Сальватор. Книга I
– Как! Господин Жакаль уже вернулся? – воскликнул Жибасье.
– Да. Это так.
– И когда же?
– Сегодня в шесть часов утра.
– И вы мне об этом не сказали! – загремел Жибасье.
– Но ведь вы меня об этом не спрашивали, ваше превосходительство, – униженно пробормотал полицейский.
– Вы правы, друг мой, – произнес, смягчившись, Жибасье.
– Друг мой! – прошептал полицейский. – Ты назвал меня своим другом, о великий человек! Что же я могу для тебя сделать? Приказывай!
– Да пойти со мной к господину Жакалю, черт возьми! И немедленно!
– Пошли! – решительно произнес полицейский, сделав метровый шаг, несмотря на то, что его рост позволял шагать только по два с половиной фута.
Жибасье попрощался со всеми взмахом руки, пересек двор, прошел под сводом, ведущим к двери, потом повернул налево к небольшой лестнице, по которой, как мы помним, входил и Сальватор, затем поднялся на третий этаж, прошел по темному коридору и подошел наконец к двери кабинета господина Жакаля.
Дежурный полицейский, признав не Жибасье, а его спутника, немедленно распахнул двери кабинета господина Жакаля.
– Да что с вами, болван? – послышался голос господина Жакаля. – Я ведь вам сказал, я не принимаю никого, кроме Жибасье!
– Я здесь, господин Жакаль! – громко сказал Жибасье.
А затем, повернувшись к полицейскому, произнес:
– Слышали, он не принимает никого, кроме меня?
Полицейский оперся о стену, чтобы не рухнуть на колени.
– Ладно, – сказал ему Жибасье. – Следуйте за мной. Я обещал вам быть снисходительным и сдержу свое обещание.
И вошел в кабинет господина Жакаля.
– Как, это вы, Жибасье? – сказал удивленный начальник. – Я назвал ваше имя на всякий случай…
– И оказали мне большую честь, господин Жакаль.
– Так вы что же, бросили того, за кем вам поручено было следить? – спросил господин Жакаль.
– Увы, мсье, – ответил Жибасье. – Это он меня покинул.
Господин Жакаль сурово насупил брови. Жибасье толкнул локтем полицейского, как бы говоря: «Видите, в какое положение вы меня поставили?» А вслух с виноватым выражением на лице произнес:
– Мсье, спросите вот у этого человека. Я не хочу усугублять его положение. Пусть он все расскажет сам.
Господин Жакаль поднял очки на лоб, чтобы увидеть, о ком идет речь.
– А, это ты, Фурришон, – сказал он. – Подойди поближе и расскажи нам, что ты натворил и почему мой приказ не был выполнен.
Фурришон лукавить не стал. Смирившись с судьбой, он, словно перед судом, рассказал только правду и ничего, кроме правды.
– Вы – просто осёл! – сказал полицейскому господин Жакаль.
– Именно так и сказал мне его светлость господин граф Баньерес де Тулон, – ответил полицейский с видом глубочайшего раскаяния.
Господин Жакаль, казалось, задумался, вспоминая, кто же этот умный человек, который сумел выразить раньше него точно такое же мнение о Фурришоне.
– Это я, – сказал, поклонившись, Жибасье.
– Ах так! Отлично, отлично, – произнес господин Жакаль. – Значит, вы сказали ему, что вы свой?
– Да, мсье, – ответил Жибасье. – Но должен вам признаться, что я пообещал этому бедолаге, видя его глубокое раскаяние в содеянном, что призову вас быть к нему снисходительным. Клянусь, что он согрешил только из-за чрезмерного рвения по службе.
– По просьбе нашего любимого и уважаемого Жибасье, – величественно произнес господин Жакаль, – я полностью прощаю вам ваш промах. Ступайте с миром и впредь будьте умнее!
Затем жестом руки показал несчастному полицейскому, что тот может быть свободным. Полицейский, пятясь, покинул кабинет.
– А теперь, дорогой мой Жибасье, – сказал господин Жакаль, – не соблаговолите ли разделить со мной мой скромный завтрак?
– С искренней радостью, – ответил Жибасье.
– Тогда пройдем в столовую, – сказал господин Жакаль и пошел вперед.
Жибасье проследовал за ним.
Глава V
Дар провидения
Господин Жакаль жестом пригласил Жибасье сесть.
