Разбрасываю мысли

Глава 2

Сопоставление моей позиции с представлениями других авторов, решающих сходные проблемы

Начнем с далекого прошлого.

1. Платон.

В те далекие времена он уже признавал необходимость математики в философии[17]. Ставил вопрос о том, как единое может существовать во многом, а многое в едином. (Напомню – наш ответ на этот вопрос звучит так: единое является семантическим континуумом, множественное – вероятностным взвешиванием, или иначе – распаковыванием). Он утверждал, что Идеи (иначе – смыслы) существуют изначально. Это утверждение послужило основой для построения моей концепции. Мог ли Платон предвидеть, что по прошествии почти двух с половиной тысяч лет напряженного интеллектуального развития математика так и не станет всеобщим достоянием? Философия наших дней все еще не опирается на математику.

2. Плотин. Здесь мы обратим внимание только на его учение о Числе. У Плотина Число выступает как некая ипостась, как принцип конструирования, как форма мысли. Этой теме посвящен отдельный трактат, входящий в шестую Эннеаду. Обращение к числу – это все же и обращение к математике. Развивая нашу концепцию сознания, мы опираемся на Число как на организующее начало, но при этом ничего не вычисляем. Нужно признать, что Число в одном случае может выступать как философская категория, в другом – как мера исчисления. Если мы готовы признать, что наше сознание не система, а состояние, непрестанно изменяющееся, то роль Числа в понимании сознания оказывается очевидной.

3. Декарт. Здесь приводится только отдельное высказывание, не развиваемое далее [1950]:

Истины… перечислить нельзя, в чем, впрочем, и нет надобности (с. 447).

Сейчас эту мысль мы формулируем так: cмыслы мира как-то соотнесены с числовым континуумом (см. гл. 1, § II) – иначе модель сознания построить не удается. Трудность понимания смысла состоит в том, что мы имеем дело со словом-дискретом, которое в свою очередь сопряжено с языком в целом, т. е. это такая дискретность, за которой скрывается континуальность. Здесь мы говорим о непрерывности против дискретности (в языке и мышлении в целом).

4. Кант. Он стоит у истоков нашей – современной – философии. Занимаясь сознанием, часто приходится обращаться к его представлению о Разуме. И сейчас мне кажется уместным обстоятельно сопоставить предлагаемую мной концепцию с его позицией. Задача эта рискованная – идеи Канта о сознании (или, точнее, о мышлении) не сформулированы в виде отчетливой концепции, но разбросаны по страницам его главного труда. Ниже мы выделим близкие нам представления Канта и приведем относящиеся сюда фрагменты из Критики чистого разума [1964].

Двоичность сознания и спонтанность. Прежде всего хочется обратить внимание на мысль Канта о двоичности сознания. Одно из проявлений сознания – чувственность, другое – рассудок. В первом случае речь идет о чувственном созерцании, что в какой-то степени похоже на разработанное нами представление о семантическом вакууме. Во втором – идет речь о мышлении, характеризующемся спонтанностью. В моей концепции, как уже говорилось, раскрытие смыслов происходит также спонтанно. Приведем соответствующие цитаты из вышеупомянутой книги:

…существуют два основных ствола человеческого познания, вырастающие, быть может, из одного общего, но неизвестного нам корня, а именно чувственность и рассудок: посредством чувственности предметы нам даются, рассудком же они мыслятся (с. 123–124).

Восприимчивость нашей души, [т. е.] способность ее получать представления, поскольку она каким-то образом подвергается воздействию, мы будем называть чувственностью; рассудок же есть способность самостоятельно производить представления, т. е. спонтанность познания. Наша природа такова, что созерцания могут быть только чувственными, т. е. содержат в себе лишь способ, каким предметы воздействуют на нас. Способность же мыслить предмет чувственного созерцания есть рассудок. Ни одну из этих способностей нельзя предпочесть другой. Без чувственности ни один предмет не был бы нам дан, а без рассудка ни один нельзя было бы мыслить. Мысли без содержания пусты, созерцания без понятий слепы (с. 155).

