Бунт Афродиты. Секс-рассказы

Хотите верьте,

хотите нет.

(Джон Краули. «Дэмономания»)

Бунт Афродиты

Губы Михаила поднимались по атласной коже внутренней стороны бедра лежащей на спине девушки, она была горячей и влажной, чуть подрагивала, пульсировала, под ней ощущался нарастающий пульс желания. Руки девушки были подняты и пристегнуты к кровати блестящими наручниками, глаза ее были закрыты, темно-рыжие волосы обрамляли бледно-розовое лицо, напряженное от предвкушения волны наслаждения. Ноги девушки были широко раздвинуты, роза «Эдем» раскрыла свои лепестки, покрытые росой, одуряющий запах проникал Михаилу через ноздри прямо в мозг. Он поднялся чуть выше, раздвинул пальцами нежные губы, увидел влажный блеск трепещущей плоти, провел между ними языком, ощутил знакомый терпкий вкус, двинул язык вперед, потом поднял его вверх и тронул обнаженный кончик клитора, почувствовал явное дрожание бедер, обхватил клитор губами, втянул в себя, продолжая трогать его языком, поднял руки и нашел пальцами торчащие соски, сжал их и повернул, будто заводил старинные часы. Колени девушки резко дернулись и ударили его в ребра, бедра поднялись и сжались, утопив его в пещере с сакральными дарами богини любви; он задыхался, двинул голову назад, но капкан не отпускал его, в уши его проник древний утробный крик удовлетворенной самки, перешедший в череду стонов, он резко дернулся назад, вырвался, перевернулся на спину и открыл глаза.

Левая рука его двинулась в сторону, походила по пустому месту и сообщила ему то, что он и так сам знал – он лежал на кровати один; глубокий вздох вырвался из его груди. Он отбросил одеяло, член его резво спружинил и уставился в потолок; Михаил прижал его вниз и отпустил – тот катапультой вернулся в прежнее положение. Ну и чего зря торчать. Стой – не стой – ничего тебе не обломится. Давай вставать, Майкл. Да, мать его перемать, давай вставать. Как восставший из гроба Лазарь он опустил ноги на пол и пошляпал в ванную. Все тело его было окутано ватной вялостью, только стрелка компаса упрямо показывала на север. Он тщетно постоял над унитазом и залез в душевую кабину. Взбодримся? Да ну его в жопу. Он открыл горячую воду, откинул голову назад и закрыл глаза. Минут через десять он почистил зубы и вперился в зеркало над раковиной. Да, красавиц ты еще тот. Ну, что ж тут уже поделаешь. Ничего не поделаешь. Надо кофе выпить.

На кухне он забрал у кофеварки старую бабушкину кружку, провел над ней носом, сёрбнул кофе, сел на стул и закурил первую сигарету. На столе лежал лист бумаги, на котором аккуратным почерком крупными буквами было выведено: «Не хочу больше так. Прощай». Белка таки ушла. Надежда на то, что это был только дурной сон, испарилась с тихим всхлипом.

В пятницу он вернулся домой поздно: был на встрече с новым крупным поставщиком, они заключили сделку, которая обещала обоим хорошие деньги: Михаил собирался добавить на свой сайт все товары «Apple». «Самсунг» он продавал давно, а «Яблоки» только изредка, под заказ. В голове у всех плавала легкая эйфория от предвкушения, хотелось ее продлить, и они отправились в «Гамбринус», где холодный «Будвайзер» еще улучшил и без того приподнятое настроение. Есть ничего почти и не ели, только грызли всякую сушено-соленую разность, зато пиво янтарным водопадом лилось в глотки, звучали тосты, бокалы сшибались с громким стуком, пена расплескивалась морскими брызгами. Константин, его новый партнер, куда-то позвонил, и скоро к ним присоединились несколько девушек. Девушки от пива отказались и затребовали шампанского. Потом он помнил пузатую бутылку гранатового «Bols Cherry Brandy», помнил, как бумкала мызыка, как чьи-то руки обвивали его шею, а упругий язык пытался забраться ему в рот. Очнулся он на улице с дымящейся сигаретой в левой руке, правая сама достала телефон и кликнула по номеру Тимки, его лучшего друга, с которым они вместе начинали и до сих пор вели бизнес.

– Брат! Братушка…

– Ну ты, блин, где?!

– Я? Я в «Гамбринусе».

– Подписали?

– Да! Все путем! Слушай, тут такие телки! Приезжай! У нас…

– Никуда не ходи. Я щас буду.

