как он бредет по саду – неестественно прямой, огромный, с всклокоченными русыми волосами, в бесформенной рубахе, пояс которой свисал чуть ниже живота…

Он шел сам, без поводыря, и Ужас сидел на его руке, вцепившись когтями в кожаный браслет. Роа немедленно попытался затеять драку, и мне стоило большого труда отозвать разъяренную птицу; Эйнар же только тихо свистнул, и его гребенчатый увалень заковылял в сторону и скрылся между деревьями.

Ратан – он был здесь кем-то вроде старшего служителя и в комплекции почти не уступал Эйнару – одобрительно оглядел новоприбывшего, промычал что-то вроде «С приездом, парень» и с силой сжал руку слепца своими каменными пальцами, крепость которых я уже успел испытать накануне. Кисть моя, кстати, болела до сих пор.

Это рукопожатие, казалось, длилось целую вечность: я видел, как понемногу сминается ладонь Эйнара в мертвой хватке служителя, как белеют костяшки пальцев Ратана, – но слепой продолжал вежливо улыбаться, глядя незрячими глазами поверх головы служителя куда-то в небо, и в конце концов Ратан отпустил его руку.

– Мужчина! – Ратан одобрительно хлопнул слепого по плечу. – Жаль, что калека… Идем, провожу.

Он взял у Эйнара огромный тюк, в котором что-то позвякивало, чуть не выронил ношу и как-то странно покосился на слепца.

Поведение Ратана неприятно задело меня, и я поспешил уйти.

Эйнар занял комнату рядом с моей. Аккуратно пристроив в углу свою неподъемную поклажу, он первым делом ощупал все стены в новом жилище и затем отправился бродить по всему храму, а его орел с дурацкой кличкой дремал в холодке, игнорируя все попытки алийца нарваться на ссору.

Этот царь птиц, как позже выяснилось, основную часть жизни только и делал, что спал и ел. Такое поведение не могло не вызвать изумления у непоседливого Роа, и он после всех бесплодных воплей наконец угомонился.

Вечером Эйнар появился в трапезной. Я хотел подвести его к столу, но он отстранил меня, нащупал столешницу и сел сам.

Ужинали мы вчетвером – Грольн, Клейрис, Эйнар и я. Сам ужин проходил в молчании. Внимание Клейрис было поглощено изысканностью трапезы, которую нам подавали, – девушка еще не успела привыкнуть к перемене в своем положении; Гро пожирал глазами девушку и даже не замечал, что именно кладет себе в рот; Эйнар уставился мертвым взглядом прямо перед собой, и прислуга только успевала пододвигать ему полные блюда и забирать пустые; а я делил свое внимание поровну между ужином и этой любопытной троицей.

Когда подали десертные вина, Эйнар, по-видимому, глубоко задумался, и я с ужасом увидел, как медленно расплющивается в его кулаке тяжелый кованый кубок. Самым страшным было то, что Эйнар не прилагал к этому никаких усилий – он просто держал кубок, думая о чем-то, ведомом ему одному, и металл сминался под его пальцами, как сырая глина. Даже Грольн на какое-то время оторвался от созерцания вожделенной Клейрис и завороженно следил за метаморфозами кубка.

Потом Эйнар вернулся с небес на землю, уронил на залитую вином скатерть комок серебра – все, что осталось от кубка, – и, очень сконфуженный, долго извинялся за свою неуклюжесть, часто-часто моргая.

Возвращаясь в покои, я осторожно коснулся плеча Эйнара.

– Послушай, Эйн, – тихо сказал я, – а ведь ты мог просто раздавить руку Ратана…

– Раздавить? – непонимающе обернулся Эйнар, и его слепой взгляд заставил меня потупиться. – Зачем? Ведь ему было бы больно!.. Я не люблю делать людям больно…

Я не хотел задавать второй вопрос, но он вырвался сам собой:

– Тогда зачем ты приехал в Фольнарк?

– Ты же просил охрану, – пожал плечами незрячий Эйнар, бывший Мифотворец Предстоятеля Махиши. – Вот я и приехал…

9

…Я учил Гро и Клейрис тонкостям своего – теперь уже нашего – ремесла, и они были понятливыми и благодарными учениками. Мы собирались в том самом зальчике, где я впервые увидел их, изгоняли оттуда всех младших жриц, возмущенных таким пренебрежением к их головокружительным достоинствам; затем рассаживались, кто где хотел, – и я рассказывал им сказки. То, чего так не хватало в этом простом и пресном мире.