Тайна. Занимаясь проблемой сознания, я постоянно встречаюсь с Тайной. Удивительно, что с этой проблемой столкнулся уже и Кант, хотя в те годы проблема сознания, казалось бы, еще не раскрылась во всей своей сложности. Вот относящиеся сюда цитаты [Кант, 1964]:

Наблюдение и анализ явлений проникают внутрь природы, и неизвестно, как далеко мы со временем продвинемся в этом. Но если даже вся природа раскрылась бы перед нами, мы никогда не были бы в состоянии ответить на трансцендентальные вопросы, выходящие за пределы природы, так как даже и свою собственную душу нам не дано наблюдать с помощью каких-либо иных созерцаний, кроме тех, которые доставляются нам нашим внутренним чувством, а между тем в ней заложена тайна происхождения нашей чувственности (с. 326).

Нечувственная причина этих представлений совершенно неизвестна нам, и потому мы не можем созерцать ее как объект, так как подобный предмет мы должны были бы представить себе не в пространстве и не во времени (составляющих лишь условия чувственного представления), а между тем без этих условий мы не можем иметь никакого созерцания (с. 453).

Обращение к математике. Развиваемая мною философская концепция базируется на теоретико-вероятностных представлениях, и я отдаю должное тому, что Кант, еще в далекое от нас время, со всей отчетливостью оценил роль математического мышления, следуя за древними греками. Вот его высказывания [1964]:

Само достоинство математики (этой гордости человеческого разума) основывается на том, что она гораздо больше, чем можно ожидать от опирающейся на обыденный опыт философии, научает разум усматривать в великом и малом порядок и правильность природы, а также удивительное единство ее движущих сил и тем самым дает разуму повод и стимул для применения, выходящего за пределы всякого опыта, и, кроме того, дает философии, занимающейся этими вопросами, превосходный материал, подкрепляющий ее исследования, насколько это допускает их характер, соответствующими созерцаниями (с. 433).

Математика дает самый блестящий пример чистого разума, удачно расширяющегося самопроизвольно, без помощи опыта (с. 599).

Но современная – традиционная – философия все же не встала на путь, предложенный Кантом. Почему? Парадокс. Чтобы сказать что-то новое, я обратился к прошлому – к рекомендациям Канта.

Неустойчивость языка. Разработанная мною вероятностная модель языка позволяет описать размытость смыслов в слове. «Вибрируемость» смыслов (в зависимости от ситуации – внутренней или внешней) отметил Кант, хотя еще и крайне наивно. Сошлемся снова на выше цитированную книгу [Кант, 1964]:

Замечу только, что нередко и в обыденной речи, и в сочинениях путем сравнения мыслей, высказываемых автором о своем предмете, мы понимаем его лучше, чем он сам себя, если он недостаточно точно определил свое понятие и из-за этого иногда говорил или даже думал несогласно со своими собственными намерениями (с. 350).

Как робко прозвучала тогда эта проблема, но все же философ не мог ее не заметить.

Априори. По-видимому, наиболее важным вкладом Канта в философию является учение о чистых (не зависящих от опыта) априорных формах чувственности (пространство и время) и, соответственно, о 12 априорных синтетических категориях (общих понятиях). Среди них: причинность и зависимость, возможность – невозможность, необходимость – случайность и пр.

Таким образом, мы видим, что Человек приходит на Землю не пустым, но хорошо экипированным для взаимодействия с миром. Его «наполненность» и составляет тайну. Величайшую неразгаданную тайну Человека. Мы не поймем природу Человека, пока не разгадаем эту тайну.

Сейчас, читая Канта, я готов к 12 априорным категориям добавить число (во всем его многообразии), логику (в ее различных проявлениях), вероятность (вместо всеобъемлющей причинности), метафизику, мистику и еще, наверное, многое другое. Важным мне кажется также высказывание Канта о возможном априорном познании:

Что же касается предметов, которые мыслятся только разумом, и притом необходимо, но которые (по крайней мере так, как их мыслит разум) вовсе не могут быть даны в опыте, то попытки мыслить их (ведь должны же они быть мыслимы) дадут нам затем превосходный критерий того, чтó мы считаем измененным методом мышления, а именно что мы a priori познаем в вещах лишь то, чтó вложено в них нами самими (с. 88).