– Да я и не со…

Он обалдело уставился на анимацию отбоя, затянулся сигаретой, выбросил ее и вернулся в зал. Дальше воспоминания из фильма превратились в gif-файл: отчетливо он запомнил только, как Константин при прощании почему-то вспомнил казаков и решительно заявил, что надо выпить «на коня», словно по волшебству откуда ни возьмись явилась бутылка «Smirnoff». Михаил в ответ вспомнил Ивана Грозного и тогдашние десять традиционных прощальных рюмок…

Вчера он проснулся ближе к обеду. Дома никого не было, что его порадовало, пока после душа он не попал на кухню и не увидел записку. Тогда, не пив кофе, он ринулся в спальню, открыл шкаф и обнаружил, что одежды стало несколько меньше и не хватает одного чемодана. Он схватил телефон и набрал номер Белки. И что ты ей скажешь? А, все равно. Телефон был вне зоны. Он побрел на кухню, сделал кофе и плюхнулся на стул. Дым от вирджинского табака отказался соединиться со вкусом арабики, во рту было гадко, на душе мерзко.

Бэла, его девушка, с которой они жили вместе уже несколько лет, работала в Мухосранской райбольнице главной медсестрой и училась на медицинском. Он был ее старше, и знакомы они были с детства. Очень долго он воспринимал ее как пацанку со сбитыми коленками и не обращал внимания на знаки, который любой нормальный мужчина давно бы расшифровал. Опыт общения с девушками у Михаила был тогда весьма небогат, но наконец-то и до него дошло, что Белка давно превратилась в статную красивую девушку с крутыми бедрами и круглой попкой, он сделал пробный шаг… А потом жизнь его изменилась так круто, что он и до сих пор не переставал этому удивляться. Их с Тимкой бизнес резко пошел в гору, появились деньги, он сделал в бабушкиной квартире ремонт, а потом и докупил соседскую, объединив их в одну. Белка заставила его выбросить старую мебель, и жилье их превратилось в подобие Версальского дворца, если бы его декорацией занимался Рогожин. На спальню он угрохал бешеные деньги, и теперь там стоял гарнитур «Людовик ХV», все было выдержано в пурпурно-розовых тонах, над кроватью был даже небольшой балдахин, а стену украшала репродукция «Рождения Венеры» в золоченой раме.

Жизнь его была похожа на причудливое соединение в арт-хаусный фильм «Анжелики» и ковбойских вестернов. Их спальня хранила бесчисленные секреты любовных сражений, где он бывал сверху и снизу, Белка была одета в атлас и бархат, а иногда и в кожаный ошейник с поводком. Сам он часто представлял ее брыкливой лошадкой, на которую он твердой рукой набрасывал лассо, усмирял и приводил в стойло в стиле рококо: она любила покрутить хвостом, любила нравиться мужчинам, ей нравились рискованные наряды, привлекающие всеобщее внимание. Михаил сам же и покупал ей эти наряды, а потом страшно ее ревновал. Была она даже несколько раз и слегка порота, когда он решал, что ее «верчение хвостом» зашло слишком далеко и пора это резко прекратить. Тогда их спальня ненадолго превращалась в красную комнату из «Пятидесяти оттенков», но как-то так выходило, что Белка и от этого получала удовольствие, и ему иногда приходило в голову, что она специально его провоцирует, взбрыкивает, чтобы быть укрощенной, убегает, чтобы быть пойманной, и даже наказания заканчивались бурным оргазмом, а сцены примирения грозили разнести спальню в пух и прах.

По правде сказать, был он и сам не без некоторого греха. За эти годы он превратился из рефлексирующего подростка в уверенного в себе мужчину, женщины это сразу чувствовали и дарили его своим вниманием, к которому он не оставался совсем уж равнодушным. Но никогда они не изменяли друг другу, и никогда у них еще не доходило дело до «прощай».

***

Михаил курил уже третью сигарету, тщетно пытаясь найти успокоение и вспоминая, как он вчера тынялся по дому, поминутно хватался за телефон и звонил, потом заходил во все мессенджеры в поисках зеленого огонька, которого там не было, бегал на страницы Белки в фейсбуке и ВК, чего обычно не делал, не желая найти там очередной «компромат», – ничего нового не было. Он и сейчас проделал те же процедуры с тем же успехом.

