Доля мастера
– Здравствуй, Динька! Я не видел тебя целых два дня, а ты всё такая же мелочь! Опять кашу не ешь?!
То была давняя, ещё тех лет дразнилка – Дон уже тогда не давал проходу ни одной девчонке в округе – расфуфыренной ли дочке банковского клерка, юной ли служаночке из деревенских, что оставляли родные селения в поисках лучшей доли и нанимались к горожанам средней руки на разные домашние работы.
Добродушное приветствие Дона осталось без ответа. Как, впрочем, и прежний дразнёж – воспитанная строгой тётушкой, Динь совершенно точно знала, что на подобные глупости? обращать внимание? приличной девушке?! никак нельзя! А если эта девушка ещё и знахарка вдобавок, то подавно. Ведь не секрет же: пуще всего должно знахарям сторониться страстей, и да поможет им в этом пречистая Веста. Никак не замечать всякие такие штучки – и помнить, как наставляла тётушка: «Осторожнее, Динь, в мире нашем непрочен знахарский дар. Позволишь одолеть себя страсти – и участь принцессы Изабеллы покажется желанной. Не повторяй моей… ошибки, Динь!»
Сама тётушка казалась Динь образцом сдержанности, даже вообразить Софию одержимой не могла племянница ни в детстве, ни сейчас. Однако та, действительно, не в силах была и простую царапину заговорить – при том, что ремеслу знахарскому научила воспитанницу на совесть.
Девушка робко улыбнулась Дону, торопливо стащила замурзанный фартук и виновато принялась рассказывать, как за минуту до его прихода закончила готовить заказчице, мадам Лармур, кое-что из средств, которые помогают женщине подчеркнуть красоту. Работа, к слову, ещё та: краски, воск, жир… вечно пальцы норовят испачкаться до носа!
Стеснительная молчанка, наконец, оставила Динь, и она впала в иную крайность. Тараторя что-то насчёт скорого визита дочки Лармур за обещанными дамскими финтифлюшками, девушка помогла Дону освободиться от громоздкого выходного сюртука. Опять, похоже, к коменданту города наведывался…
Чудо местного портняжного искусства основательно пропрело на молодом человеке, которому бы в такую погоду не по казённым присутствиям маяться, а… Динь решительно отвернулась от мысли о том, чем может заниматься в погожий летний денёк высокий и плечистый сердцеед двадцати пяти лет от роду, и на уважительно вытянутых руках понесла сюртук к гардеробу.
Тем временем Дон, ничуть не церемонясь, прошёл из комнаты в кухоньку, распустил узел шейного платка и с облегчением оттянул горловину сорочки: проветрить! Чуть не сварился!
Хорошо, у Динь всегда в жару найдётся, чем освежить горло, а когда ударят морозы, непременно сыщется во-о-он в том шкафчике кое-что для сугреву крови и мыслей просветления.
Вполуха слушая чирик-чирик подруги, он потягивал прохладный яблочный сок, кувшин с которым обнаружил, как обычно, на верхних ступенях лестницы в подпол: откинуть крышку, и пожалуйста – всё под рукой, что может в течение дня понадобиться.
Он обвёл взглядом тесноватую, но чрезвычайно чистую кухню – похоже, маленькая знахарка могла бы и тут пользовать каких-нибудь перехожих бедолаг с потрескавшимися от усталости губами и сбитыми в кровь ногами, снимать ссадины окрестной ребятне и даже срастить сломанную лапку невезучему попугаю мадам Лармур, если бы любопытная птица вновь захотела составить компанию перелётным щуркам.
Но Динь слишком строга, чтобы использовать что-то не по назначению – для всего у неё своё место, во всём такой порядок, что даже боязно иногда. Кухня – это кухня, а на осмотр пожалуйте в кабинет. Хотя, какой в таком домишке кабинет? Кабинетик… Но чистый… Дон передёрнул плечами – ему, росшему в кочевой свободе и непринуждённости родительского дома, такой подход к жизни казался тягомуторным. Спору нет, доброй жене необходимо быть порядочной и хозяйственной, но не до такой же степени?! В городе пыль, жара, через два дня на третий грозы с ливнями, а у этой чистюли стёклышки такие, что кажется, будто их и вовсе в раме нет. Не, при этакой супружнице всю жизнь по струночке ходить…
Но друг Динь хороший… жаль, не парень. Дон непременно позвал бы такого с собой, на службу, которую семья Тингенов вот уже несколько поколений несла для государства под маской зажиточных бонвиванов. О маске знали только самые близкие – Динь была в их числе.