Стул, предназначавшийся Жибасье, стоял напротив стула господина Жакаля, и их теперь разделял стол.
Господин Жакаль жестом разрешил Жибасье сесть, но тот, желая показать хозяину, что и ему не чужды были законы светского обращения, произнес:
– Прежде всего позвольте мне, дорогой мсье Жакаль, поздравить вас с возвращением в Париж.
– Соблаговолите принять от меня подобные поздравления по тому же самому поводу, – учтиво ответил господин Жакаль.
– Хочу надеяться, – сказал Жибасье, – что ваше путешествие прошло вполне удачно.
– Удачнее и быть не может, дорогой мсье Жибасье. Но, прошу вас, давайте прекратим обмениваться любезностями. Усаживайтесь, пожалуйста.
Жибасье сел.
– Отведайте вот этой отбивной.
Жибасье положил отбивную в свою тарелку.
– Подайте вашу рюмку.
Жибасье протянул.
– А теперь, – произнес господин Жакаль, – ешьте, пейте и слушайте, что я вам скажу.
– Я весь внимание, – сказал Жибасье, погружая свои великолепные зубы в мясо отбивной.
– Итак, дорогой мсье Жибасье, – продолжил господин Жакаль, – из-за глупости этого полицейского вы потеряли след порученного вам человека?
– Увы! – ответил Жибасье, кладя обглоданную дочиста косточку на краешек тарелки. – Я просто в отчаянии от этого!.. Получить такое важное задание, так великолепно – иначе не скажешь – начать его выполнение и пойти ко дну в самом порту!
– Это – несчастье.
– Я сотню лет не смогу простить себе этого…
И Жибасье жестом выразил всю глубину своего отчаяния.
– А вот я, – спокойно произнес господин Жакаль, сделав глоток бордоского и прищелкнув языком, – буду более снисходительным: я вам это прощаю!
– Нет-нет, мсье Жакаль! Нет, я не достоин прощения, – сказал Жибасье. – Я вел себя, как последний болван. Скажу больше, я оказался даже глупее этого полицейского.
– А что бы вы смогли с ним сделать, дорогой мсье Жибасье? Мне кажется, что при данных обстоятельствах очень подходит пословица: «Сила солому ломит»…
– Мне следовало сбить его с ног и побежать вслед за Сарранти.
– Да вы бы и двух шагов не смогли сделать! На вас тут же набросились бы его помощники.
– О! – только и воскликнул Жибасье, потрясая кулаками, как бог рукопашного боя Аякс.
– Но я вам повторяю, что вы прощены, – снова произнес господин Жакаль.
– Но если вы меня прощаете, – сказал Жибасье, разом прекратив свою очень выразительную пантомиму, – значит, вы знаете, как найти нашего человека. Вы ведь позволите мне так его называть?
– Что ж, придумано неплохо, – ответил господин Жакаль, с удовлетворением отметив про себя, что Жибасье оказался достаточно умен для того, чтобы сообразить, что коль скоро начальник не беспокоится о пропаже нужного им человека, то это означает, что у него нет причин волноваться на сей счет. – Совсем неплохо! В награду за это, дорогой мсье Жибасье, я разрешаю вам и впредь называть мсье Сарранти нашим человеком. Он действительно ваш, поскольку вы его потеряли после того, как обнаружили, и мой, поскольку я снова нашел его после того, как вы его потеряли.
– Быть того не может, – удивленно произнес Жибасье.
– Чего же?
– Что вы его нашли.
– И все же это – именно так.
– Но как все произошло? Ведь с того момента, как я потерял его след, не прошло и часа!
– А я нашел его всего лишь пять минут тому назад.
– И теперь прочно сели ему на хвост? – спросил Жибасье.
– Да нет! Вы ведь знаете, что в отношении его следует действовать особенно тонко. Я, конечно, сяду ему на хвост, или, вернее, это сделаете вы… Только на этот раз больше его не теряйте, поскольку я, возможно, не смогу найти его так же быстро.
Жибасье тоже очень надеялся вновь найти Сарранти. Он помнил, что накануне на Почтовой улице четверо заговорщиков и господин Сарранти договорились встретиться в церкви Вознесения, но опасался, что господин Сарранти что-нибудь заподозрит и не явится в условленное место.
Впрочем, Жибасье не стремился заранее показать, что у него есть след.
Вот он и решил отнести на счет своей гениальности обнаружение следа Сарранти, говоря языком охотников.