Это она из-за пьянки ушла? Да не может быть. Не так уж часто я… Ну бывает, конечно. Пива с Тимкой попьем, туда-сюда… Скотина ты, Майкл, однако, редкая. Ну да. Это все Костя со своими «конями», а так бы все было хорошо. Контракт подписали… Угу. И что теперь? А теперь ты бы отдал все свои контракты, только бы она вернулась. Орала бы и грозилась огреть тебя сковородкой по кумполу. Пусть бы даже послала тебя выбивать ковры. А потом пылесосить. И на базар. И за хлебом. Может, пыль повытирать? Ну какая в жопу пыль, Майкл? Сказано тебе «прощай», а ты пыль. Ты еще пойди носки постирай – должно помочь. Это еще пещерные магические ритуалы. Чувствую, не помогут тебе грозные языческие боги. Гнев, богиня, воспой… на Майкла, Дуридомова сына. Вот наградил тебя папаша фамилией, чтоб ему там не икалось в Аиде. «Кто ж от богов бессмертных подвиг их к враждебному спору?» Чё ж делать теперь, богиня? Спаси и помоги. А я… Никогда больше водку с пивом мешать не буду. И даже пиво не буду пить. Да. Никогда. Целый месяц. Все. Решено. Полегчало? Нет.

Делать ничего не хотелось смертельно, даже мысль такая вызывала отвращение, Михаил забрал ноутбук и отправился в гостиную, бухнулся на диван и включил музыкальный канал. Shakira пела противным китайским голосом, но она была рыжей, а бедра ее были точно, как у Белки; эрекция не заставила себя ждать. Он открыл ноутбук и разархивировал папку с фотографиями и видео Белки. Крит. Там ты ее тоже потерял. Бегал по лабиринту БДСМ-клуба как угорелый, пока не нашел ее в каком-то закутке распятую на Андреевском кресте, обкуренную, с задранным подолом. А какой-то пидор водил у нее между ног страусовым пером, да еще и снимал все это на камеру. Михаил вспомнил, как он с яростью схватил треногу и грохнул ею того типа поперек спины – тот упал без чувств на пол, камера разлетелась на мелкие кусочки, и он вытащил из нее карту памяти. Освобожденная Белка без сил упала на его плечо, они выбрались из клуба и бросились бежать. Оба были до края возбуждены, вернулись в отель и бросились на кровать, он поставил девушку на четвереньки, собрал ее волосы в хвост и намотал на руку, хлопал ее по попке, двигался в ней как поршень паровоза, она стонала и кричала, успела кончить три раза, упала без сил на постель и перевернулась на спину, а он сидел у нее между ног с торчащим членом и никак не мог кончить, пока она не спросила: А ты меня там захотел, как увидел, скажи правду? – тогда он выстрелил в нее упругой белесой струей. Потом он сидел на террасе и курил, а Белка валялась рядом на газоне, закинув руки за голову, блаженно улыбаясь, вся покрытая спермой; она сводила и разводила колени и показывала ему язык. Сейчас он нашел этот кадр, ощутил дикое напряжение в паху, вскочил, достал член, сильно сжал головку и бросился в ванную.

Он сидел на кухне, тяжело дышал и судорожно втягивал в себя дым сигареты. Они не часто вспоминали этот эпизод вдвоем, хотя Белка однажды призналась, что испытала тогда в подвале клуба, когда он вошел, дикое возбуждение от стыда, а он, подняв на поверхность воспоминания, ясно видел всю непристойность этой сцены и, тем не менее, свое желание поиметь ее прямо там, не снимая с креста.

