1812: Новые факты наполеоновских войн и разгром Наполеона в России
И ещё один факт. Покидая Петербург перед своим последним путешествием по стране, закончившемся в Таганроге, тот, кого мы знаем под именем Александра Первого, заказал в Александро-Невской Лавре панихиду по Александру. Иные историки считали, что предчувствуя смерть, а другие, что собираясь оставить престол, Александр Первый заказал эту панихиду по самому себе. Но священнослужители твердо заявляют, что по живым панихиды не служат.
Удивителен и памятник Александру Благословенному, установленный на Дворцовой площади в Санкт-Петербурге. Более таких памятников не существует не только у нас, но и во всем мире. Зачем понадобилось ставить фигуру Царя так высоко, что рассмотреть её просто невозможно? Памятник хранит тайну. Он ведь поставлен именно Александру Павловичу. И поставил его Государь Император Николай Первый, который, несомненно, эту тайну знал.
Остается только добавить, что факт постоянной переписки Феодора Козьмича с Императором Николаем Павловичем Г.С.Гриневич считает доказанным. Известно и то, что к таинственному старцу в Сибирь не раз приезжали высокопоставленные лица из Петербурга. Побывал у него и наследник престола Александр Николаевич, будущий император Александр Второй. Скорее всего «Тайнописи» Феодора Козьмича, найденные после его смерти в холщевом мешочке, висевшем у изголовья кровати, и представлявшие собой три исписанных бумажных листка, адресованы были именно Императору Николаю Павловичу. Но Феодор Козьмич пережил Императора на десять лет и умер в 1864 году. В тайнописи есть и такая фраза: «Но когда Афанасьевич молчит – Павловичи не разглашают». Симеон Афанасьевич Великий предпочел молчать о своей тайне до кончины, но оставил тайнопись, ибо говаривал: «Чудны дела твои, Господи, нет тайны, которая бы не открылась».
Нам неведомо, до какой степени был виновен Цесаревич в убийстве Императора Павла Петровича. Но впервые после цареубийства и смены власти заговорщики не получили за это своё злодеяние никаких наград.
В «Библии» говорится: «Кто прольёт кровь человеческую, того кровь прольётся рукою человека…» Тем же, кто игнорирует эту заповедь, Всемогущий Бог напоминает:
«У Меня отмщение и воздаяние… Я – и нет Бога, кроме Меня: Я умерщвляю и оживляю, Я поражаю и Я исцеляю: и никто не избавит от руки Моей… И ненавидящим Меня воздам».
Свершение же воздаяния заповедано Помазанникам Божьим, которым власть дана от Бога «на казнь злым, а добрым на милование».
Поставленный, а точнее с помощью злодеев-нелюдей оказавшийся обязанным по долгу государева служения вершить «казнь злым, а добрым милование», сын Павла Первого не исполнил той роли, которая была заповедана ему Богом. Он не наказал ни одного из злодеев, участвовавших в убийстве отца – Помазанника Божьего. Конечно, справиться с шайкой убийц было нелегко, но он и не пытался, во всяком случае, первое время. Для человека самый справедливый суд – это суд собственной совести. Если, конечно, она у него есть. Последние дни царствования Императора, который нам известен под именем Александра Первого, доказали, что совесть у него всё же была, хотя в первые дни он делал то, чего хотели убийцы его отца. Мы уже говорили о том, что, когда ещё не остыло тело Павла Петровича, был заключен мир с Англией и, мало того, остановлен Донской казачий корпус, следовавший маршем на соединение с французским корпусом, чтобы освободить Индостан.
11 марта 1801 года свершилось не просто убийство, свершился поворот всей внутренней и внешней политики в невыгодную для России сторону. Некто М. Цейтлин, ярый русофоб, цинично заметил, что «острый угол зубовской табакерки, казалось, был гранью новой, счастливой эпохи». Счастливой? Но для кого? Для цейтлиных, беннигсенов, паленов и прочих злодеев-нелюдей. Для России этот поворот счастливым не был. «Правитель слабый и лукавый», как охарактеризовал Императора великий Пушкин, вверг Россию в целую эпоху кровопролитных и изнурительных войн, получивших название наполеоновских.
