Шри Ауробиндо. Основы индийской культуры

3

Существует, однако, и другая точка зрения, согласно которой проблема, грубо и вызывающе сформулированная как конфликт культур, является, по сути, проблемой глубочайшего значения, вызовом всей человеческой мысли и затрагивает не только нашу, но и все ныне существующие цивилизации.

Рассматривая проблему нашей культуры с точки зрения ее прошлого и вклада, внесенного ею в развитие человечества, в сравнении с вкладом других культур, мы можем сказать, что индийская цивилизация была формой и выражением культуры столь же великой, сколь и культура других цивилизаций, известных истории: в ее рамках существовали великая религия, великая философия, великая наука, великая и многосторонняя мысль, великие литература, искусство и поэзия, великая организация общества и политики, великие ремесла, торговля и коммерция. В ней были свои негативные стороны, свои несовершенства и недостатки – но какая цивилизация совершенна, свободна от негативных аспектов? В нашей цивилизации были свои значительные пробелы, свои тупики, сферы, не облагороженные (или недостаточно облагороженные) культурой – но бывают ли цивилизации безупречные, лишенные недостатков? Тем не менее, наша древняя цивилизация способна выдержать самое придирчивое сравнение с прочими цивилизациями древности или средневековья. Она поставила более высокие цели, оказалась тоньше, многостороннее, любознательнее и глубже, нежели цивилизация Греции, благороднее и человечнее, нежели римская, масштабнее и духовнее, нежели древнеегипетская, значительнее и оригинальнее любой другой цивилизации Азии, интеллектуальнее европейской до XVIII века; индийская цивилизация обладала всеми качествами других и еще рядом дополнительных; из всех культур прошлого она была наиболее сильной, самодостаточной, плодоносной и обширной по масштабу влияния.

Если взглянуть с точки зрения настоящего и плодотворной деятельности прогрессивного Духа-Времени, то можно сказать, что даже сейчас, несмотря на переживаемый нами упадок, далеко не все у нас в дебете. Многие формы нашей цивилизации изжили себя и выродились, другие нуждаются в радикальных изменениях и обновлении. Однако это можно вполне отнести и к европейской культуре: при всей ее не так уж и давно обретенной прогрессивности и навыке к более быстрой приспосабливаемости в ней есть многое, что уже отжило и отслужило свое. Несмотря на все недостатки, несмотря на упадок, дух индийской культуры, ее основные, лучшие идеи, по-прежнему важны для всего человечества, а не для одной только Индии. Мы, индийцы, утверждаем, что эти идеи в сочетании с новыми потребностями и новыми идеями способны предложить не худшие, а гораздо лучшие решения для наших насущных проблем, чем те вторичные решения, которые поступают к нам из западных источников. Но помимо сравнений, относящихся к прошлому, и соображений настоящего, возможен и иной подход: с точки зрения идеального будущего. Существуют и отдаленные цели, к которым движется человечество, и по отношению к ним настоящее есть лишь грубый эскиз, а обозримое будущее – предмет наших чаяний и творческих устремлений – подготовительная стадия. Существует и не достигнутый уровень, который кажется нашему нынешнему мышлению несбыточной утопией, но который для более развитого человечества способен стать насущной реальностью, привычной сферой его повседневных интересов, подлежащей дальнейшему совершенствованию. Как соотносится индийская цивилизация с этим, пока не воплощенным будущим человечества? Основные идеи и мотивации Индии – освещают ли они путь, помогают ли продвижению к этому будущему или же замыкаются в самих себе без перспективы содействовать будущему эволюционному потенциалу земного шара?

Для некоторых иллюзорна сама мысль о прогрессе – они считают, что человечество вечно движется по кругу[27]. Более того, многим кажется, что величие человечества – в его прошлом, развитие же идет по нисходящей. Однако как раз это и есть иллюзия, и возникает она от того, что мы сосредоточиваемся на высочайших вершинах прошлого и не замечаем мрачных ущелий между ними или же, сосредоточившись на темных сторонах настоящего, отказываемся видеть в нем проявления света и добрые предзнаменования. Иллюзию порождают также неверные умозаключения, основанные на неравномерности прогресса. Ибо Природа осуществляет эволюцию через поступательное ритмичное чередование продвижения вперед и отступления вспять: день и ночь, сон и бодрствование, временное развитие определенных аспектов за счет других, не менее желательных для совершенства; поверхностный же наблюдатель может принять за регресс даже то, что на самом деле является прогрессом. Без сомнения, прогресс не движется с уверенностью по прямой, наподобие человека, шагающего по привычному пути, или армии, продвигающейся с хорошими картами по территории, где нет препятствий. Человеческий прогресс есть испытание неизведанным, приключение в неизведанном, полном сюрпризов и непонятных препятствий, человек часто спотыкается, не раз и не два сбивается с пути, уступает в одном, рассчитывая выиграть в другом, возвращается назад, чтобы отыскать более широкий путь вперед. Настоящее далеко не всегда выигрывает в сравнении с прошлым, хотя в целом оно и продвинулось вперед, пусть даже и уступает ему в отдельных направлениях, важных для нашего внутреннего или внешнего благополучия. Но, в конце концов, и земля движется вперед, eppur si muove[28]. Даже в поражении идет подготовка к победе, наши ночи скрывают в себе тайну более великих рассветов. Нам все это известно по индивидуальному опыту, но и развитие человечества коллективно тоже происходит подобным образом. Вопрос лишь в том, куда мы идем и где истинные пути и пристани нашего странствия.