Он осознал, что ему всегда нравились и возбуждали девушки с поднятыми руками – даже больше, чем с раздвинутыми ногами. Руки сами просились в наручники, это отсекало вечное женское убегание, на какой-то момент фиксировало его власть над ними и вызывало первобытное удовлетворение охотника, поймавшего жертву. Белка соглашалась на такую позу почти всегда, он даже не снимал наручники с кровати, а просто засовывал их за матрас. Как-то раз он долго тынялся по квартире, обуреваемый смутным желанием, пока не нашел два золоченых крючка с дюбелями и не ввинтил их в простенок за шкафом, не объяснив себе, зачем он это сделал. Это действие само собой выветрилось у него из головы и никогда не вспоминалось, пока однажды Белка опять что-то утворила, он мучился от ревности, она, вернувшись домой, все отрицала, ластилась к нему, но желание к нему никак не приходило, злость била из ушей, и он мрачно лежал на своей половине кровати. Тогда она сама предложила наказать ее, чтобы выгнать злость, и он вскочил, достал из тумбочки две пары наручников, утащил девушку в закуток меж шкафом и стеной, застегнул блестящие кольца у нее на запястьях, поднял ее руки и прицепил к золоченым крючкам. А она все повторяла: «Ну давай, Миша, давай», – и он впивался зубами в ее соски, таскал их, Белка переступала с ноги на ногу, стонала, он хлопал ее ладонью между ног, потом сжал ее клитор, ощутил на пальцах сакральную влагу, задрал ее правую ногу, вошел в нее и стал бешено двигаться, впечатывая ее в стену, она подняла и левую ногу, обняла его обеими за талию, двигала бедрами ему навстречу, пока не выгнулась, дернулась, закричала, как пойманная птица, и замерла. В ушах его и сейчас звучал ее утомленный голос: «Мишка, у меня вся пи*да мокрая. Ты из меня вытекаешь», – она любила иногда огорошить его соленым словом, и его это страшно возбуждало: в обычной жизни она никогда так не говорила, только в моменты возбуждения или полного расслабления после оргазма. «А чего это твой ху*ще торчит еще? Мало ему подлецу? Отстегни меня, я его пососу. Я же твоя маленькая сосочка, ты не забыл?».

Михаил взъерошил волосы пятерней и закурил новую сигарету. Я ничего не забыл. Разве такое можно забыть. Он опять проверил мессенджеры и нажал вызов – безответно.

В телевизоре звучал незнакомый тревожный голос, он посмотрел название клипа – Dermot Kennedy «Moments Passed». В черно-белом ролике старик перед смертью вспоминает себя молодым, в тумане перед его глазами все время мелькает девушка, улыбается ему, он мчится за ней на коне, падает в воду и там, в глубине, встречает эту девушку: они плывут друг к другу… Михаил вслушался в слова.

Мы смотрели на птиц, пока они не улетели,

Смотрели на розу, пока она не завяла.

А она сказала: "О, я знаю, любовь – это просто ветер,

Он может поднять меня в небо, а может и бросить на землю".

Мне было так хорошо с тобой, мы были рождены для того, чтобы гореть.

Я хотел побежать к тебе, может, я заблудился…

Ну, утешил тебя этот Кеннеди! Но как поет! Как про тебя все! «Когда она поцеловала меня, я ощутил вкус свободы». Ну кто ты был до Белки? Никто. Фуцик мухосранский.

Он открыл в браузере YouTube и забил в поиск Dermot Kennedy. «Giants». Слова проникали прямо в его душу:

Надежда и боль

Живут внутри меня.

Одно слово – и я буду твоим.

Мы были песней в тишине…

С самого начала я знал, что

Ты будешь той, кто меня освободит.

Невыразимая тоска спеленала его смирительной рубашкой и погрузила в туман. Он включал снова и снова черно-белый клип, мчался куда-то на коне, образ Белки мелькал перед его глазами и растворялся без следа. Тогда он открыл в ноутбуке имидж вьюэр и стал смотреть морские фотографии. Это Капри, последний день отпуска. Большую часть кадра занимали аквамарин морской воды и светлый сапфир неба, а в центре, будто только что рожденная Афродита, обнаженная Белка выходила из моря, подняв руки, она убирала назад волосы, глаза ее лучились счастьем, она улыбалась, кожа ее была покрыта бриллиантами капель воды, преломлявшими в себе солнечные лучи. Это ведь был ваш остров, и вы увезли его с собой, носили его внутри себя. «Когда это кончилось?» – спросил его Дермот Кеннеди в песне. Ничего не кончилось! Ничего! Не может этого быть!!!

