Освещенное камнем-луной, морщинистое лицо Циклопа – убежище теней – сделалось юным, и оттого ужасным.
– Испытываешь меня? – рассмеялся маг.
Хохот Симона – голос вьюги – наполнил кабинет.
– Меня? Симона Остихароса?!
– Ты останешься здесь, – прохрипел Циклоп.
Он уже чуял все необходимое – так зверь чует ароматы леса, так музыкант слышит звучание оркестра. Известняк башенных стен. Гранит облицовки. Ломовой плитняк фундамента. Мрамор статуй на втором этаже. Бриллианты, изумруды, аметисты в перстнях и жезлах, оставленных для настройки. Нефритовое панно в зале для приемов. Лалы и багрово-красные гранаты – цепочка капель земной крови, утопленная в навершии Симонова посоха. Камни, камни, камни. Даже левая рука Остихароса, в которой камня было больше, чем хотелось бы магу, вплела свое пение в общий хор. Глаз во лбу пульсировал, как маяк, готовый в мгновение ока созвать к берегу эскадру кораблей – и бросить их на врага.
– Прочь!
Циклоп остался на месте. Третий его глаз потемнел, налился тревожным багрянцем. Отсветы далекого пожара исказили черты лица Циклопа – не юноша, но мальчик, похожий на голодную крысу. Кабинет поглотила тишина, лишь трещали дрова в камине. И в этой тишине, готовой в любой миг смениться грохотом катастрофы, оба мужчины услышали, как кто-то скребется в закрытую дверь. Звук был слабый, болезненный. Первым опомнился Циклоп. Забыв о Симоне, об опасности, исходящей от взбешенного мага, он рванул дверь на себя – и упал на колени, боясь прикоснуться к тому, что вползало в кабинет.
– Ты, – прошептала Красотка. – Помоги…
И Симону, собрав последние силы:
– Я жива. Он не виноват.
Она ошиблась. Она уже не была живой. Лестница, которую так ненавидел Циклоп, добила Красотку. Каким чудом женщина, ставшая чудовищем, исковерканная и давно забывшая, что значит двигаться по-человечески, спустилась вниз по щербатым ступеням – и думать не хотелось. Циклоп отнес ее, всю в кровоподтеках и ссадинах, на диван, ткнулся лбом, пряча грозное сияние, в живот Красотки – и тихонько завыл. Он не знал, что буран стих, что снежные волки захлопнули пасти и поджали хвосты, что метель улеглась в сугробы, и один-единственный Циклоп воет сейчас в кулаке зимы, над трупом, способным испугать самого отчаянного храбреца.
Могла ли Инес ди Сальваре желать лучшей погребальной песни?
* * *– Мы ее похороним, – много позже сказал Циклоп.
– Да, – кивнул Симон.
– Сегодня. Сию минуту.
За стеной расхохоталась воспрявшая было вьюга. И онемела, когда Пламенный согласился без споров:
– Да.
– Я расскажу тебе все. Теперь можно.
– О да, – сказал Симон Остихарос в третий раз. – Теперь, я вижу, можно.
Глава первая
Изменник, который мечтал стать грузчиком
1
Янтарный туман укутал его в кокон из мягчайшего, невесомого пуха. Туман искрился, как снег на солнце. От огоньков-блесток все тело слегка покалывало. Было щекотно и приятно. Да, наверное, приятно. Он не мог подобрать другого слова. Кокон покачивался, словно колыбель или рыбачья лодка, унося Танни… В море? В небо? В таинственные страны, что лежат за Громовым океаном?
Сквозь туман и щекотные искорки проступили смутные тени. Танни вгляделся – и задохнулся от восторга. Он летел! Летел над холмистой равниной, а внизу гуляли радужные сполохи. Высокие травы колыхались под теплыми поцелуями ветра. Цветы, клонясь друг к другу, блестели морским перламутром. Казалось, это дышит сама земля. Дышит, шевелится…
Ой, они и вправду движутся!