Англии было нужно, чтобы Россия и Франция воевали между собою, и они воевали. Недаром Наполеон, узнав об убийстве Павла Первого, в ярости воскликнул: «Англичане промахнулись по мне в Париже третьего нивоза, но не промахнулись по мне в Петербурге одиннадцатого марта…»
Убийство Павла Петровича надолго отодвинуло и освобождение Индостана, и исполнение великой славянской идеи.
Академик Тарле так оценил итоги событий мартовской ночи 1801 года: «В Европе с растущим беспокойством следили за укреплением дружбы между французским властелином и русским Императором. В случае укрепления дружбы между этими двумя странами, они вдвоём будут повелевать на всём континенте Европы – это было мнение не только Наполеона и Павла, но и всех европейских дипломатов того времени. Совершенно определённое беспокойство царило и в Англии… С большим беспокойством ждали во всех европейских дипломатических канцеляриях и королевских дворцах наступления весны 1801 года, когда оба будущих могущественных союзника могли предпринять нечто решительное. Но день 11 марта принес совсем другое…»
Россия была ранена на взлёте. Самодержцев не убивали случайно. Убийцы всегда преследовали вполне определенные цели. К примеру, кто и зачем убил сыновей новгородского князя Гостомысла? Ответ теперь ясен, ведь попытки прервать сначала правящую княжескую, затем царскую и позднее императорскую династии на Руси делались «тёмными силами» Запада неоднократно. Причём, как правило, в те периоды, когда Русь особенно начинала беспокоить Запад своими успехами в государственном строительстве, повышении своего могущества и обороноспособности. И печально то, что подобные преступления против Росси вершились, подчас, не только залетными проходимцами, ставшими с коварными целями российскими подданными (Мойзович, Анбал, Некомат, Пален, Беннигсен), но и кровными русскими (бояре Кучковичи, Вельяминов, Платон и Николай Зубовы…)
При Екатерине Великой Русская Держава вновь обрела мощь, да к тому же небывалую. Недаром впоследствии знаменитый екатерининский канцлер А.А.Безбородко сказал в беседе с молодыми дипломатами, что «при матушке Государыне ни одна пушка в Европе не смела пальнуть без её на то ведома». Сын Екатерины Великой, Павел Петрович, продолжил укрепление самодержавной власти и развернул контрреволюцию против навязанного во времена Петра Первого чужебесия. Теперь врагу было необходимо остановить эту контрреволюцию. За свою великодержавную политику Павел Петрович и поплатился жизнью. Однако никто из участников тех событий не получил от своего злодейства личных выгод. Плодами их злодейства воспользовались «тёмные силы» Запада, хотя и фон дер Пален, и Зубовы, и Беннигсен рассчитывали, что возведённый на престол Император будет послушной игрушкой в их руках. Но тот, кто известен нам под именем Александра Первого, в роковую ночь с 11 на 12 марта пережил столько, что иному и на десять жизней могло хватить.
Отступая перед давлением заговорщиков, он запутывался всё более, и настал час, когда он не мог сделать шаг назад, даже если бы и захотел. Вступая на престол, он не умел царствовать так, как царствовали его бабушка и его отец, не умел действовать также честно и прямо.
Павла не раз пытались втянуть в заговор против матери. Тщетно. Он развенчивал заговорщиков и честно сообщал о таких предложениях Екатерине Великой. Хотя и нет сомнений, что он хотел царствовать, а вокруг убеждали, что править должен он, что мать престолом владеет незаконно. Но он был честен по отношению к ней.
Если же вдумчиво подойти к оценке фактов известных, то не может не удивить хамское отношение заговорщиков к Цесаревичу после убийства Павла Петровича, когда он, наследник престола, автоматически стал Императором. Мог ли вельможа, даже высокого ранга, ворваться в уже не великокняжеские, а Царские покои и, беспардонно стащив с постели того, кто уже стал Царем, крикнуть: «Хватит ребячиться, ступайте царствовать!»? Скорее всего, конечно, этот свой «подвиг» выдумал сам фон дер Пален, но многие современники, свидетели той трагической ночи, указали на, мягко говоря, нетактичное поведение заговорщиков по отношению к новому Императору. Такое поведение объяснимо, если принять во внимание тот факт, что хамили и грубили заговорщики не Александру Павловичу, а Симеону Афанасьевичу Великому. Его они не боялись, скорее у него были все основания опасаться их.