Западная цивилизация горда успехами модернизма. Однако в стремлении к новому она немало и утратила, а многого из того, к чему стремился в прошлом человек, и не пыталась достичь. Запад в своем нетерпеливом небрежении попросту отбросил многое из того, что обладало непреходящей ценностью – к великому ущербу для себя, – ограничив собственную жизнь и не дав свободно совершенствоваться своей культуре. Древние греки времен Перикла или философов, если бы перенеслись в сегодняшний день, были бы поражены невероятным развитием интеллекта, широтой кругозора, многосторонностью разума и его неутолимой любознательностью, способностью к широчайшим обобщениям и вниманием к мельчайшим деталям. Они безусловно восхитились бы фантастическим развитием науки и ее грандиозными открытиями, богатством и точностью ее инструментария, чудесной силой ее изобретательного гения. Они были бы скорее поражены и потрясены, чем удивлены, напряженными и возбуждающими ритмами современной нам жизни. Однако в то же время у них возникло бы чувство отторжения и отвращения при виде откровенного уродства и вульгарности многих ее характерных проявлений, ее неудержимого внешнего утилитаризма, ее виталистской необузданности, болезненной чрезмерности и неразумности многих ее порождений. Греки обнаружили бы в нашей современной эпохе множество так или иначе замаскированных, но вполне явных признаков торжествующего варварства. Греки признали бы интеллектуальную мощь этой цивилизации, оценили бы ее старания использовать достижения мысли и научного разума для совершенствования механизма жизни, но им недоставало бы в ней их собственных позднейших стараний приложить силы идеального разума к упорядочению и развитию внутренней жизни человека. Они убедились бы в том, что в этой цивилизации красота превратилась в нечто экзотическое, а блестящий идеальный ум стал в одних проявлениях жизни униженным, эксплуатируемым рабом, в других – никчемным чужаком.

Что же касается великих духовных искателей прошлого, у них эта огромная работа интеллекта и жизнь чувства вызвали бы ощущение гнетущей пустоты. Ощущение иллюзорности и нереальности терзало бы их на каждом шагу по мере того, как они все отчетливее осознавали бы, что в нашем мире утратило важность то самое главное, в чем и состоит воистину величие человека и что возвышает его над собой. Прогресс в овладении законами физической Природы не компенсировал бы в их глазах сравнительного замедления – а в течение долгих периодов и почти полной остановки – прогресса в иной области поиска, области духовной свободы.

Однако непредубежденный взгляд предпочтет увидеть в нынешней цивилизации одну из эволюционных фаз, далекий от совершенства, но важный поворот в развитии человека. С этой точки зрения открываются великие достижения современности, имеющие чрезвычайное значение для конечного совершенства, даже при том, что оплачены они чрезвычайно дорогой ценой. Налицо не только масштабные обобщения научного знания, более полное использование мощи и деятельности интеллекта во многих областях; не только прогресс науки в покорении окружающей среды, развитие колоссального аппарата средств, обширного инструментария, бесчисленных мелких приспособлений, всесильных механизмов, неустанный поиск утилитарного применения силам Природы. Можно говорить и об определенном развитии могучих, хотя и не слишком возвышенных идей, и о попытках – поверхностных, а значит несовершенных – соединить их с функционированием общества в целом. Многое обесценилось или было утрачено вовсе, но все это может быть восстановлено, хотя и отнюдь не без труда. Воскресив свою внутреннюю жизнь, человек обнаружит, что стал богаче материально, стал пластичнее, приобрел новую глубину и широту, обнаружит, что мы все приобрели благотворный навык к доскональности во всех отношениях, развили в себе искреннее желание придать формам нашей коллективной жизни образ, отвечающий нашим возвышеннейшим идеалам. Временные спады не в счет, когда речь идет о великом проникновении в сокровенные глубины бытия, которое, вероятно, последует за нынешней эпохой поверхностного сумбура и поглощенности явлениями внешнего мира.