Земля собралась складками лохматой шубы. Бугры-исполины, с подножия до вершины заросшие цветной шерстью, обступили Танни со всех сторон. Один из склонов треснул ближе к макушке, трава-шерсть расступилась, и на мальчика в упор уставился огромный глаз-изумруд со смоляным провалом зрачка в середине. Лопнул второй склон, третий… Глаза-камни смотрели на Танни. Рубины и аметисты, опалы и ониксы мерцали, беседуя между собой и оценивая добычу.
Они живые, живые!
Холмы-одноглазы плавно меняли очертания. Истекали складками мохнатых шкур, выпячивали наружу шишковатые вздутия; из них выстреливали ростки, диковинные и жуткие – лапы? руки? клешни? И все это в полной, абсолютной тишине. Уши Танни наглухо залили воском. Сердце – зверек, пойманный в западню – отчаянно билось в клетке ребер: не убежать, не спрятаться!
Ближайший отросток устремился к янтарному кокону. Аспидно-черный глаз глядел прямо в душу Танни. Мальчик замер, как кролик перед змеей, не в силах пошевелиться. В глубине гагатовой пропасти мерцала россыпь золота – искры, похожие на звезды. Бездна засасывала жертву в себя, Танни падал, замирая от сладкого ужаса…
Щупальце проникло в кокон и коснулось мальчика.
Черная бездна схлопнулась.
Муха в паутине, он задергался, закричал, но пух-янтарь набился в рот, глуша крик в зародыше. Танни лишь разевал рот, как выброшенная на берег рыба. Мгновения текли, свиваясь в скользкую удавку, в чешуйчатое тело змеи. Но удавка медлила сдавить горло, а змея не спешила жалить. Вокруг царила безвидная тьма. Неужели возврата нет?! Где золотые огоньки-звезды, где искрящийся омут, куда он падал? Все сгинуло. Лишь щупальце никуда не исчезло. Вместо того, чтобы схватить Танни, сжать в скользких объятиях и утащить в пасть холма, оно лежало на лбу мальчика. Узкая прохладная ладонь успокаивала, ободряла, вселяла надежду…
* * *– Доброе утро, Танни.
Он медлил открыть глаза. Танни узнал и голос, и ладонь. Госпожа Эльза приходила к нему каждый день, по три-четыре раза. Самая лучшая девушка на свете! Ну да, она старше Танни. Он – простой парень из портового квартала, а она – настоящая сивилла! Ну и что? Он все равно ей скажет, что она – лучшая на свете! Обязательно скажет. Только не сейчас. Вот поправится, и когда будет уходить…
Танни замер под одеялом, боясь шевельнуться. Он всегда замирал, когда Эльза по утрам касалась ладонью его лба, мечтая, чтобы прикосновение длилось вечно.
– Ты уже проснулся. Хватит притворяться.
В голосе сивиллы прятался смех. Прохладная ладошка исчезла. Танни со вздохом открыл глаза. Оба: здоровый, правый, и левый, что больше не видел. Пришлось моргнуть разок-другой, чтобы комната перестала расплываться. Смотреть одним глазом было непривычно. В первые дни Танни то и дело промахивался мимо ложки или кружки с целебным отваром, не соразмеряя расстояния. Позже дело пошло на лад.
Ничего, скоро он привыкнет.
– Доброе утро, госпожа.
Сивилла разрешила звать ее просто «Эльзой». Танни день за днем собирался с духом, но так и не отважился на этот подвиг.
– Опять «янтарь» снился? – участливо спросила Эльза.
В голосе ее больше не было смеха. Танни загляделся на девушку. Мягкий, невозможно правильный овал лица; едва заметный пушок – как на нежной кожице персика – на щеках, чуть тронутых румянцем. Губы, созданные для улыбок и поцелуев. Густые волосы цвета спелой пшеницы перехвачены на лбу лентой с золотым тиснением. А какие у нее глаза! А какие… Танни опустил взгляд ниже, зарделся, что маков цвет, и наконец вспомнил: ему задали вопрос.
– Ага! Сначала – будто я лечу. А вокруг туман…
– Жидкий янтарь?
– Да. Потом – холмы с глазами. Лезут, щупальца тянут…
Ужас бултыхнулся в животе ледяным комом, но сразу растаял. Это был только сон! Все хорошо, все просто чудесно! А скоро будет еще лучше – когда он встанет на ноги и начнет меняться.