Он задумчиво взболтал стакан – вспомнилось, как позапрошлой весной знахарка латала ему немаленькую даже по меркам Дона царапину на ноге, как боялась за каждый его шаг потом, да и сейчас иной раз как глянет – аж затылок леденеет и волосы дыбом встают.
То ли дело, манящие взгляды женщин – согревают и они, и те, кто их дарит. Галантного красавца, да к тому же и небедного весьма, Дона с нетерпением ждали и в салонах, и в гостиных и, что уж греха таить, в будуарах. Прирождённый дамский угодник, он никогда не отказывал – и не отказывался от радостей жизни: а зачем? Тем более, и сама она представлялась Дону прекрасной дамой. О, под его ласковыми пальцами самозабвенно пела жизнь чарующую песню любви – на разные голоса.
Он качнул головой, запрещая расти интересу к тому, как могла бы петь Динь, и снова взболтал стакан. Вот и сладкая мякоть со дна, наконец, собралась… это ж самый смак – одним махом опрокинуть всё в рот, эх!
Только зачем он в тот момент посмотрел в окно?! Всё, что должно было ублажить его язык и горло, плеснулось мимо и медленно потекло по свежей, только утром надетой сорочке, по кипельно белым брюкам… от калитки к двери шла такая… такая!
Шла сама юность женская, в самом начале лучшей своей поры – сладкие сливки любви уже отведаны, и эта нежная мучительница ещё не показала когтей сердцу новой своей игрушки, ещё не отняла у взгляда свет, у волос – искристый блеск завитков, у губ – свежесть и жажду поцелуев.
Обычно судьба говорит с нами. Но большинство принимает её тихий голос за сны и смешные бабкины приметы, да живёт себе, как придётся. Сильно удивляясь потом, отчего как-то не так жизнь складывается – не по вкусу, не по размеру?
Правда, некоторых это удивление утомляет, в конце концов, и они догадываются найти через знакомых проверенного звездочёта или навестить в южных горах маленький беломраморный храм, где дважды в луну пифия сообщает пришедшему то, что он сам в своё время недослышал – или по молодому гонору недослушал.
Однако тут и гадать бы не пришлось. Вытянув шею, Дон замер и смотрел – к нему, игриво рисуя бёдрами древний символ жизни, идёт женщина его мечты. Пусть даже ещё не видит его, не знает – это только пока…
Но показаться ей в столь плачевном виде! Да что она подумает?! Однако молодой человек не относился к тем вечно ноющим мальчикам, которые так и норовят при малейшей трудности спрятаться за мамочкин передник… за передник? Кто тут сказал – за передник?
Парень в два шага одолел кухоньку, сдёрнул с крючка оставленный подругой фартук и поспешно нацепил на себя – ну, теперь и показаться не стыдно. Уж лучше выглядеть грязным от работы, чем… но ладно, бедняге и без того несладко. Вот же чёрт побери эту слабость при виде складной фигурки! Где же ты, единственная, что избавит глаза от необходимости скашиваться то туда, то во-о-он туда?!
Впрочем, сей балагур чуть лукавил, рисуясь по привычке даже перед самим собой – если мужчина перестал с интересом поглядывать на встречных и поперечных женщин… пиши пропало! Кстати, ни одна хозяйка из числа знакомых Дона не пилила главу семейства, когда мужнины глаза нет-нет, да и смотрели куда-то, кроме как на неё саму – когда у супруга хорошее настроение, то и в доме лад и порядок? Про то, сколь славно в доме, если в таком же настроении шея этой головы, некий умный и уже немного знакомый нам котяра предпочитал помалкивать.
Так вот и хорохорился он перед самим собой изо всех сил: а что ещё делать, когда пришла она – единственная. Весенней грозой грянула… и как же теперь жить, Дон?
– Трринь-трринь! – требовательно заверещал у входной двери колокольчик, и парень бросился в холл. Перед дверью замедлил шаг, немного выровнять дыхание. Это почти удалось – и пальцы уже не тряслись, когда Дон повернул ручку и распахнул заскрипевшую дверь.