Из сказанного следует, что развитие – это непрестанное вду-мывание в cамого себя, хотя мы и не знаем, кто есть Человек. Вот так я воспринимаю Канта. Это не значит, что он так думал, – думаю так я, читая его тексты.

Мне кажется, Кант был первым философом, поднявшим со всей серьезностью проблему сознания. Хватит ли у нас смелости продолжать идти по намеченной им дороге?

5. Теперь наш век. Здесь, прежде всего, нужно обратить внимание на квантовую механику, созданную еще в 20—30-е годы плеядой физиков – Л. де Бройлем, В. Гейзенбергом, Н. Бором и др.

Перед нами серьезный вопрос: квантовая теория, сделавшая столь многое в современной микрофизике, может ли быть использована и в изучении сознания? Если сознание связано с телесностью Человека, то эта связь должна быть реализуема через микрочастицы, описываемые квантовой теорией. Но достаточна ли такая аргументация?

Квантовая механика. Посмотрим, хотя бы поверхностно, на структуру квантовой механики [Медведев, Ширков, 1990]:

По современным представлениям, квантовое поле является наиболее фундаментальной и универсальной формой материи, лежащей в основе всех ее конкретных проявлений…

Истоком общего понятия квантового поля явилась волновая функция частицы Ψ (x, t), которая является не самостоятельной физической величиной, а амплитудой[18] состояния частицы: вероятности любых, относящихся к частице физических величин выражаются через билинейные по Ψ выражения. Таким образом, в квантовой механике с каждой материальной частицей оказалось связано новое поле – поле амплитуд вероятностей (с. 300).

Завершим сказанное выше общепринятой формулировкой: состояние квантовой системы описывается волновой функцией, квадрат модуля которой определяет вероятность данного состояния.

С философской позиции уместно обратить внимание на то, как квантовая механика[19] расширяет наш кругозор. Отметим три соотнесенных с ней темы: дуализм материи – ее двоякую структуру, взаимодополняемую, одна из составляющих которой – дискретность (квантованность), другая – континуальность (волновая функция); вероятностную логику – отказ от привычных нам жестких причинно-следственных связей; признание «нелокальности»[20].

Мое представление о квантовой механике может быть поддержано, скажем, высказываниями известного американского физика Г. Стэппа [Stapp, 1992][21]:

Триста лет усилий не привели к согласованию представлений о разуме (mind) с концепциями классической физики…

Классическая физика опирается на локальность, на редукционизм, на детерминистскую концепцию природы, в которой сознание не находит себе логического основания и способно выполнять только роль пассивного наблюдателя… квантовая же теория обратилась к нелокальности, отказалась от редукционизма и детерминизма в понимании природы… (с. 209).

Казалось бы, путь найден! Но так ли это?

Сознание человека проявляет себя через язык. А слово, по своей природе, не дискретно. Оно сопряжено со всем могуществом языка. Мне понравилась краткая формулировка К. Юнга [1996]:

Вообще можно сказать, что ни одно слово не выражает целого (с. 372).

Вряд ли здесь нужны доказательства. Каждый, кто углублялся в природу языка, не мог не отметить его структурную уникальность. Где еще в нашей повседневной жизни мы с такой очевидностью сталкиваемся с континуальностью?

Итак, путь найден, но только для изучения мозга, а отнюдь не сознания. Иначе – опять ловушка. Может оказаться, что мы будем изучать не то, чем в действительности владеем.

В своей модели сознания я обращаюсь к смысловому континууму. Это неожиданно.

Представление о континууме может вызывать раздражение у естествоиспытателей. Вот пример – высказывание физика [Митюгов, 1996]:

Любая область континуума (ее простейшая модель – отрезок прямой) содержит несчетное количество точек, поэтому в принципе не существует процедуры поиска или определения каждой из них. Далее, согласно Г. Кантору, континуум может быть однозначно отображен на свою малую часть. Иными словами, непрерывные множества безумно избыточны для описания наблюдений (с. 57).

На сказанное выше можно ответить так: да, континуум избыточен, но избыточно и наше сознание. В этой избыточности – его тайна, его величие. Если мы опять вернемся к языку, то должны будем признать, что отдельное (точечное) слово, взятое само по себе, ничто. Смысл слово обретает только тогда, когда появляется наблюдатель, «созидающий» вокруг него семантическое поле.