– Такие сны всем снятся. Их навевает Янтарный грот.
– Я помню. Вы говорили, госпожа. Я изменюсь, и сны уйдут.
– Так и будет. Я принесла тебе завтрак.
– Каша? Здорово!
– Ну-ка, сумеешь встать? Я помогу.
– Спасибо, госпожа. Не надо, я сам.
Танни очень хотелось ощутить прикосновение Эльзы. Нет, нельзя. Он – мужчина. А скоро станет мужчиной-силачом. Уж до стола-то он сам дойдет! Тайком ощупав бедра, Танни убедился, что полотняные штаны, выданные ему хмурой бабкой-сиделкой, никуда не делись – и, резким движением сбросив одеяло, сел на лежанке. Голова закружилась, но Танни не подал виду. Спустил ноги на пол, сунул забинтованные ступни в широкие «топтуны» из войлока. Со второй попытки ему это удалось. Накинув на плечи тулупчик, кисло пахнущий овчиной – им Танни укрывался поверх одеяла – мальчик в сотый раз удивился: «Как Эльза не мерзнет? Горячая, должно быть…» В каморке госпитального барака, по счастью, отдельной, гуляли сквозняки. Жаровенка в углу воевала с ними без особого успеха. Мало кто соглашался на размен зимой. Это считалось дурной приметой. Но отец Танни сражался за каждый грош, и зимняя скидка перевесила суеверие.
– Хочешь, я возьму тебя под руку?
– Нет, – буркнул Танни, едва сдержав вожделенное «хочу!»: – Что я, маленький?
Маленький или большой, вставал он с превеликой осторожностью, держась за стену. Шершавое дерево под ладонью – не загнать бы занозу! Голова кружилась, в единственном глазе на миг потемнело. Накатила дурнота. Не отнимая рук от стены, он сделал шаг. Противно заныли пальцы на ногах. Пальцев у него больше не было, но он до сих пор чувствовал их. Пока мальчик лежал, отсутствующие пальцы не болели, только чесались.
Иногда Танни казалось, что он даже шевелит ими.
Ходить без пальцев было трудно. Танни качало, как дерево в бурю. Приходилось ковылять раскорякой, ступая на пятки. Грохнешься на пол перед сивиллой – стыдоба! Мужчина, называется… Ничего, он справится. Лекарь обещал, что со временем и Танни притерпится, и походка наладится. Второй шаг… третий… Ухватившись за край стола, крепко сбитого из неструганых досок, Танни опустился на табурет. Выдохнул с облегчением. Получилось! Вчера он, помнится, упал. Но после, когда Эльза ушла, заставил себя проделать путь от лежанки к столу и обратно десять раз. Пока не уверился, что больше не упадет.
– Молодец, – улыбнулась сивилла. В ее улыбке дремали мир и покой. – Ты быстро идешь на поправку. Три-четыре дня, и отец заберет тебя домой. Ладно, завтракай. Днем я еще загляну.
– Когда?
– Пока не знаю. Не скучай!
Скрипнула дверь. Была сивилла – и нет ее. Танни снова вздохнул. Сможет ли он когда-нибудь двигаться так же легко? Конечно, со временем он привыкнет ходить беспалым. А еще ему обещали сделать особые башмаки. Вчера приходил сапожник, бородач разбойного вида. Снимал мерку – как с благородного. Гордись, говорил. Тебе, сопляку, обувь по ноге делают, на заказ! Уходя, подмигнул: «Надейся, парень! Старый Шуан не подведет. Такую обувку тебе сварганим – горным козлом скакать будешь!» Танни едва сдержался, чтобы не показать сапожнику кукиш. Грузчику горным козлом скакать ни к чему. Вот равновесие держать – это да. Отец говорит: сила – хорошо, но без верного баланса в нашем деле – каюк.