Как он и предполагал, ростом пришедшая оказалась повыше Динь, но до его подбородка если и дотянулась бы, то лишь привстав на пальцах. Это соображение вдруг холодом сжало ему сердце, и Дон впервые за всю сознательную жизнь не смог ничего ни произнести, ни придумать. Тем не менее, молодому человеку удалось приветливо поклониться, а приглашающему жесту его изящной и в то же время сильной кисти позавидовал бы и сам обер-гофмейстер.
В обращённом ему навстречу ясном взгляде мелькнуло удивление – и быстро сменилось нескрываемым удовольствием: поспешно заложенные за спину руки, скованная поза, блеск синих мужских глаз умной женщине сообщают всё, что нужно – а складывать два плюс два мадемуазель умела, и быстро. Научена была: несколькими годами ранее в толпе поклонников мадам Лармур оказался некий магистр, очень расположившийся к дочери своей пассии, – он-то и преподал девице науку письма и счёта. А вот пара других воздыхателей оказалась не настолько увлечена матушкой, чтобы оставить без внимания расцветавшую дочь. Которая ничего не имела против, а очень даже наоборот.
Ротик её сложился в очаровательный розовый бутон, и она выжидающе посмотрела на мужчину, по извечной женской хитрости якобы отдавая инициативу ему. Что было совершенно точно понято и принято. Щёлкнули каблуки, склонилась голова, качнулись белокурые пряди:
– Дониэль Тинген к вашим услугам, мадемуазель!
Мадемуазель снисходительно улыбнулась этой старомодной провинциальной церемонности – кроме самоходных экипажей и обязательного вечернего освещения улиц фонарями на частых высоких столбах, из мировых столиц навеяло попутными ветрами простоту нравов и пренебрежение такими мелочами, как этикет. И если люди в летах ещё что-то там соблюдали, то современная молодёжь уяснила быстро: все люди – братья-сёстры, или, по крайней мере, возможные любовники – ну а заживо похоронившие себя знахарки и иже с ними пусть отдыхают в сторонке.
И маменькина наука не прошла даром: понравившегося мужчину надо проверять на боеспособность с места в карьер. Юная красавица долго посмотрела Дону в глаза. Медленно и пристрастно огладила взглядом от лица вниз… по раскрытому вороту, неуклюже надетому фартуку и мыскам добротных туфель.
По-прежнему неторопливый, взор поднялся до гладко выбритого подбородка и остановился на твёрдых и плотно сжатых сейчас губах, не замечая полыхающих румянцем щёк.
Лицедействовать, впрочем, умеет каждый, а вот чувством такта одарены далеко не все – но девица прекратила паузу вовремя:
– А у меня три имени.
От звука её певучего, с лёгким вызовом голоса Дона окатило томительно сладкой волной, захотелось ощутить его пальцами, языком, губами, раствориться в этом голосе всем существом.
Юная же хулиганка продолжала:
– Для мальчишек я Аннет, – сочные губы изогнулись в привередливой улыбке, а тонкий стан – в изысканной позе, скопированной из столичного журнала «Придворная модница». Она чуть склонила головку набок и стрельнула глазами в свою осчастливленную этим фактом жертву:
– Дома и для друзей я – Тони.
Дон, который за свою кочевую жизнь выучил немало наречий, в этот момент совсем некстати вспомнил выражение «упасть в любовь» – и представился ему бесконечный полёт в эту пропасть… дыхание перехватило.
– А для интересных мужчин, – тут красавица взглянула на Дона в несомненном раздумье, подходит ли ему это определение, и повторила снова, на сей раз подчеркнув интонацией главное, – а для интересных мужчин я – Нинон.
И замолчала, уже нескрываемо наслаждаясь замешательством человека старше себя… а вот опытнее ли – это ещё вопрос. Но молчал и он, и только смотрел так, словно всё уже для себя решил. Девица не выдержала и отправилась в дальнейшее наступление:
– Так как бы ты хотел звать меня?
– Антонина! – голос вошедшей в комнату Динь звенел от возмущения. Склянки и флаконы в небольшой корзинке, которую знахарка держала в руках, звенели столь же сердито.
Поименованная Антонина заговорщицки улыбнулась Дону и грациозно обернулась к подруге:
– Здравствуй, Ди. Какой у тебя в доме симпатичный кавалер нашёлся. Что же ты его от нас прятала, молчунья?