…Можно себе представить, каково было тому, кто был в ту ночь назван Императором. Ведь он оказался заложником в руках истых, коварных и весьма опытных злодеев, для которых жизнь человеческая – сущий пустяк. Они стремились к введению конституции, ограничению власти Императора, а, если точнее, разделению власти между ним и ими, а, соответственно, к постепенному полному захвату власти в России.
Нам не узнать, о чем думал в первые годы своего царствования, названные «дней Александровых прекрасным началом» тот, кто находился меж многих огней. С одной стороны, на Симеона Афанасьевича давили злодеи-цареубийцы, требуя поделиться с ними властью, с другой, «якобинская шайка» испрашивала того же для себя, с третьей, безусловно, призывал к порядку, осознанию своей роли Самодержца Российского граф А.А.Аракчеев.
По настоянию цареубийц Император объявил амнистию всем тем, кто был подвергнут заключению, ссылкам и опале при Павле Первом. Если бы эти люди пострадали безвинно от отца, они, конечно, могли бы стать сподвижниками сына. Но они отбывали наказание заслуженно, за конкретные преступления против Державы Российской. Ведь чтобы не выдумывали о репрессиях павловского периода, Император напрасно никого не наказывал. И вот взяточники, казнокрады, лихоимцы вернулись к своим «обязанностям» в прежние присутственные места.
Немедленно было закрыто окно для подачи жалоб и заявлений, посредством которого Император Павел Первый получил немало сведений о том, что творилось в Державе Российской и посредством которого многие негодяи были изобличены.
31 марта новый Император отменил запрет на деятельность частных типографий и на ввоз книг из-за границы. А ведь вовсе неслучайно Павел Первый Указом от 18 апреля 1800 года запретил ввоз любой литературы по одной простой причине – в России не было грамотных цензоров, которые могли бы заметить очень хорошо запрятанную «крамолу»: антиправительственные и богоборческие призывы к вольнодумству, неповиновению властям, разрушению государства. Запрет был наложен во имя защиты русской православной самодержавной государственности от разрушения. Вредными считались книги, «которых время издания помечено каким-нибудь годом Французской революции». Тем же Указом был запрещён и ввоз западной музыки, во все времена безобразной, омерзительной и пошлой. На отмену такого указа мог пойти только враг собственного государства или деятель, управляемый врагами.
Немедленно вернулся в салоны французский язык, изгнав оттуда русский, ну и, конечно, французская мода выплеснулась на улицы, со всей своей антирусской атрибутикой. Иноземная мода всегда рвётся в Россию, хотя многие её элементы вредны и омерзительны. То загоняли наших женщин в элегантные итальянские сапожки, рассчитанные на страны, где нет зимы, то, начиная с эпохи ельцинизма, нахлынули странные брюки, оголяющие те участки тела, которые особенно необходимо беречь девушкам от простуды, дабы не лишиться возможности стать матерями.
2 апреля 1801 года новый Император подтвердил «Жалованную грамоту дворянству», что явилось также антигосударственным актом и упразднил тайную экспедицию Сената, которая противостояла всякого рода зарубежным шпионам и агентам влияния, делавшим ставку на разрушение Российской Державы. Вспомним, как Горбачев и его соратники, готовя развал Советского Союза, бросили на откуп всякого рода врагам нашего Отечества лучшую часть Комитета Государственной Безопасности для облегчения проникновения в Россию разрушающих её сил. В годы перестройки говорили даже, что при Горбачеве быть сотрудником КГБ гораздо опаснее, нежели американским шпионом. Имелись в виду, конечно, честные и порядочные сотрудники, не завязанные на те силы в КГБ, которые продались Западу.