Каша была вкуснющая, с салом и морковью. Хлеб – белый, воздушный, только из печи. Как у господ! Не зря отец кучу денег за размен отвалил. Семь лет копил… Вот отвар целебный – дрянь редкостная! Горький, и воняет… Надо пить, велел себе Танни. Иначе лишнюю седьмицу в госпитале проваляешься. Тут, правда, кормят на убой, и Эльза, опять же…
Но лучше уж поскорее домой!
* * *С раннего детства Танни знал, кем станет, когда вырастет. Грузчиком в порту, как отец. Впрочем, временами он, как все мальчишки, хотел стать моряком. Завербоваться в армию и дослужиться до сотника. Пойти в ученики к королевскому магу Амброзу Держидерево. Да мало ли! Но Танни был парнем рассудительным. И безоговорочно верил отцу, который объяснил: не каждый корабль возвращается домой. Гибель в пучинах Громового океана, или от лихого удара пиратской сабли – скверная участь. А за солдатами смерть приходит еще чаще. Об ученичестве у королевского мага вообще забудь. Слыхал, небось, сколько народу к Амброзу в науку просится? И что, многих он взял за десять лет? Ни одного! Думаешь, тебе повезет?
Держи карман шире!
Отец был прав. Грезя о приключениях и дальних странах, битвах и колдовстве, Танни в глубине души знал: это мечты. Пустые мечты. Он станет грузчиком. Тоже, кстати, неплохо. Вон отец какой сильный! Да, стражнику платят больше, а про чародея и говорить нечего! Зато грузчики в море не тонут, и на войне их не убивают, и колдовскими молниями не жгут. Работы в порту – навалом. Верный кусок хлеба и кружка пива.
О том, что Танни уготована особая судьба, отец сообщил сыну два года назад. Для начала спросил:
– Знаешь, кто такие изменники?
– Ага! – радостно кивнул Танни. Отец с ним беседовал редко, и каждый раз был на вес золота. – Калеки! Которые лучше здоровых! Их в Янтарный грот водят. А потом что-нибудь отрезают. И они… – мальчишке не хватало слов. – Они меняются. Кто сильнее делается, кто ловчее, кто еще чего. Как Марк-ювелир!
Марк-ювелир был в городе человеком известным. Сам король заказывал у него украшения для супруги и фавориток. Двор же в очередь выстраивался за побрякушками.
– Верно говоришь, – согласился отец. – Особенно насчет силы. Силы человеку проще добавить, чем зоркости глаз или чуткости пальцев. И стоит дешевле, я узнавал. Мы с мамой уже давно деньги откладываем. Еще пару лет, и соберем тебе на размен.
– Мне?! На размен?!
– Хочешь сильнее меня стать?
– Хочу!
– А зарабатывать втрое-вчетверо против моего?
– Х-хочу… – промямлил Танни, заподозрив подвох.
– Ты не просто грузчиком станешь. Ты станешь самым сильным, самым лучшим! И денег получишь – кучу! Я всегда мечтал, чтоб тебе лучше моего жилось. Богаче, счастливей! Мы с твоей мамой мечтали… – отцу не хватало слов. Он обнял сына за плечи: – А теперь у нас есть Янтарный грот! Есть сивиллы! Теперь – сбудется. Обязательно сбудется!
Отец погрозил тяжелым кулаком неведомо кому. Он смеялся, но по отцовскому лицу текли слезы. У Танни ёкнуло сердце. Почему отец плачет?
– А что… – горло на миг перехватило. Мальчик с трудом проглотил застрявший в глотке комок. – Что мне отрежут? Чтоб я стал сильным?
Лицо отца потемнело, застыло. Казалось, грубые черты Якоба-грузчика вытесали топором из мореного дуба.
– Что-нибудь. Не очень нужное.
– Что?!
Отец глядел в сторону.