Кто бы другой в этой ситуации обиделся: ведь знает же, знает эта красотка, чем платят знахари за свой дар. Но Динь во всех и каждом видела того ребёнка, которым человек когда-то был и в глубине души остаётся до самой смерти. Именно с ними, с этими малышами, и общалась знахарка… Дети, шебутные, капризные, милые вы все дети…
Посему, чтобы там ни измышляли столичные модники и подражающие им провинциальные дивы, а этикет – вещь чрезвычайно удобная, и вряд ли когда-нибудь придёт время списывать вежливость в утиль.
Да, требования хорошего тона нас безусловно ограничивают – но может, оно и к лучшему?
– Антонина, позволь представить тебе друга нашей семьи, Дониэля Тингена – Дон, я счастлива познакомить тебя с моей подругой, Антониной Лармур.
Но только Дон собрался опять поклоняться и щёлкать каблуками, как взбалмошная Аннет, а может, Тони, но гораздо более вероятно, что Нинон, весело расхохоталась, захлопала в ладоши и возгласила на южный манер и слегка грассируя:
– Bravissimo!
Атмосфера окончательно утратила скованность – Дон изобразил голосом и губами нечто бравурное, хохочущая Тони подразнила взглядом Динь. Рассмеялась и та, и под напеваемый Доном марш весело позвала всех в гостиную.
Случайностей не бывает – а если всё-таки происходят они, то лишь потому, что мы просто не знаем причин, которые привели к неожиданным, на первый взгляд, следствиям.
Кто скажет наверняка, судьба ли свела вместе эту троицу? А возможно, то всё привиделось во сне Творцу – и, пробудившись, пожелал он воплотить пригрезившееся?
Какой ответ ни дашь, будет правильным – за несколько дней до того, как Динь, Дон и Тони весело болтали в маленькой белой гостиной под сладкий яблочный сок, госпожа придворная звездочея София Ламендор явилась к её императорскому величеству Елизавете с внеочередным и в высшей степени секретным докладом.
Настолько секретным, что беседа их происходила в дальнем уголке дворцового парка, возле небольшого мраморного фонтана, журчание струй которого непременно вызвало бы прилив экстатической радости у натуры восторженной. Но, кроме того, оно надёжно защищало собеседниц от чужих ушей.
– Так, стало быть, вероятность есть?
София помолчала, раздумывая над ответом. Пальцы королевы меж тем задумчиво поглаживали короткую складчатую шерсть на загривке моднейшей собачонки, чванную мордочку которой то прятали, то вновь открывали пышные оборки рукавов её величества.
Язык с трудом поворачивался назвать непонятную эту мелочь собакой – мелкая, толстая и почти лишённая растительности на теле, она являлась результатом того противоестественного отбора, которым склонны увлекаться зазнайки, считающие, будто законы природы писаны не для них. Некстати София вспомнила, что появилось на свет жутковатое это существо только при помощи специально обученной тому повивальницы – а нынче при собачке королевы состоял персональный врачеватель.
– Ваше величество, шанс очень небольшой. Более того, все девять месяцев великой княгине придётся провести в совершеннейшем покое – а это значит…
– Всё пустяки, дорогая, по сравнению с необходимостью родить престолу наследника. Алиса воспитывалась в сознании своего долга…
Когда царственные особы столь многозначительно умолкают, их подданным стоит немедленно прикусить язычки – во избежание неприятностей голове. Особа уже давно всё для себя решила, и знать не желает никаких «но» – ей подавай воплощение её высочайшей правоты.
Что ж, на то она и особа – а мы здесь, чтобы напоминать об этих самых «но»:
– Ваше величество, – голос Софии звучал предельно мягко, – нижайше прошу вашего прощения за дерзость, однако вынуждена напомнить, что мало родить – надо вырастить, причём вырастить государя, способного управлять страной. Между тем, повторю снова и снова – все карты недвусмысленно указывают на риск рождения болезненного мальчика. Который в державных делах будет столь же немощен, как и в способности продлить династию…
Елизавета ничем не дала понять, насколько глубоко задели её слова какой-то безродной выскочки… однако пусть заберут меня воды Мёртвой реки вот прямо немедленно, если за последние пять лет эта… эта упрямица допустила ошибку или намеренно исказила свои предсказания. Конечно, последнюю возможность особенно нельзя сбрасывать со счетов – близость к власти и не таких ломала – но были точными словесные портреты, что давала звездочея людям и событиям, обещанное сбывалось…
Впрочем, учил её и рекомендовал как смену свою не кто-нибудь – сам мэтр Берегер… так что мало в том заслуги этой… этой. А то мы не знаем, как иные знания передаются – и усваиваются?