Удивляет и полная неподготовленность нового Императора к царствованию. Неподготовленность, которую мы в истории встречали крайне редко, во всяком случае, когда речь шла не о нежданно вступающих на престол лицах, а о тех, кого заранее готовили к высокой роли Помазанника Божьего на русском престоле. А ведь цесаревича Александра Павловича обучали, воспитывали и готовили к царствованию специально. Куда же делась подготовка? Ведь только полным неумением управлять Державой можно объяснить то, что победоносное при Екатерине Великой и Павле Первом русское воинство допустило в 1812 году неприятеля в сердце России и не смогло отстоять Москву. Увы, в правление внука пушки палили не только в Европе, они палили в России, разрушая по приказу «корсиканского чудовища» (так назвали Наполеона сами французы) дворцы, храмы и соборы древней столицы.
Глава вторая. Конфронтация с Наполеоном
Император Павел Петрович еще в 1799 году разгадал истинные цели европейских монархов и понял, что России гораздо выгоднее быть в союзе с Наполеоном, каким бы там он не был, чем со лживыми и продажными монархами западных стран, стремящимися решать свои дела за счёт русского солдата.
Император Александр этого не понял, а отчетливее и полнее всё выглядит следующим образом: Симеону Великому приказали идти на конфронтацию с Наполеоном любым путём и ни в коем случае не сближаться с Францией. В этом случае всё становится на место и больше не вызывают удивления постоянные попытки как-то оскорбить императора Франции, обидеть его, осуждая за глаза.
Когда Наполеон объявил о своём пожизненном консульстве, Александр написал Лагарпу: «Завеса упала, он сам лишил себя лучшей славы, которой может достигнуть смертный и которую ему оставалось стяжать, – славы доказать, что он без всяких личных видов работал единственно для блага Отечества и, верный конституции, которой он сам присягал, сложить через десять лет власть, которая была в его руках. Вместо того он предпочёл подражать дворам, нарушив вместе конституцию своей страны. Ныне это знаменитейший из тиранов, каких мы находим в истории».
Неприязнь, возникшую у Александра к Бонапарту, ещё более усиливал в нём русский посол в Париже Аркадий Иванович Морков, который, кстати, своим поведением, зачастую бестактным, возбудил неудовольствие двора и ненависть Наполеона. Наполеон даже жаловался Александру на бесконечные интриги графа Моркова. Впрочем, Морков, пусть неумело, но проводил политику, любезную Александру. В частности, он добивался возвращения сардинскому монарху Пьемонта. Наполеон же писал Александру, что «русских дела сардинские не должны занимать, так же как и французов – дела русских в Персии».
И действительно, какое дело Императору России до Сардинии? Интересно, что эта самая Сардиния (о чём мало упоминается в виду её незначительности) входила в союз стран, учинивших нападение на Крым в 1854 году. Безусловно, России не было никакого дела до Сардинского королевства, если бы не Император, заражённый, как считали биографы, тщеславием. Они же полагали, что пристрастие к войнам было вызвано мечтами о славе освободителя униженных и угнетённых.
Увы, некоторым русским правителям хотелось, действуя на публику, спасать кого-то на стороне, забывая о страждущих в собственном Отечестве. Это было постоянным стремлением, особенно в ХХ веке, причём назвали подобные деяния, которые уносили немало жизней, интернациональным долгом. Долг этот почему-то был только у нашей страны. Получалось, что русские должны всем, в то время как русским никто ничего не должен. Русские солдаты гибли от пуль из-за угла и ударов в спину, в то время как большинство из спасаемых ими народов только и ждали удобного случая, чтобы присоединиться к недругам России в готовности вместе с ними напасть на недавних своих защитников. Нападать или вредить подобно той же Сардинии, или, к примеру, Грузии, спасённой Екатериной в 1783 году от полного истребления турками.
Когда Наполеон Бонапарт 6 мая 1804 года (по европейскому календарю это было 18 мая) принял титул императора, Император России первым из европейский государей высказал резкое возмущение. Австрийскому посланнику при русском дворе он заявил: «Этот человек делается безумным и зависимым от малодушия французов. Я думаю, что он сойдёт ещё с ума. Я желал бы, чтобы вы были настороже. Преступное честолюбие этого человека желает нам зла: он помышляет только о вашей гибели. Если европейские страны желают во что бы то ни стало погубить себя, я буду вынужден запереть всем границы свои, чтобы не быть запутанным в их гибели. Впрочем, я могу оставаться спокойным зрителем всех их несчастий. Со мною ничего не случится, я могу жить здесь, как в Китае».