– Я спрашивал, но сивиллы не сказали. Это мы в Янтарном гроте узнаем, когда тебя туда приведут. Может, ухо. Или пальцы на ноге. Ты, главное, не бойся! У грузчика руки-ноги должны быть на месте! Иначе как работать? Сивиллы понятливые, лишку не оттяпают. Страшно? Ну да, страшно. Если б можно было без этого, одним колдовством… Не кисни, парень! Отрежут какую-нибудь ерунду, все заживет. Зато силы привалит – на пятерых! Ямлака видел? Эдма-бугая? Оливера? Вот где силища! Аж завидки берут… Они все через Янтарный грот прошли. Ха! Зарабатывают – каждый за четверых! Мы ж с мамой для тебя…
Ямлак, Эдм и Оливер трудились, как и отец, в порту. Танни слышал от старших ребят, что они – изменники, но значения по молодости лет не придал. Он вспомнил кряжистую, могучую фигуру Ямлака. Человек-гора! Спина и плечи грузчика бугрились чудовищными узлами мышц, словно под кожу напихали прибрежных валунов. Точно, у Ямлака правого уха нет. И хромает он: чуть-чуть, еле заметно. Рожа страшенная… Если Танни так изуродуют – лучше не надо! Эдм-бугай и впрямь похож на быка, только без рогов. Во рту половины зубов недостает. В драке выбили? Или это после размена? Еще шрам на шее – жуткий, словно Эдму хотели голову отрезать, да передумали.
Нет уж, Танни себе голову резать не даст! Даже если она на месте останется.
Зато Оливер вполне человек. Жилистый, свитый из канатов. Руки – клещи. Монеты на спор в трубочку скручивает, будто весенние листики. Потом раскручивает, как было. Вцепится в тюк, в пять раз больше самого Оливера, как муравей в добычу – и тащит, волочит. Все у него, вроде, на месте. Лысый, правда, и бровей нет, и бороды. Голос тоненький, свирельный. Вот если Танни станет, как Оливер, тогда да! На такое любой согласится…
Отец продолжал говорить, убеждать. Слова скользили мимо ушей. Танни лишь время от времени кивал невпопад.
– Я ж для тебя… Мы с мамой…
Танни кивал.
– Разбогатеешь, свое дело откроешь…
На город спускалась ночь.
– Ну что, рад? – Отец поднялся, громко хрустнув коленями. – Я б и сам с легкой душой. Поздно мне, брат. Пусть хоть тебе судьба улыбнется. Пошли спать, богатырь?
Ночью мама плакала. Тихо-тихо.
Думала, мужчины не слышат.
2
Покончив с кашей, Танни начисто выскоблил миску корочкой хлеба. Наслаждаясь каждым кусочком, съел морковь, которую выловил и оставил напоследок. Затем, прежним манером – держась за стену и стараясь ступать на пятки – дошкандыбал до каменного ведра с водой. Жадно выхлебал целую кружку, заливая желчную горечь отвара. В каморке барака, которую он занимал – подумать только: у него есть своя комната! – чуть-чуть потеплело. Прежде, чем будить Танни, сивилла подкинула дров в погасшую к утру печурку, сложенную из пористого туфа, и заново раздула огонь. Теперь печка – пузатая, как купец Гидеон – будет довольно гудеть до обеда. Утренний озноб бежал с позором, а скоро тут станет совсем жарко. Живут же люди! Дров жгут – сколько захотят…
Делать было нечего. Умостившись на табурете, Танни принялся смотреть в окошко. Окно было с настоящим стеклом. Да еще, небось, колдовство наложено. Не бывает таких прозрачных стекол! Эльза сказала: так нужно, чтобы люди быстрее поправлялись и правильно менялись. И отвар для этого, и стекло. Бруски базальтовые под потолком, все в рунах. Это сколько ж знать надо, чтоб чары творить? За десять жизней не выучишь! А он еще хотел к королевскому магу в науку…
Нет уж! Наша дорога – в грузчики.