– И как же я смогу снова его найти? – спросил он господина Жакаля.
– Идя по его следу.
– Но ведь я потерял его…
– След никогда не теряется, Жибасье, если охотой занимаются такой загонщик, как я, и такая ищейка, как вы.
– В таком случае, – сказал Жибасье, уверенный в том, что господин Жакаль хвалится, и решив вызвать его на откровенность, – нам нельзя терять ни минуты.
И вскочил, словно бы желая немедленно пуститься на розыски господина Сарранти.
– От имени Его Величества, чью корону вы имеете честь защищать, я благодарю вас за ваше стремление поскорее взяться за дело, дорогой мсье Жибасье, – сказал господин Жакаль.
– Я всего лишь самый ничтожный, но самый преданный подданный короля! – произнес Жибасье, скромно опустив голову.
– Хорошо! – промолвил на это господин Жакаль. – Будьте уверены в том, что ваша преданность будет вознаграждена. Королей можно обвинить в чем угодно, но только не в неблагодарности.
– Нет, благодарными могут быть только народы, – ответил Жибасье, по-философски подняв глаза к небу. – Ах!..
– Браво!
– Во всяком случае, дорогой мсье Жакаль, не принимая в расчет неблагодарность королей и признательность народов, позвольте мне заверить вас в том, что я целиком и полностью в вашем распоряжении.
– Хорошо. Но будьте любезны скушать крылышко вот этого цыпленка.
– Но пока я буду есть это крылышко, мсье Сарранти от нас ускользнет!..
– Никуда он не денется: он нас ждет.
– Где же?
– В церкви.
Жибасье посмотрел на господина Жакаля с возрастающим удивлением. Каким же это образом господин Жакаль узнал то, что было известно только ему одному?
И решил узнать, докуда же простирается осведомленность господина Жакаля.
– В церкви! – воскликнул он. – Я так и думал!
– Почему?
– Потому что человек, столь стремительно скачущий по дорогам, – ответил Жибасье, – может поступать так только для того, чтобы спасти свою душу.
– Вы снова приятно меня удивляете, дорогой мсье Жибасье! – ответил на это начальник полиции. – Я вижу, вы очень наблюдательны, и поздравляю вас с этим. Ибо отныне вы будете заниматься только наблюдением. И повторяю вам, что вы найдете нужного вам человека в церкви.
Жибасье решил узнать, все ли было известно господину Жакалю.
– И в какой же он церкви? – спросил он, надеясь, что господин Жакаль хотя бы чего-то не знает.
– В церкви Вознесения, – просто ответил господин Жакаль.
Это еще больше удивило Жибасье.
– Вы ведь знаете, где находится церковь Вознесения? – переспросил господин Жакаль, видя, что Жибасье не отвечает.
– Конечно, черт возьми! – пробормотал Жибасье.
– Но, несомненно, понаслышке, поскольку не думаю, что вы – очень ревностный верующий.
– У меня, как и у других людей, своя вера, – ответил Жибасье, с блаженным видом возведя очи горе.
– Я был бы не против, если бы вы мне о ней рассказали, – произнес господин Жакаль, наливая Жибасье кофе. – Когда у нас выпадет свободная минутка, я с удовольствием послушаю вашу теологическую платформу. Вы ведь знаете, у нас на Иерусалимской улице много великих богословов. Долгое пребывание в замкнутом пространстве, очевидно, привело вас к медитации. И когда у нас будет свободное время, я с удовольствием выслушаю вашу теорию на этот счет. Но пока, к несчастью, время нас подгоняет, и сегодня мы этого удовольствия получить не сможем. Но поскольку вы мне пообещали, это всего лишь небольшая отсрочка.
Жибасье, слушая начальника, смаковал свой кофе и хлопал глазами.
– Итак, – продолжил господин Жакаль, – вы сможете найти нужного вам человека в церкви Вознесения.
– На заутренней, на обедне или же на вечерне? – уточнил Жибасье, и на лице его было написано непонятное, одновременно лукавое и наивное, выражение.
– На большой мессе.
– Значит, в половине двенадцатого?
– Если хотите, будьте там в половине двенадцатого. Но нужный вам человек придет не раньше полудня.
Именно это время и было назначено накануне.
– Но ведь уже одиннадцать! – воскликнул Жибасье, взглянув на настенные часы.
– Да успокойтесь! Этак вы нетерпеливы! Успеете вы еще помолиться.