Вот и жил бы, оберегая своих крестьян, одетых в солдатскую форму, и не заражаясь тем самым вредным для России долгом, впоследствии названным интернациональным. Что-то никто в Европе не заражался таковым, когда черные ордынские полчища топтали и заливали кровью Русскую Землю. Разумеется, все словесные выпады против Наполеона немедленно с подобострастием передавались ему.
Наполеон не был столь умён, как его изображали многие историки и почитатели, но и не был настолько глуп, чтобы не понимать, сколь опасно столкновение с Россией и что гораздо более выгодно быть с ней в союзе.
Начало XIX века было временем, когда по-разному ещё можно было повернуть события и совершенно не обязательно всё доводить до схваток на полях сражений, калеча и умерщвляя русских и французских юношей, которым, думается, одинаково не было дела до Сардинского королевства, Австрии и Италии. Вспомнил бы Император России, ведя речи о справедливости, о другой «справедливости», когда римская католическая церковь провоцировала бесчисленные набеги на Русь во времена Александра Невского и его преемников, когда в смутные времена направляла поляков, провоцируя крестьянские войны, в том числе и войну под предводителем своего агента и воспитанника Венецианской военной школы Болотникова.
Суворов практически освободил Италию, но, преданный лживыми австрийцами, был отозван в Россию Императором Павлом Петровичем, разобравшимся, кто есть кто в европейской политике. Италия фактически вновь оказалась в руках Наполеона.
Пышной была коронация Наполеона во Франции, не менее пышной стала она и в Италии. Итальянцы сами пали к его ногам, умоляя нацепить на себя поверх французской ещё и их корону, которая, кстати, лежала без дела уже не одно столетие и звалась железной. Наполеон сам надел её, заявив: «Бог дал мне её, беда тому, кто прикоснется к ней».
Во Франции Наполеон сделал власть наследственной, а в Италии назначил вице-короля Евгения Богарне, своего любимого пасынка, который наследовал и его трон.
Безусловно, верноподданнические просьбы итальянцев не были продиктованы их стремлением к подчинению императору Франции. Итальянцы были принуждены к такому поведению самим Наполеоном. Тем не менее, никто не сопротивлялся случившемуся, и коронация происходила с необыкновенной пышностью.
Европа замерла, как когда-то замерла Русь перед ордынским нашествием. Но русским княжествам никто не хотел помогать, а у европейских монархов был добровольный защитник, имевший в достаточном количестве того, что на Западе считали «русским пушечным мясом».
Славно, правда лишь с виду, начиналось царствование нового Императора: расцвет просвещения, образования, культуры, законодательства, литературы, попытки облегчения участи крестьян – всего было довольно, и все направления можно было расширять и продолжать. Особый расцвет приобрела литература, начинавшая обогащаться первыми русскими романами, засверкали на весь мир славные имена поэтов и прозаиков.
В славный екатерининский век Россия не вела себя агрессивно, но была вынуждена бить многих захватчиков, которые бросались на неё, будучи цепными псами европейских политиканов.
Однако внук великой Государыни (он остается таковым и в случае принятия нами версии Г.С. Гриневича, ибо он в любом случае сын Павла Петровича), не желал сидеть спокойно, занимаясь столь насущными внутренними преобразованиями во благо народа. Он жаждал воинских подвигов, по мнению биографов, ревнуя к славе блистательных екатерининских генералов, которые, кстати, ушли в мир иной, кроме одного – Михаила Илларионовича Кутузова. Я имею в виду полководцев первой величины. Что же касается отважных, славных и храбрых генералов, прошедших ратную школу в екатерининские времена, то их ещё было достаточно для того, чтобы разбить банду разбойников, формирующуюся на Западе.