Вот и все тонкости. Или почти все.

Часть из этих сказок я знал раньше, часть придумывал тут же, по ходу дела, и слепой Эйнар все чаще спускался в зал и молчал, а я все ждал – когда он заговорит… И Эйнар заговорил! – сперва косноязычно, робко, но потом все более уверенно; они, все трое, то и дело перебивали меня, и русло рождавшегося мифа разбегалось множеством притоков, а там Гро брал лей, Клейрис вставала на цыпочки, а Эйнар глухо бухал кулаком в стену, создавая ритм, основу, и я говорил, говорил, и это были лучшие минуты во всех моих жизнях.

Я видел, что уже не только Гро зачарованно глядит на Клейрис, но и девушка все чаще с интересом поглядывает на юного музыканта. Наверное, так и должно быть. У Варны-Предстоящей будут отличные Мифотворцы – мне стоило лишь подбросить им мысль, зацепку, а дальше они все делали сами. И даже я начинал иногда видеть то, чего нет на самом деле; то, что несла музыка Грольна, что рождал танец Клейрис, что вздымалось из глубин древних обрядов, и лучезарно-лукавая Сиалла-Лучница как живая вставала передо мной…

Пока все шло хорошо. Слишком хорошо. И я понимал, что должен… – а вот что именно я должен, я как раз и не понимал до конца.

А потом я нашел вход в нижние ярусы храма, на нижних ярусах я нашел библиотеку, а в библиотеке я нашел библиотекаря.

Вернее, сперва услышал голос.

– Здравствуйте, молодой человек, – сказал голос. – Вы что-то ищете?

Сначала я не понял, что обращаются ко мне. Я вздрогнул, огляделся и увидел стремянку, раскрытую у дальних стеллажей. Наверху ее сидел толстый человечек, а на полу рядом с лесенкой стоял столик с большой растрепанной книгой в черном переплете.

В одной руке у библиотекаря был целый ворох рукописей, а другой он пытался одновременно держаться за перекладину и при этом не выпускать пузатый бокальчик дутого стекла. Я принюхался и мгновенно понял причину столь бережного отношения к бокалу. Этот запах нельзя было спутать ни с каким другим.

– Здравствуйте, – ответил я, подходя к стремянке. – Вы знаете, я тоже очень люблю хиразский бальзам. И неоднократно слышал, что в компании он гораздо полезней для желудка.

Библиотекарь наконец догадался сунуть рукописи под мышку, ухватился за перекладину, высвободив руку с бокалом, пригубил напиток и посмотрел на меня с задумчивой меланхолией.

– Вы – лакомка, – сообщил он вполголоса. Потом снова пригубил бальзам, еще немного подумал и добавил: – Я тоже лакомка. Бутылка под столом, бокал – там же. Много не наливайте.

Меня несколько удивило наличие второго бокала, словно специально приготовленного, но я не стал искушать судьбу лишними размышлениями. Я послушался совета, покатал на языке божественный напиток и принялся изучать моего гостеприимного хозяина. Да, он мог позволить себе обращение «молодой человек», глядя на меня с высоты не только лестницы. Мои тридцать семь здесь иначе не смотрелись.

Лет шестьдесят – шестьдесят пять, самый расцвет бодрой, деятельной старости при спокойном образе жизни и хорошем питании. Чем-то он напоминал Трайгрина, Предстоятеля Эрлика, – такой же сытенький, благостный, а взгляд настойчивый и с острым прищуром…

Как игла в вате.

Дольше молчать было неудобно.

– Вы, как я вижу, чернокнижник? – улыбнулся я, хлопнув рукой по черному переплету фолианта.

Мои слова вызвали мгновенную и бурную реакцию. Библиотекарь живо слетел с лесенки, отобрал у меня книгу и успокоился только тогда, когда засунул ее в непроходимые дебри стеллажей.

– А вы случайно не из храмовых ищеек? – поинтересовался он, хмуря светлые брови. – Или просто сперва говорите, а потом думаете? Во времена Большого Пожара, когда искоренялся Пятый Культ, такого заявления хватало, чтобы невинного человека тут же посадили на кол. Это сейчас, говорят, послабление вышло – плетей дадут и отпустят…

Я чуть не подавился бальзамом.

– Пятый Культ? – невинно переспросил я, кашляя и утирая слезы. – А нельзя ли поподробнее? Я, знаете ли, приезжий…

Он даже и не подозревал, насколько я – приезжий.