За окном кружились мохнатые белые мухи. Они рождались из воздуха, из таинственной паузы между вдохом и выдохом, и тихо ложились на землю, укрывая ее пушистым одеялом. В завораживающем танце снежинок чернели срубы соседних бараков, укрытые пухлыми шапками. Снег придавил госпитальные постройки к земле, подступил снизу и сверху, грозясь погрести под собой жалкие творения людских рук. Танни улыбнулся. Он любил снег. А когда его выпадало много – и вовсе счастье. Жаль, сейчас на улицу не выберешься. Набрать бы полные пригоршни морозного пуха, слепить упругий снежок, запустить в ворону, вышагивающую по целине с важностью бургомистра…
Теперь ему будет не до забав. Он уже взрослый. Работник. Танни и раньше не сидел без дела: помогал матери по хозяйству, бегал в порт, крутился в ожидании возле швартующихся кораблей. Отнесешь чью-нибудь поклажу на постоялый двор – заработаешь монету. В семье каждый медяк – не лишний. Но это было так, баловство. Участвовать в настоящей разгрузке ему запрещал отец. Спину, мол, сорвешь! И, ухмыляясь, напоминал два правила грузчика: ничего не брать пальцами и ничего не поднимать руками. В детстве Танни сгорал от изумления: как так можно? Ведь берут пальцами! И поднимают руками… Отец хохотал, поправляя малыша: берут руками, поднимают спиной. Со временем, глядя, как трудятся грузчики, Танни догадался, что хотел сказать ему отец на самом деле. Теперь он станет работать по-настоящему. Скрип сходен, «гуляющих» под ногами, запахи моря, смолы и дегтя, острых пряностей и ворвани; крики чаек над головой… А ты большой, ты силач – сильнее всех! Ты взваливаешь на спину тюк величиной с гору, или дубовый брус размером с колокольню. Товарищи смотрят на тебя с молчаливым уважением. Если подначивают, то без злобы. У тебя кулачищи с пивную кружку. Если таким приложиться к уху обидчика…
Драться Танни не любил, но время от времени приходилось. А когда он станет главным силачом – кто ж его задирать осмелится? Нет, отец правильно придумал насчет размена. Глаза и пальцев на ногах было, конечно, жаль. Но даже сопляки, кто ходит без штанов, с голым задом, понимают: за все надо платить. Бывает, платишь деньгами, а бывает и по-разному.
Хотя Хильде, например, ничего не отрезали.
Эх, Хильда, сбитые коленки…
* * *…круговерть, метель, буран – пурга из лепестков, белых и розовых. Налетчик-ветер коварно проникает в сад, срывая одежды с красоток-вишен. И, не в силах удержать добычу, обсыпает весенним, шелковым снегом Танни и Хильду с головы до ног.
– Тили-тили-тесто, жених и невеста! – вопит Юсик-звоночек. Вредный малявка, он всегда орет им в спины. – Не сойти вам с места!
Хильда и Танни хохочут. Их давно дразнят «женихом и невестой». Они привыкли. Дочь зеленщика Хьюго на полтора года старше Танни, но, как ни странно, не чурается водить компанию с мальчишкой младше себя – да и с его приятелями тоже. С другими девчонками ей скучно. Она резвее Танни лазит по деревьям, таская яблоки из чужих садов, может с первого взгляда отличить лигурийский барк от даотхийской баркентины, а норхольмский драккар – от ригийской галеры, и удит рыбу в сто раз лучше рыжего хвастуна Джеронимо. А еще она красавица. У нее вечно содраны коленки. И нос облуплен от солнца. Самая лучшая девчонка на свете! Танни не обижается на «тили-тили тесто», и даже чуточку гордится.
Они стоят в тени стены. Шершавый песчаник теплый, почти горячий – солнце прогрело камень насквозь. Хильда больше не смеется. Кусает губы, сделавшись непривычно серьезной.
– Знаешь, Танни… Меня завтра в Янтарный грот ведут.
– Зачем?
– На размен.
– Ух ты! – вырывается у Танни.
Танни тоже предстоит размен. Не скоро, через год. Вспоминая об этом, он всякий раз ощущает холодок в груди. А тут надо же! – девчонка, а говорит о размене спокойно, и совсем не боится. Танни глядит на хмурую подругу, и восхищение бесстрашной Хильдой, радость за нее куда-то исчезают. Так прячутся бродячие шавки при виде бойцового кобеля.
– Кого из тебя сделать хотят?
– Невесту. Чтоб замуж, и детей рожать.
Хильда, потупившись, смотрит в землю. Теребит нефритовый кулон, подарок отца. Кулон она носит на шнурке витой кожи. Сейчас шнурок порвется, и Хильда зашвырнет темно-зеленого козленка за три моря.