У Императора чесались руки. В 1804 году он сказал австрийскому посланнику в Петербурге: «Я не понимаю малодушия политики Пруссии, мы можем только насильственными мерами заставить её принять решение».
Из этого видно, что он начал принуждать монархов к выступлению против Наполеона, придумав тот странный долг, позднее названный интернациональным. Впрочем, всё это – по основной версии, если Александр был Александром. Ну а если он был, как убедительно доказала Г.С.Гриневич, Симеоном Великим, то объяснить его агрессивность проще – как ещё должен поступать выкормыш «туманного Альбиона», специально подготовленный, чтобы управлять Россией под британскую дудку?!
А тут ещё в 1804 году заболел и удалился от дел опытный екатерининский дипломат граф А.Р.Воронцов. Место его Александр отдал Адаму Чарторыжскому, своему другу-поляку, русофобу, которому были чужды интересы России и который сразу вознамерился превратить русских солдат в «пушечное мясо», предназначенное для решения польских интересов. Он задумал восстановить разорванную на куски Польшу в границах 1772 года.
Только ли друг – Адам Чарторыжский? Геннадий Станиславович Гриневич доказал, что у Павла Петровича был роман с Софьей Чарторыжской, а Симеон Великий – её сын. Ещё до публикации исследований Гриневича было хорошо известно, сколь теплые чувства питал Император к Адаму Чарторыжскому. Вот и были этому Чарторыжскому даны все карты в руки. Он стал самым ярым сторонником коалиционной войны с Наполеоном, поскольку это давало надежды отстоять интересы Польши. Этот человек не заслуживает наших обвинений, поскольку действовал в интересах своего Отечества, а вот Император, который ради дружбы, а может и родственных связей был готов жертвовать жизнями русских воинов, другое дело…
Мы не вправе судить Государей, но вправе обнародовать факты, объясняющие, почему Великая Россия, имеющая лучших солдат, офицеров и генералов в мире, оказывалась, порою, в весьма плачевном положении.
План Чарторыжского был прост: сначала составить коалицию европейских государств против Наполеона, чтобы кровь, пролитая на полях сражений, помогла взойти добрым для Польши «всходам». Правда, он не хотел отказываться от династического союза с Россией, который бы помог возвратить польские владения, доставшиеся Австрии и Пруссии при разделах, происшедших в прошлом веке.
Он знал, как воздействовать на честолюбивого, рвущегося к славе и продолжавшего играть роль благодетеля Императора России. Он легко убедил его, что «единственная политика в грандиозном стиле, достойная такого монарха, заключается в том, чтобы пробудить в Европе чувство солидарности и уважения международного права и, встав во главе коалиции, поднять знамя во имя высших принципов». Он напоминал, что именно Наполеон первым попрал все династические законы и что восстановление их надо начать, предупредив деяния французов, именно с восстановления польского королевства. Мы видим, что в некоторых вопросах Император проявлял самостоятельность. Но только в тех, которые не касались сближения с Францией – это ему не дозволялось. Черты характера Императора многими биографами подмечены весьма точно, а потому и неприязненное отношение к Наполеону тоже можно объяснить не только требованиями Англии, но и своими личными мотивами – элементарной завистью к воинской славе.
Александр стремился к союзу с любезной ему Пруссией, Чарторыжский же предлагал начать против неё войну, ибо цели-то у Императора и министра иностранных дел одной страны – России – были совершенно разными. Причём, ни одна из вышеуказанных целей не имела никакого отношения к интересам самой России.
Не так легко было провести свой план в действие, ибо у Чарторыжского оказалось немало противников. Один из них, молодой генерал-адъютант П.П.Долгоруков, однажды, прямо в присутствии Императора, заявил Чарторыжскому: «Вы рассуждаете, как польский князь, а я рассуждаю, как Русский князь!» Раскусила польского магната и вдовствующая Императрица Мария Федоровна, пытавшаяся настраивать против него не только Императора, но и гвардейских офицеров, с почтением относившихся к ней. Она старалась возбудить в них недовольство действиями поляка.
Но воинственный дух Императора был неукротим, и ничто уже не могло спасти Россию от грядущих кровопролитий, которые в начале века были ей совершенно не нужны.