Библиотекарь мне попался знающий и разговорчивый. Похоже, он измаялся в поисках слушателя и теперь отводил наболевшую душу. Вся дальнейшая беседа выглядела одним сплошным монологом с паузами для моих наивных вопросов, а также изумленных или восторженных возгласов (с мысленными вставками).

В сжатом виде все выглядело следующим образом.

В глубокой древности различных культов, культиков и совсем уж крохотных, домашних божков было тьма-тьмущая. И, согласно принятому мнению, поначалу они каким-то образом уживались между собой, деля сферы влияния.

(Я-то понимал, что уживались не культы и не боги, а их Предстоятели, которые успешно питались верой, отведенной на долю соответствующих богов, и довольствовались малым. Способность потреблять веру, насколько я знал, передавалась от Предстоятеля к его преемнику, но, как это происходило, я не знал и также не представлял себе дальнейшей судьбы старого Предстоятеля, ушедшего, так сказать, на покой.)

Но постепенно одни культы начали возвышаться над другими, поглощая более мелкие (так Эрлик, Зеница Мрака, растворил в себе Шиблу-Исторгателя Душ, Кербета-из-Круга и прочих; Инар-Громовержец поглотил Огненного Тэрча, Хэрмеша-Громовика, Аввейского Бича; остальные преуспели в этом деле ничуть не меньше).

Со временем в государственной религии наметилось пять наиболее мощных культов. (Пять! Пять, а не четыре!..) Они практически не пересекались в делах веры, и делить им было нечего или почти нечего. Эрлик, Зеница Мрака, и Сиалла-Лучница, Мать-Ночь Ахайри и Инар-Громовержец… смерть и любовь, ужас хаоса и пламя власти.

Пятым был Хаалан-Сокровенный, Отец Тайного Знания. Или Искушенный Халл, как его иногда называли последователи.

(Тайна – основа любой веры, а культ Хаалана претендовал на единоличное владение ею. Более того, насколько я понял из туманных намеков собеседника, на своих закрытых бдениях чернокнижники – последователи Сокровенного – провозгласили его Единственным и ушли в мир проповедовать новый путь.

Да, неглупый Предстоятель был у Искушенного Халла… Попытаться создать целую армию Мифотворцев, обученных кое-каким трюкам и берущих количеством, – идея превосходная! Он только не учел одного – поскольку считал этот вариант невозможным – и жестоко ошибся! Впервые четыре культа, четыре Предстоятеля объединились против одного – и победили.

Надо будет прощупать Лайну насчет этой баталии…)

Храмы Хаалана были разрушены в связи с решением властей и слухами об извращенных обрядах и оргиях; чернокнижники оказались вне закона, и было запрещено даже упоминать в присутственных местах имя Отца Тайного Знания. Но говорят, что где-то в тайных капищах, скрытно, как и положено адептам Хаалана-Сокровенного, еще существует Пятый Культ; и его последователи не теряют надежды на то, что их гонимый и униженный бог в конце концов займет подобающее ему место – и тогда…

Мы допили бутылку, и я пообещал раскрасневшемуся библиотекарю захаживать почаще. И я был благодарен ему не только за бальзам.

Теперь я знал то, что хотел. Еще не все, но достаточно, чтобы эпидемия, обрушившаяся на Мифотворцев, получила имя: Хаалан-Сокровенный, в будущем – Единственный.

Вернее – его Предстоятель.

10

…Неясный шум разбудил меня. Я сел на постели, сунул ноги в мягкие туфли и долго вслушивался. Глухая тишина властно царила в храме. Ни звука. Померещилось, наверное… Да, но отчего я проснулся?

В следующий момент совсем рядом послышались шаги. Они медленно, но верно приближались, шлепая в гулких переходах всей тяжестью явно немалого веса… Рука моя безошибочно нашарила холодную рукоятку кинжала в изголовье – покинув Дом, я старался всегда иметь при себе оружие, хотя и понимал всю его тщету, – но сейчас я с удовлетворением отметил, что, пока я шел к двери, ни одна половица не скрипнула.

Шаги приблизились вплотную и замерли. Потом до меня донесся тихий шорох – словно некто осторожно гладил рукой по стене и дереву – дереву той запертой двери, за которой стоял я, стоял и ждал. Я предполагал, откуда мог явиться незваный гость… Ну что ж, у меня найдется к нему много вопросов; вопросов, на которые я хотел бы получить ответы. Давайте, почтеннейший, прошу вас, во имя Искушенного Халла; ну что же вы медлите?..