Проблема поднята. Однако следует быть осторожными. Не все еще ясно. Важно не забывать, что до сих пор естествоиспытатели (в своих исследованиях) не обращались к континууму из-за его излишней и удручающей сложности. Это не раз отмечалось. Теперь, пытаясь осмыслить сознание, мы оказались вынужденными иметь дело с континуумом. Горизонт нашего мышления неожиданно расширился. Это серьезно. Кажется, мы впервые осознали, что континуум все же существует в реальности нашего Бытия.

Пенроуз. Теперь, наконец, пришло время обратиться к Роджеру Пенроузу – математику, физику и философу Оксфордского университета. Его подход близок мне. Две его книги [Penrose, 1989; 1994] насчитывают 923 страницы укрупненного формата. Краткое изложение этих работ затруднено не только объемом, но еще и многогранностью темы. Чтобы составить некоторое представление о стиле изложения, ограничимся двумя небольшими цитатами из второй книги, после чего обратимся к обстоятельному сопоставлению двух подходов – моего и Пенроуза.

Прежде всего отметим его высказывание о роли свободы во Вселенной [Penrose, 1994]:

В квантовой физике есть некая дополнительная свобода, совершенно случайная по своей природе, превосходящая детерминистское (вычисляемое) поведение, что подтверждается уравнениями квантовой теории (особенно уравнением Шрёдингера) (с. 216).

Теперь несколько фрагментов из наиболее важной для нас главы этой книги – Квантовая теория и мозг. Здесь автор пишет:

Таким образом, широко распространилось убеждение, что наиболее подходящей моделью физического функционирования мозга в целом является классическая система, в картину которой не вписываются наиболее тонкие и таинственные свойства квантовой физики (c. 348).

При этом он, естественно, указывает и на возражения, ссылаясь, в частности, на известного нейрофизиолога Дж. Экклза ([Beck, Eccles, 1992], [Eccles, 1994]), который был вынужден обратиться к квантовой механике, углубляясь в изучение мозга. Пенроуз продолжает:

С учетом того, что квантовые эффекты действительно могут вызывать значительное усиление активности головного мозга, некоторые исследователи выражают надежду, что именно квантовая неопределенность в этом случае может оказаться тем, что позволяет сознанию (mind) влиять на головной мозг. И здесь с дуалистическим взглядом можно было бы согласиться, явно или неявно. Возможно, «свобода воли» «внешнего разума» способна воздействовать на квантовые выборы, которые фактически и определяются этими недетерминированными процессами (с. 349).

6. Сопоставление моей концепции с позицией Р. Пенроуза.

Удивительно, что Пенроуз, не зная (судя по всему) моих публикаций, в своем подходе в какой-то степени близок мне.

Отметим эти совпадения. Оба автора:

1) неоднократно обращаются к представлению о тайне мироздания;

2) обращаются к математическим моделям, хотя и существенно различно;

3) отказываются от причинно-следственных связей;

4) связывают свои построения с далеким прошлым, с идеями Платона.

Но есть и существенные расхождения:

1) В своих построениях я глубже проникаю в платоновскую мысль, признавая его утверждение об изначальном (дочеловеческом) существовании нераспакованных (как я представляю) смыслов. Именно представление о пространственно упорядоченных элементарных смыслах позволило мне построить вероятностно ориентированную модель сознания.

2) В отличие от Пенроуза, я отказываюсь от построения модели мозговой деятельности, поскольку мозг, скорее всего, является лишь приемником и передатчиком процессов, происходящих в таинственном сознании, видимо, не локализованном в мозге.

3) Я опираюсь на представление о семантическом континууме, что исключает обращение к квантовой механике.

4) Самым серьезным различием является то обстоятельство, что моя концепция полностью базируется на исходной аксиоматике.

7. Что же следует из всего сказанного выше?

Жизнь все же, кажется, идет вперед! Но что значит «идти вперед»? Вряд ли мы знаем, куда идем. Однако идем. Идем под натиском сознания, действующего, как мы уже говорили, спонтанно, вне отчетливо воспринимаемых причинно-следственных связей. Да, так мы устроены, и ничего больше сказать не можем. Но при этом понимаем, что:

(1) Человека нужно изучать в его совместном (коллективном) проявлении.