– Не вы ли ещё совсем недавно уверяли меня, что всё зависит от собственной воли человека, что нет ничего предопределённого, а есть лишь набор вероятностей, из которых следует выбирать наиболее в данной ситуации подходящую? – королева милостиво улыбалась Софии всё ещё сочными губами, однако левое веко слегка подёргивалось при том.
София не обратила на сей несомненно тревожный признак никакого внимания – куда важнее объяснить уверенной в своей правоте владычице, что в конечном итоге жизнь оказывается важнее любой политики. Что вся политика сгинет бесследно, если не замечать тихого голоса жизни.
София неслышно, но в полную грудь вдохнула и склонилась в глубоком реверансе:
– Ваше величество, как и всегда, прекрасно всё помнит и верно понимает. Однако приведённый довод верен для личного звёздного расклада, да и то не во всякой ситуации. Когда же речь идёт о столь важном деле, как рождение наследника престола, в игру вступают иные силы, и воли одного человека, сколь бы могущественным властителем он ни был, оказывается недостаточно.
Только династическая гордость и суровая дворцовая закалка не позволили Елизавете размахнуться и ударить по бледным щекам собеседницы так, чтобы заполыхали на них алые пятна унижения – такого, которое переживала сейчас сама правительница.
Её дочь – и неспособна родить наследника! За три года супружества – три девочки! Такого в семье Остенштерн не бывало ещё, всегда дочери нашей семьи исполняли перед супругами первейший женский долг… Кроме, разве незабвенной принцессы Изабеллы – но она и не снесла позора, кровью смыла его с семьи…
Императрица сошла с посыпанной песком дорожки, залюбовавшись до невозможности прелестными цветами вишнёвого дерева. Притянула ветку к себе, медленно оборвала с ближайшего цветка лепестки, с другого… погибшими бабочками опустились они к подолу её утреннего платья.
– Наша дочь воспитана в лучших традициях рода – полном и беспрекословном подчинении своему предназначению. Она обязана подарить своему венценосному супругу наследника, и неважно, какой ценой, София. Вы сказали, шанс есть, – и мы используем этот шанс.
Голос повелительницы звучал спокойно, буднично и чуть скучно – отдавать приказы тоже работа, и далеко не самая простая.
Итак, монархия своё слово произнесла: здесь всё давным-давно решено, взвешено и отмерено. Остаётся одно – со всем возможным прилежанием внять отданному приказу. А приказ прост: доверенное, однако не примелькавшееся при дворе лицо должно передать великой княгине Алисе некое средство для благополучного развития во чреве женщины младенца мужеска пола и проследить ситуацию вплоть до появления этого младенца на свет. А наиболее подходящим для исполнения этой задачи лицом представляется некая юная знахарка, что доводится придворной звездочее…
– Племянницей, ваше величество.
– Вызовите её в Коренбург. Безотлагательно.
Только юность дарит лёгкую, звонкую и летучую поступь, легкокрылая юность, навстречу которой мир раскрывается сам, словно книга, что жаждет быть прочитанной – только прикоснись ко мне неогрубевшими ещё пальчиками, только начни изучать изъеденные столетиями страницы… да не ценится то в молодом нетерпении вкусить от жизни побольше и поскорей.
София брела вдоль ограды парка, сплошь затянутой виноградом. Листья его вовсю раскрылись и флиртовали с ветерком, кокетливо поводя подолами зелёных юбочек. Но вопреки обыкновению, София не то, что не улыбнулась – даже не взглянула на своих маленьких приятелей. Казалось, она совершенно сосредоточилась, чтобы при ходьбе не наступить краешком башмака на тонкие расщелины между терракотовыми плитками, которыми вымощены были дорожки в этой, более известной обитателям дворца части парка.