И господин Жакаль налил водки в чашку Жибасье.
– Gloria in excelsis![1] – произнес Жибасье, поднимая чашку, словно это была дароносица.
Господин Жакаль кивнул как человек, уверенный в том, что эта честь была им вполне заслужена.
– А теперь, – сказал Жибасье, – разрешите мне сказать вам кое-что. Но не затем, чтобы умалить вашу проницательность, перед которой я склоняю голову и которой восхищен…
– Говорите!
– Я знал все то, о чем вы только что мне рассказали…
– Неужели?
– Да, знал. И вот откуда…
И Жибасье рассказал господину Жакалю обо всем, что произошло на Почтовой улице. Как он выдал себя за заговорщика, как вошел в дом, как узнал о том, что встреча была назначена на полдень в церкви Вознесения.
Господин Жакаль слушал с вниманием, которое выражало немое уважение мудрости и ловкости собеседника.
– Значит, – сказал он, когда Жибасье закончил свой рассказ, – вы полагаете, что на этих похоронах будет много народа?
– По меньшей мере пять тысяч человек.
– А в самой церкви?
– Сколько смогут поместиться. Тысячи две-три.
– В такой толпе вам будет нелегко найти нужного человека, дорогой мой Жибасье.
– Ну что ж! В Евангелии сказано: «Ищи и обрящешь».
– Но я смогу облегчить вашу задачу!
– Вы!
– Да. Ровно в полдень он будет стоять у третьей слева от входа колонны и разговаривать с монахом-доминиканцем.
Теперь дар провидения господина Жакаля так поразил Жибасье, что он, подавленный таким превосходством, молча поклонился, взял шляпу и вышел.
Глава VI
Два джентльмена с большой дороги
Жибасье вышел из дома на Иерусалимской улице как раз в тот момент, когда, оставив у Кармелиты портрет святого Гиацинта, Доминик большими шагами спускался по улице Турнон.
Во дворе префектуры толпы уже не было: там находилась только одинокая группка из трех людей.
От нее отделился какой-то человек. В этом приближавшемся к нему маленьком худеньком человечке с землистым цветом лица, черными блестящими глазами и сверкающими зубами Жибасье узнал своего коллегу Карманьоля, подручного господина Жакаля, того самого, кто в Кёле передал ему инструкции их общего начальника.
Жибасье остановился с улыбкой на губах.
Они обменялись приветствиями.
– Вы сейчас направляетесь в церковь Вознесения? – спросил Карманьоль.
– А разве мы не должны отдать последние почести останкам великого филантропа? – ответил вопросом на вопрос Жибасье.
– Разумеется, – сказал Карманьоль. – Я ждал, когда вы выйдете от господина Жакаля, чтобы переговорить с вами о порученном нам задании.
– С превеликим удовольствием. Давайте говорить на ходу. Так не будет казаться, что время идет очень медленно. Мне, во всяком случае.
Карманьоль согласился.
– Вы знаете, что нам надо будет там сделать?
– Я должен не спускать глаз с одного человека, который будет стоять у третьей слева от входа колонны и разговаривать с неким монахом, – сказал Жибасье, все еще не пришедший в себя от столь точных инструкций.
– А я иду туда для того, чтобы арестовать этого человека.
– Как это – арестовать?
– Очень просто. В нужное время. Вот это я и должен был вам передать.
– Вам поручено арестовать мсье Сарранти?
– Ни в коем случае! Я арестую мсье Дюбрея. Он сам себя так называет, ему не на что будет пожаловаться.
– Значит, вы арестуете его как заговорщика?
– Нет, как бунтовщика.
– Значит, возможен серьезный бунт?
– Насчет серьезного вряд ли. Но волнения будут.
– А не слишком ли неосторожным будет, дорогой коллега, – сказал Жибасье, остановившись, чтобы придать вес своим словам, – не будет ли неосторожным затеять смуту в такой день, когда весь Париж будет на ногах?
– Вы правы. Но ведь пословица говорит: «Кто не рискует, тот не выигрывает».
– Это несомненно, но на сей раз мы ставим на карту всё.
– Но играть-то мы будем краплеными картами!
Это немного успокоило Жибасье.
Но все же на лице его осталось обеспокоенное, вернее, задумчивое выражение.