(2) Ранее я писал [Налимов, 1996] о неизбежности перемен в западной культуре. Теперь добавим: изменение культуры – это, прежде всего, изменение состояния сознания. Или, может быть, точнее надо сказать так: изменение состояния коллективного сознания изменяет облик культуры. Это изменение может протекать мягко или резко – революционно. Сейчас, скорее всего, следует ожидать второго.

(3) Из сказанного выше следует, что необходимо начать серьезно изучать сознание. В историческом проявлении сознание – это не предмет, а процесс.

(4) Нужно создать соответствующие межфакультетские кафедры, поскольку изучение сознания не может быть связано с какой-нибудь отдельной областью знания.

(5) Ведущая роль в изучении сознания, по-видимому, должна принадлежать математикам, физикам, биологам, но не психологам и философам. Последние оказались достаточно беспомощными – психологи наших дней ограничиваются преимущественно частными экспериментами, не пытаясь развивать всеохватывающие концепции, допускающие вездесущность сознания; философы же утратили связь с современной наукой, и прежде всего с математикой и физикой, которая становится философской дисциплиной благодаря мировоззренческой широте своих концепций. Вне этих дисциплин не может формироваться современное мировоззрение.

(6) В то же время мы не можем игнорировать метафизику, понимая, что далеко не все в Мироздании доступно нашему опыту. Нужно быть смелее и признавать, что мы живем в мире, сконструированном лишь из доступных нам фрагментов (обрывков) Вселенной. Недоступное может приоткрыться, если мы будем только ставить вопросы, ничего не утверждая. Обращение к вопросам, не имеющим ответа, – это уже метафизика. Только обращаясь к метафизике, мы можем приоткрыть тайну сознания Вселенной. Утверждение всегда сковывает мысль. В этом сила и слабость науки. Метафизика ограничивается вопросом – это расширяет горизонт мысли.

Сейчас мы подошли к необходимости понять Сознание как феномен Вселенной. Для этого нужна предельно свободная мысль.

(7) Отметим, что вопросы могут проявляться двояко: опираться на жесткую логику в поисках «безусловной истины»[22] и на интуицию, изначально заложенную в нас неким непонятным образом. Здесь опять тайна.

(8) Важную роль в контексте обсуждаемого обретает интуиционистский подход. Предполагается, что вопросы – это спонтанно возникающие творческие процессы, не связанные (обязательно) с логикой. Они могут быть удачными или неприемлемыми, опережающими время. Таким образом, мы оказываемся вынужденными признать, что удачные вопросы сами по себе вносят новизну в наше мышление. Иными словами, свежесть мысли задается прежде всего вопросами. Порой дерзкими, алогичными. Мы часто слышим высказывания об упадке философии наших дней. Что может изменить ситуацию? Только смелость в постановке вопросов, запрещенных современной парадигмой. Вот один из таких вопросов: «Как можно осмыслить существование сознания непосредственно во Вселенной?» Может быть, этот вопрос надо сформулировать глубже, изящнее? – не знаю. Но важно, что он начинает нас преследовать. Нельзя представить себе, что сознание может быть только на Земле, – это «обвал мысли». Есть и прямые свидетельства – вот, скажем, антропный принцип. Осмыслить его можно, только обращаясь к неведомому во Вселенной. И еще одно – фундаментальные константы задаются безразмерным числом, природа которого семантическая, а отнюдь не предметная. Если число регулирует Мироустройство, то оно должно быть причастно Сознанию Вселенной. Можно поставить и такие вопросы: что объединяет нас, Землян, обитателей одной из космических гостиниц? Что делает уютным это убежище? Какую роль играют смыслы – как они порождают многообразие текстов? Текстами мы считаем все творимое в нашей обители – это изобретения, порождаемые человеком; биологические виды, возникающие сами собой; это и пейзажи Земли, создаваемые ею самой. Как можно понять самотворение, не обращаясь к Тайне Вселенной? Способна ли наша интуиция приоткрыть тайну Бытия?