– Небо свидетель, если вы ещё раз покажетесь мне столь удручённой, радость моя, я сочиню аромат, который собьёт с ног любого, кто только посмеет подумать в вашу сторону дурное, – этот задорный тёплый голос с мягким южным акцентом нельзя спутать ни с чьим… но какими судьбами тут господин придворный парфюмер?
Оказалось, белозубо и широко улыбающийся господин парфюмер вышли подышать рассветной тишиной – зрелая весна поутру чудо как хороша… почти как вы, звёздная чаровница.
Вышеупомянутая чаровница усмехнулась кучерявой галантности своего единственного в серпентарии королевского дворца доброго знакомца – хранительница чужих тайн, София не стремилась к общению, да и к ней обращались исключительно по делу.
Однако настроение, и в самом деле, подозрительно быстро исправлялось – правда, вчерашняя тревога за Динь не только никуда не исчезла, но стала ещё острее.
– Витторио, друг мой, – ответила София к парфюмеру, в миру звавшемуся мастером Пенсаторе, – ведь красивое начало вовсе не означает такого же развития и финала. Предстоят непростые времена.
На что ей радостно сообщили, – времена, мол, никогда простыми не бывают, так не портить же себе из-за этого аппетит?
– Не откажитесь позавтракать со мной, о пленившая моё сердце звезда, окажите мне эту высокую честь…
Когда мужчина требует, отказать ему очень легко – но когда он так просит… что ж, соблазны для того и придуманы, чтобы потворствовать нашим истинным желаниям?
– Мой дорогой Витторио, это было бы честью для меня, но я должна безотлагательно исполнить приказ её величества.
Подвижное и выразительное лицо мастера Пенсаторе на сей раз не показало ничего, кроме совершеннейшего подчинения воле их общей госпожи, и только длинные чёрные ресницы его опустились долу, скрывая блеск умных золотисто-синих глаз – при дворце не продержаться и дня, если не ощущать всех и всяческих веяний.
Бережно прикоснулся он губами к доверчиво вложенным в его ладони пальцам звездочеи – даже сквозь нитяные перчатки ощущалось, как замёрзли у неё руки – и раскланялся.
К цели София пошла кружным путём – мимо чайного домика, вдоль романтически опушённого редкими плакучими ивами канальца с крохотным озерцом для водных забав венценосных отпрысков – чем дальше она сейчас окажется от вездесущих придворных, тем лучше.
И только миновав оранжерею, звездочея позволила себе свернуть к флигелю секретариата – лично попросить дежурившего там пухлого чиновничка включить её письмо в ближайшую рассылку – высочайший приказ, отлагательств не терпит.
Чиновничек отозвался весьма нелюбезно, усомнившись, что некие придворные дамы понимают, с какими просьбами обращаются – послания от частных лиц, пусть даже и выполняющих августейшую волю, принимаются дворцовой почтовой службой только с соответствующим предписанием из канцелярии Его Императорского Величества. Так прямо и сказал, с полным осознанием государственности своей службы…
София страдальчески посмотрела на потолочную лепнину комнаты – гипсовый крылатый божок с отбитым носиком ответил ей из угла сочувственным взглядом – и протянула насупленному чину собственноручную её величества карандашную записку. «Податель сего действует по моему приказу и от моего имени».
Но дежурный секретарь не спешил одёргивать на изрядно выступающем брюшке лоснящийся сюртук, дабы встать перед тонкой ароматной бумагой навытяжку. Прежде он в сомнении покрутил заспанной физиономией, проштудировал изрядных размеров тетрадь, сшитую из грубых жёлтых листов, и подумал вслух, что наверняка у некой госпожи есть возможность добавить к сему несомненно драгоценному свитку другие убедительные аргументы – рвение младших служащих, к сожалению, низковато ценится. Да и молчание чего-то стоит.
Госпожа к такому повороту оказалась готова и легко рассталась с половиной имевшейся при ней наличности, посулив вторую при отправке послания.
Россыпь витиеватых благодарностей, которыми София разразилась на прощание, привёл чиновничка в замешательство – госпожа в дорогом чёрном платье как бы не сама звездочея, странно даме такого класса такие жесты… Уже давно скрылась она из виду и даже успела ворваться в свои покои, дабы дописать вчерашнее письмо племяннице, а чиновничек всё покряхтывал, щупал в жилетном кармане большую монету с профилем его величества, и недоумённо покачивал головой.