***

Тогда, на Крите, Белка купила себе белый греческий хитон с разрезами по бокам и орнаментом по краю подола, они гуляли по городу, а она подначивала его, говоря, что сняла в примерочные трусики; он обнимал ее за талию, легонько проводил согнутым пальцем по попке, целовал ее в шею, а она обгоняла его, останавливалась и быстрым движением проводила ладонью по его паху. Они шли в шумной толпе, касались друг друга бедрами, трогали один другого легкими касаниями, Белка терлась грудью о его плечо, соски ее были напряжены и угадывались сквозь ткань; они ничего не говорили, только заглядывали в глаза, находя там подтверждение своим мыслям и желаниям. Воздух был напоен пряными субтропическими ароматами, казалось, что звезды афродизиаками мерцают в вечернем небе. Они не сговариваясь свернули с торговой улицы вправо, в узкую улочку, уходящую вверх, которая привела их к небольшой церкви. Они протиснулись один за другим в незапертые ворота, обошли церковь: никого вокруг не было, огни города померкли, купол черного неба был усыпан алмазами звезд. Михаил прижал Белку к камню стены, руки его нашли груди девушки, сжали соски, она двигала коленом у него между ног, губы их жадно соединялись. Белка чуть отодвинула его от себя, нажала ладонями на плечи, он опустился вниз, а она задрала полол. Трусиков на ней таки не было, и он водил языком по горячей мокрой коже ляжек; она с силой прижала его голову к себе и стала двигать бедрами: ее сок тек у него по лицу, она стонала сквозь стиснутые зубы, судорожно сжимала пальцами его вихры, потом замерла, охнула, расслабилась и отпустила его голову. Он поднялся, Белка притянула его к себе, прижалась к нему, отводила голову назад и заглядывала в глаза, целовала, взяв за уши, водила ладонями по его животу, задрав футболку. Рука ее расстегнула зиппер на его джинсах, забралась внутрь и освободила член, кончиком пальца потрогала головку, потом крепко ухватила ствол и двинулась от стены, ведя его за собой. «Пошли походим. Такая у нас будет экскурсия». Девушка двинулась вправо, завернула за угол: на них глянула из-за стены взошедшая луна. Вокруг церкви там и сям росли старые масличные деревья. Послышался явный скрип ворот, девушка утянула Михаила в тень дерева, спряталась за его спиной и стала двигать рукой шкурку на члене. Где-то за углом камешки скрипели под подошвами, буйная волна поднялась в чреслах Михаила, горячая струя вырвалась на волю, он изо всех сил сжал зубы, чтобы не застонать, Белка с силой двигала рукой, крепко обнимая его и кусая за плечо, семя его орошало древнюю землю Эллады, в голове его откуда ни возьмись всплыла строка Гесиода: "Белая пена взбилась вокруг от нетленного члена", переиначивая миф о рождении Афродиты. Он чувствовал себя могучим, но успокоенным богом, отдыхающим после акта творения. «Так ты теперь Уран?», – пронеслось у него в голове. «Ты ее породил? Или она тебя? Или вы…»

***

Михаил поднялся с дивана и побрел в спальню. Там он раскрыл дверцы шкафа и стал перебирать платья, знакомый запах наполнил его ноздри. Вот это ты купил ей в Париже, а она надела его на встречу одноклассников, и ты увидел ее фото в фейсбуке с торчащими сосками, видневшимися сквозь полупрозрачную вставку на груди. Ты злился, как Цербер на привязи, и влупил ей по заднице, когда она пришла домой. И сколько ж она тебе нервов вымотала, сучка малая. А теперь некому будет. Да. Он перебирал платья, пока не добрался до белого критского хитона, достал его, бросил на кровать, лег сверху и закрыл глаза. Вернись, Бельчонок, я никогда больше не буду тебя ревновать, и ходи в чем хочешь, хоть голой совсем…

***

Он стоял на набережной почему-то в Одессе, над ним трепыхался разноцветный холщовый зонт, перед ним стоял лоток: он торговал яблоками в гранатовой глазури. Стоял он тут уже давно, яблоки почти все раскупили, осталось одно. Ветер с моря шевелил его непослушные вихры, мимо неспешно фланировали люди, утомленные солнцем. Откуда-то доносилась песня Эроса Рамазотти, сзади него журчали фонтаны, струйки пота стекали по его коже под футболкой, он изнывал от безделья и ожидания. Ему страшно хотелось бросить все, добежать до моря, нырнуть и плыть навстречу солнцу, смывая с себя пот тревоги и усталости. Он всматривался в аквамариновую даль, будто надеясь увидеть там одинокий парус. Картину моря заслонила тень, он сфокусировал взгляд перед собой и увидел трех молодых женщин, остановившихся перед его лотком. Были они почему-то совершенно обнажены, волосы, украшенные драгоценными диадемами, трепал ветер. Слева стояла темноволосая, в теле, женщина с полной грудью, справа – блондинка с волнистыми волосами, а в центре – девушка с зелеными глазами, медно-рыжими волосами и острой конической грудью. Все три смотрели на него, губы их шевелились, но он не слышал слов. Молча он взял последнее яблоко и протянул рыжей девушке, та взяла его, лизнула глазурь и, глядя ему в глаза, произнесла: «Загадай желание. Будет тебе счастье».