Было ли это следствием тех страданий, которые перенес Жибасье на дне Говорящего колодца и которые накануне снова нахлынули на него? Или это усталость от стремительной гонки и быстрого возвращения наложила на его чело обманчивую печать сплина? Как бы то ни было, но граф Башрес де Тулон казался в этот момент очень озабоченным или сильно обеспокоенным.
Карманьоль заметил это и не смог удержаться, чтобы не поинтересоваться причиной, когда они свернули с набережной на площадь Сен-Жермен-л'Оксерруа.
– Вы чем-то озабочены? – спросил он.
Жибасье вышел из задумчивости и тряхнул головой.
– Что? – переспросил он.
Карманьоль повторил свой вопрос.
– Да, вы правы, друг мой, – ответил Жибасье, – меня удивляет одна мысль.
– Черт возьми! Не много ли чести для одной мысли! – воскликнул Карманьоль.
– Но она не дает мне покоя.
– Скажите же, в чем дело! И если я смогу избавить вас от сомнений, я буду считать себя счастливейшим из смертных.
– Дело вот в чем: мсье Жакаль сказал мне, что я смогу найти нашего человека ровно в полдень в церкви Вознесения рядом с третьей колонной слева от входа.
– Да, около третьей колонны.
– Он будет разговаривать с каким-то монахом?
– Со своим сыном, аббатом Домиником.
Жибасье посмотрел на Карманьоля с тем же выражением на лице, что и в разговоре с господином Жакалем.
– Н-да, – сказал он. – Я-то считал себя осведомленным… Теперь мне кажется, что я ошибался.
– К чему такое самоуничижение? – спросил Карманьоль.
Жибасье несколько секунд молчал. Было видно, что он прилагал неимоверные усилия для того, чтобы пронзить своими рысьими глазами тот мрак тайны, который его окружал.
– Так вот, – произнес он наконец, – во всем этом кроется какая-то огромная ошибка.
– С чего вы это взяли?
– А если все это правда, то я чувствую по отношению к нему одновременно удивление и восхищение.
– К кому же это?
– К мсье Жакалю.
Карманьоль сдернул с головы шляпу жестом хозяина бродячего цирка, говорящего с мэром или другим представителем власти.
– И в чем же, по-вашему, ошибка? – спросил он.
– Да в этой самой колонне и в монахе… Я допускаю, что мсье Жакаль знает о том, что было, допускаю и то, что он знает обо всем, что происходит сейчас…
Карманьоль подтверждал каждую фразу Жибасье кивком головы.
– Но чтобы он знал и то, что произойдет в будущем… Вот этого я никак понять не могу, Карманьоль.
Карманьоль захохотал, обнажив свои белые зубы.
– А как вы объясняете то, что он знает обо всем, что было и есть? – спросил он.
– Ну в том, что мсье Жакаль догадался, что Сарранти пойдет в церковь, нет ничего удивительного: когда человек рискует своей жизнью, делая попытку свергнуть правительство, он, естественно, обращается за помощью к религии и просит заступничества святых. Нет ничего удивительного и в том, что мсье Жакаль угадал, что Сарранти пойдет именно в церковь Вознесения: именно этой церкви сегодня суждено стать очагом восстания.
Карманьоль продолжал кивками головы подтверждать то, что говорил Жибасье.
– Опять же ему было очень просто догадаться, что мсье Сарранти будет находиться в церкви не в одиннадцать часов, а где-то с половины двенадцатого до без четверти двенадцать: заговорщик, половину ночи посвятивший своим козням, если только он не обладает сверхкрепким здоровьем, не пойдет радовать душу первой утренней мессой. В том, что он угадал, что Сарранти будет стоять у колонны, я тоже не вижу ничего удивительного: после трех-четырех дней и ночей скачки без сна и отдыха человек должен чувствовать усталость и испытывать потребность к чему-то прислониться. Вот он и прислонится спиной к колонне, чтобы отдохнуть. И, наконец, я допускаю, что путем логической дедукции мсье Жакаль угадал, что мой человек будет стоять скорее слева, чем справа от входа, поскольку главарь оппозиции, естественно, должен выбрать левую сторону. Все это, конечно, необычно, умно, но ничего удивительного в этом нет, поскольку даже я об этом смог догадаться. Но вот что меня удивляет, озадачивает, приводит в полное недоумение…
Жибасье умолк, словно пытаясь разгадать эту загадку огромным усилием своего интеллекта.
– Так что же это?.. – спросил Карманьоль.