С другой стороны, если индиец времен Упанишад, буддистского периода или позднейшего классического века, очутился бы в современной Индии и увидел, что большая часть ее жизни пришлась на времена упадка, он был бы куда больше удручен, ибо испытал бы чувство национального и культурного поражения, чувство падения с высочайших вершин на уровень весьма низкий. Он даже задался бы вопросом, во что же превратили его потомки могучую цивилизацию прошлого. Он стал бы недоуменно размышлять, каким образом при наличии столь многого, что способно вдохновлять, возвышать, понуждать Индию к еще более великим свершениям и выходу за пределы собственного «я», она скатилась до нынешней бессильной и вялой неразберихи, подменила тягу индийской культуры ко все новым глубинам и ко все новому расширению окостенением, загниванием, распадом, почти что гибелью. Индиец древности увидел бы, как его народ цепляется за мертвые, ничего не значащие формы прошлого, упуская девять десятых его благородной сути. Он стал бы сравнивать духовный свет и энергию героического периода Упанишад и философских школ с позднейшей инертной, поверхностной, хаотичной, фрагментарной, подражательной работой нашей философской мысли. Привыкший к интеллектуальной любознательности, к научному поиску, к творческому литературному и художественному величию, к благородной плодовитости классического периода, он будет потрясен степенью позднейшего вырождения, умственной скудостью, малоподвижностью, статичностью, сравнительной слабостью творческой интуиции, длительным бесплодием искусства, спадом науки. Он будет негодовать по поводу непроходимого невежества, упадка некогда могучей воли и тапасьи, почти что бессилия воли. На месте простого и духовно рационального порядка прежних времен он обнаружит ошеломляюще хаотичную, дезорганизованную систему, лишенную сердцевины и общей гармонизирующей идеи. Он обнаружит не истинный социальный порядок, а едва сдерживаемый, но исподволь неуклонно нарастающий распад. На месте великой и гибкой цивилизации, способной к мощной ассимиляции, способной сторицей возвращать полученное, он обнаружит беспомощность и сопутствующую ей пассивность и лишь изредка слабую гальваническую реакцию на воздействия извне или на стресс от неблагоприятных обстоятельств. Рано или поздно он поймет, что утрачены сама вера и даже уверенность в себе, причем настолько, что национальная интеллигенция соблазнилась отказом от древнего духа и культуры в пользу культуры чуждой, импортированной. Возможно, он даже уловит начало перемен, однако усомнится в их глубине и будет спрашивать себя, достаточно ли они значительны, чтобы спасти, достаточно ли сильны, чтобы освободить целый народ от поглотившей его сонливости и вялости, достаточно ли просвещенны, чтобы направить новую, здоровую, творческую энергию на созидание новых значимых форм для древнего духа.

Но и здесь подход с пониманием внушает скорее надежду, нежели черное отчаяние, которое может быть навеяно чересчур торопливым и поверхностным взглядом. Этот последний период индийской истории есть пример постепенной смены даже самого долгого и блистательного дня в эволюции расы – ночью. Но то была ночь, наполненная поначалу множеством ярких созвездий, и даже в самую глухую свою пору то была тьма калидасовской вичея-тарака прабхата-калпева шарвари[29] – «ночи, встречающей рассвет едва различимыми звездами». Даже во времена упадка не все было утрачено полностью, продолжалось необходимое развитие, происходили духовные и иные свершения, чрезвычайно важные для грядущего. В периоды самого страшного упадка дух в Индии не умирал, он, скованный и скрытый, лишь погружался в сон; ныне, разбуженный непрерывными могучими толчками великого самовысвобождения, он обнаруживает, что сон этот был только приготовлением новых возможностей, созревавших под покровом дремоты. Если же возвышенный, одухотворенный разум и невероятной силы духовная воля, тапасья, характеризовавшие древнюю Индию, оказывались не столь заметны, то появлялись новые духовные достижения, восприимчивость к духовным импульсам, возникавшим на тех более низких уровнях сознания, которые ранее себя не проявляли. Архитектура, литература, живопись, скульптура утратили величие, мощь и благородство древних времен, но в них проявились новые силы и мотивы, исполненные изысканности, живости и грации. Общий уровень культуры снизился, прежние высокие рубежи были оставлены, однако при этом накапливались новые богатства, что было необходимо для полноты духовных открытий и переживаний. Периоды упадка культуры в нашем прошлом могут даже рассматриваться как отмирание старых форм, необходимое не только для того, чтобы расчистить место новому, но и – если приложить к этому волю – для более великих и более совершенных творений.

Ибо, в конечном счете, только воля придает ценность обстоятельствам, зачастую неожиданную ценность; видимое положение вещей бывает и обманчивым. Если воля расы или цивилизации устремлена к смерти, если раса тяготеет к расслаблению, к упадку, к нездоровой вседозволенности или же слепо отстаивает гибельные для нее качества, если она чтит только силы отжившего Времени и отворачивается от сил будущего, предпочитая жизнь былую жизни грядущей, – ничто не спасет ее от неизбежного распада или гибели, даже щедрые силы, ресурсы и ум, даже многочисленные призывы жить и все к этому возможности. Однако если раса обретает сильную веру в себя и здоровую волю к жизни, если она открывается навстречу грядущему, готовая принять все, что оно несет, достаточно сильная, чтобы совладать с ним, когда оно обнаруживает неблагоприятные тенденции, то даже из неблагоприятных обстоятельств и поражения она способна черпать силы для необратимых побед, способна восстать из явного бессилия и упадка в могучем пламени обновления к свету блистательной жизни. Индийская цивилизация готовится снова восстать в извечной силе своего духа, как восставала она всегда.