Михаил расплющил глаза: он лежал на кровати, пальцы его сжимали белый хитон. Эх, блин, какое уж тут счастье. Пошли покурим, Майкл. Никаких вещих снов не бывает. Это Фрейд тебе сон подогнал, вытащив из тебя твое желание. Он побрел на кухню, поставил чайник, плюхнулся на стул и закурил, потом проделал привычные уже манипуляции с телефоном – ничего нового не было. Он налил себе кружку чаю и опять залез на страницу Белки в фейсбуке, стал крутить ленту вниз, будто перед ним был папирус жрецов, скрывающий ответ оракула, у которого он безуспешно пытался выведать свою судьбу. Ну почему же она ушла? Даже не поговорив. Я бы все исправил. Дал бы страшную клятву. Вот, даю страшную клятву. Пусть меня гром разразит, если я еще раз… Он рассматривал фотографии, наводил курсор на лайки, читал имена каких-то совершенно не известных ему людей, пока взгляд его не уперся в знакомое имя. «Вольдемар Боборыкин». Жар бросился ему в голову, он в три глотка выхлебал чай и грюкнул кружку о стол. Так это не почему она ушла, а к кому! Дуридомский ты Дуридом! Вот тебе и «Я так больше не могу». Вот все и встало на свои места! Она же говорила, что ей с ним хорошо. И пока ты тут денег собирался срубить, как Гефест ковал будущее счастье, она… с этим Аресом… А у него откуда же деньги. Ну дурак ты совсем. Когда она к тебе пришла, разве у тебя были деньги? Разве в деньгах дело? С милым и в шалаше… Ах ты, мать твою расперемать! Надо покурить срочно. Господи, да ты мокрый совсем. Надо в душ сходить, потом покурим.

Михаил бросился в ванную, посрывал с себя одежду и залез в душевую кабину. Холодную? Холодную! Колючие иголки кололи его со всех сторон, он вертелся под струями и вдруг с удивлением заметил, что ему стало легче – не от душа, а от того, что ответ был найден, все стало на свои места. Вот и найден мотив, теперь, господин комиссар… А что теперь? А хер его знает, товарищ майор, что теперь. Пошли покурим. Он выбрался из душа, растерся полотенцем, оделся и отправился в кухню. Там он закурил и стал строить план действий. Так, надо его адрес разыскать. Ну, это мы нараз сделаем. И телефон. Позвоним и… И что. И приедем. А там… А там уж увидим. Нужно еще в мединститут на кафедру позвонить – узнать его расписание. Лучше с утра заехать, чтоб один дома был. И сходу – в глаз. А потом… Да хер с ним потом. Посмотрим, что потом. Давай Тимке позвоним, пусть через ментов координаты его вычислит. Ну давай. Он набрал номер Тимура.

– Привет, брат.

– Привет. Ну ты чё, живой?

– Да так. Не очень.

– Чё, до сих пор не отошел? Пивчиком лечился?

– Да в жопу пивчик, Тимка. Белка ушла.

– Да я знаю. Звонил?

– А ты откуда… ааа… Дашка. Выключен телефон.

– Ну, ясно. И чё теперь.

– А теперь мне надо, чтоб ты мне координаты одного перца разузнал.

– А чё перец-то?

– А она к нему ушла.

– Да ты чё, правда? А ты как знаешь?

– Дедукция, Ватсон.

– И ты думаешь ему…

– Именно. Я думаю ему. Или ты думаешь, что я этому хрычу старому Белку отдам?

– Да не, я чё…

– Ну вот. Записываешь?

– Давай.

Михаил закурил новую сигарету и откинулся на спинку стула. Ну вот, как-то легче, когда знаешь, откуда ноги растут. И что с ними делать. Повыдергать, да и все кино. Так, давай в мединститут позвоним. Он набрал в поисковике текст, нашел телефон и позвонил – никто не взял трубку. О, да уже и вечер. Ладно, завтра с утра все и поделаем. А сейчас…

Ухо его чутко уловило скрежет ключа в замке, он сорвался с места и бросился в холл: на пороге стояла Белка в легком бирюзовом платье.

– А чемодан где?

– Там. Мне еще один нужен.

– А. Мало, значит. А место у него есть? Комнат сколько?

– У кого у него?!

– У Вольдемара Арнольдыча.

– Мишка. Ты и всегда был Дуридом. И теперь не поумнел. Не хочу я с тобой говорить. Отойди.

– Ну понятно. Я же не доцент. Что со мной говорить.

Девушка глянула на него через плечо и отправилась в спальню. Михаил поплелся за ней следом.