– Тебе ж рано – замуж! И рожать…
– Отец сказал, я после размена повзрослею.
Танни хочет спросить, что Хильде отрежут, чтоб она стала взрослой. И не решается. Она, небось, и сама не знает. Ее в грот еще не отвели. Вместо этого он с замиранием сердца бросается в другой омут:
– За кого замуж?
– Отец сказал: за Мозеса. Сына торговца вином. А я не хочу! – отчаянно кричит Хильда. – Не хочу в грот! Не хочу за Мозеса! Он толстый! У него прыщ на носу! И изо рта воняет… Я… я, наверно, из дома убегу…
Крик угас. Теперь Хильда шепчет едва слышно:
– Только ты не говори никому!
– Могила!
Весь вечер, до самой ночи, Танни ждет Хильду возле ее дома, с дорожной котомкой на плече. Они бегут вместе. Нет, не бегут. Танни стоит, мнется с ноги на ногу, и уходит в полночь, не дождавшись. Он даже не видит, как утром родители ведут понурую Хильду в Янтарный грот.
Ее держат за руки: крепко-крепко.
В следующий раз Танни встретит Хильду через месяц, в лавке зеленщика Хьюго. Отец послал его за петрушкой и укропом. Хильда – взрослая. Очень-очень. Словно за месяц прожила лет пять, а то и больше. Девчонка с содранными коленками? Нет, девица на выданье. Бедра заметно раздались, грудь налилась соком, туго натянув ткань нового, ярко-желтого платья. Застежки из яшмы еле сдерживают напор пышной плоти. У Хильды колечко на пальце, с лиловым камешком. У Хильды сережки в ушах. И двигается Хильда плавно, медленно, как во сне.
– Привет, Хильда!
Она поворачивает голову. Смотрит на Танни, не узнавая. Но ведь это она теперь – изменница! Он-то остался прежним. Почему же…
– Это я, Танни! Ты что, забыла?
Хильда моргает: раз, другой.
– Танни? Танни… Да, я помню.
– Это же я…
– Мы вместе играли. Привет, Танни.
И молчит, глядя сквозь него, в стену. Таким взглядом не отличить драккар от галеры. А уж барк от баркентины – и подавно. Для такого взгляда, пожалуй, Танни и лишайный кот под забором – все едино.
– Что с тобой сделали?
Разговорить Хильду – проще разгрузить торговый бриг. Каждое слово приходится тащить клещами, повторяя вопросы по десять раз. Да, была в Янтарном гроте. У сивилл. Да, размен. Нет, ничего не отрезали. Вставляли в глаз медную штуку. В уголок глаза. Длинную и тонкую. Забыла слово. Проволоку? Спицу? Наверное. Больно? Не помню. Кажется, да. Давали пить сладкое, чтоб не болело. И горькое давали пить. Целый день спала. Сны? Нет. Не помню, о чем. Проснулась. Привели домой. Глаз? Глаз видит. Скоро у меня свадьба…
– Мозес! – при слове «свадьба» Хильда улыбается. Хлопает в ладоши: – Хочу замуж. Раньше? Не хотела? Дура была…
В лавке объявляется жердяй Хьюго, отец Хильды. Пялится на Танни, супит брови. Словно в грудь кулаком толкает. Готов отдать даром хоть петрушку, хоть укроп. Лишь бы непрошенный гость сгинул. «Чтоб тебя ведьмы сожрали!» – читается на лице зеленщика. Купив, что велено, Танни спешит распрощаться.
– Пока, Хильда! Увидимся!
– Пока, Танни.
Они не увидятся больше. В конце месяца Хильда выйдет замуж за жирного Мозеса. Понесет с первой ночи, и в положенный срок родит мальчика – легко, без лишних мук. Повитухи скажут: «Выплюнула!» Сын – здоровый крепыш. Вскоре после родов Хильда забеременеет вновь. Танни, прячась за дверью, подслушивает, как об этом говорят отец с матерью. «Носит на зависть… Мужнина семья от счастья лопается… и по хозяйству… Ну, дура. Так ведь молчит! Языкатые мужьям всю плешь насквозь…»