– Так это то, каким образом мсье Жакаль смог угадать, к какой именно колонне прислонится спиной Сарранти, в какое именно время он это сделает и почему какой-то монах будет разговаривать с ним как раз в то время, когда он будет подпирать эту колонну.
– Как?! – воскликнул Карманьоль. – И из-за этого-то у вас такое озабоченное выражение на лице, господин граф?!
– Да, именно из-за этого, – ответил Жибасье.
– Так это же объясняется столь же просто, как и все остальное.
– Ну да?
– Проще и быть не может.
– Что вы говорите?
– Честное слово!
– Ну тогда сделайте одолжение и откройте мне по-дружески эту тайну.
– С огромным удовольствием.
– Слушаю вас.
– Знаете ли вы Барбет?
– Я знаю улицу с таким именем: она начинается от улицы Трех Павильонов и заканчивается у Старой улицы Тампля.
– Это не то.
– Я знаю, что есть ворота Барбет, которые были частью построенной Филиппом-Августом крепостной стены, но ворота эти названы в честь Этьена Барбетта, парижского дорожного смотрителя, управителя монетного двора и прево торговой гильдии.
– Это тоже не то.
– Я знаю также, что существует дворец Барбет, в котором Изабелла Баварская родила дофина Карла VII. Именно у дверей этого дворца дождливой ночью 23 ноября 1407 года был убит вышедший из него герцог Орлеанский…
– Довольно! – воскликнул Карманьоль, тяжело дышавший, словно человек, которого заставляют проглотить лезвие сабли, – довольно! Еще несколько слов, Жибасье, и я пойду требовать для вас кафедру истории.
– Что поделать, – произнес в ответ Жибасье, – меня погубила именно ученость. Но что вы имеете в виду, говоря слово Барбет: улицу, ворота или дворец?
– Ни то, ни другое, ни третье, о, ученейший бакалавр, – сказал Карманьоль, глядя на Жибасье с восхищением и перекладывая кошелек из правого кармана в левый, другими словами, убирая его подальше от своего спутника, и, возможно, не без основания полагая, что следует ожидать чего угодно от человека, который признался, что знает так много, и, несомненно, утаил, что знает еще больше.
– Нет, – продолжил Карманьоль. – Я говорю о моей Барбет: она сдает напрокат стулья в церкви Святого Якова и живет в Виноградном тупике.
– О! Что это такое – пракатчица стульев из Виноградного тупика, – презрительно произнес Жибасье. – Ну и знакомые у вас, Карманьоль!
– Знакомства надо иметь повсюду, господин граф.
– Ну, так что же дальше?.. – спросил Жибасье.
– Так вот я и говорю, что Барбет сдает напрокат стулья, и такие стулья, на которые мой приятель «Длинный Овес»… Вы ведь знаете «Длинного Овса»?
– Видел.
– Ну вот, на этих стульях не гнушается сидеть даже мой приятель «Длинный Овес».
– Но какое отношение имеет к тайне, которую я хочу узнать, какая-то женщина, сдающая внаем стулья, на которых не гнушается сидеть ваш приятель «Длинный Овес»?
– Самое непосредственное.
– Продолжайте, – сказал Жибасье, останавливаясь, хлопая глазами и вращая большими пальцами сложенных на животе рук. Иными словами, используя все оттенки голоса и все жесты для того, чтобы показать: «Ничего не понимаю».
Карманьоль тоже остановился. Его улыбка источала огромную радость победителя.
Часы церкви Вознесения пробили три раза.
Собеседники, казалось, забыли обо всем на свете, слушая этот бой.
– Без четверти двенадцать, – произнесли они хором. – Ладно, время у нас еще есть!
Это восклицание доказывало, что каждый из них придавал большое значение начатому разговору.
Но поскольку интерес Жибасье был большим, чем интерес Карманьоля, ибо это Жибасье расспрашивал Карманьоля, а тот лишь отвечал, то разговор продолжил именно Жибасье:
– Слушаю вас.
– Вы, вероятно, не ведаете того, дорогой коллега, потому что вы несколько по-другому относитесь к нашей святой вере, что все женщины, сдающие напрокат стулья в церквах, прекрасно знают друг друга.
– Признаюсь, я этого совершенно не ведаю, – сказал Жибасье с полной откровенностью, присущей людям сильным.
– Так вот, – продолжал Карманьоль, довольный тем, что может сообщить нечто новое такому образованному человеку, – эта женщина, что сдает внаем стулья в церкви Святого Якова…