Улыбки уличных Джоконд

Глава 7. «Дунай» – это вам не «Англия»!

Зина еще раз придирчивым взглядом оглядела гостиную и прихожую, удовлетворенно кивнула, отметив идеальный порядок. Улыбнулась своему отражению в зеркале, поправила шляпку и уже потянулась рукой к зонтику, как в дверь бешено забарабанили.

– Зинаида Ильинична! Зинаида Ильинична! Вы дома? Откройте, это Отрепьев!

– Сейчас!

Зина повернула ключ. На лестничной клетке стоял тяжело дышащий письмоводитель из Казанской части Николай Антипович Отрепьев. Он нередко бывал в квартире Маршала по разным служебным надобностям, но обычно всегда аккуратный молодой человек сегодня предстал перед Зиной в довольно растрепанном виде: пробор нарушен, волосы на высоком лбу слиплись от пота и висели тонкими сосульками, борода всклокочена, а фуражку он держал в руке. Судя по виду, он взлетел бегом не только по лестнице, а преодолел в той же манере весь путь от службы до Мойки.

– Господи, хвала тебе, вы еще дома!

– Что стряслось, Николай Антипович? С Константином Павловичем что-то? – Зина схватилась за дверной косяк.

– Нет, слаба богу, с господином Маршалом все хорошо. Но они настоятельно просили вас их дождаться, не уходить. У нас там жуть очередная приключилась, опять барышню злодейски умертвили. Очень Константин Павлович обеспокоены, просят вас без них сегодня из дому не выходить. Вот, записку передали.

Зина развернула сложенный вчетверо листок, пробежала глазами по ровным, аккуратным строчкам.

«Зина! Это очень важно! Заклинаю, дождись меня. Я уважаю твое нежелание оставаться у меня и вечером провожу тебя до дома. Знаю, что ты очень смелая, и потому не ради себя, а ради моего спокойствия повторяю – дождись меня».

Тон записки в отличие от ровного почерка был непривычно эмоциональным. Обычно Константин Павлович волю чувствам не давал, потому Зина покорно сняла шляпку и повернулась к отдышавшемуся Отрепьеву.

– Николай Антипович, давайте я вас кофе угощу.

Тот снова сорвал с головы только что надетую фуражку:

– С удовольствием, Зинаида Ильинична, только лучше бы сперва воды, а после чаю. Я кофе не очень…

Зина направилась в комнату, а Отрепьев на короткое время задержался в прихожей – внимательно осмотрел себя в зеркале, тщательно восстановил с помощью гребешка порядок в куафюре – и только после этого прошел в гостиную. Николай Антипович пребывал еще в довольно юных годах и потому к внешности своей относился с повышенным вниманием, особенно находясь в обществе столь же молодых и приятных дам.

Пока Зина хлопотала с чашками, заваривала чай, раскладывала салфетки, Отрепьев молча и с достоинством восседал у большого стола, закинув ногу на ногу и сцепив руки в замок на колене. Справедливости ради стоит отметить, что пару раз он делал робкие попытки предложить свою помощь, но они были решительно пресечены Зиной. Однако как только она разлила душистый чай, а после достала из буфета и поставила на стол корзинку с утренними пирожками, Николай Антипович, утратив всякое стеснение, громко сглотнул, схватил пирожок и проглотил его в два укуса, практически не тратя время на такое глупое занятие, как пережевывание пищи.

– Простите покорно, Зинаида Ильинична, но ведь маковой росинки целый день во рту не было, – смущенно извинился юноша. – Как с самого утра в «Дунай» на убийство уехали, так и ни минутки не выдалось для удовлетворения естественных надобностей.

Зина улыбнулась было, глядя на поспешность письмоводителя, но на словах об убийстве снова нахмурила брови:

– Так что же у вас там произошло, Николай Антипович?

Отрепьев уже более степенно дожевал второй пирожок, отпил из чашки горячий чай, с сомнением посмотрел на ждущую ответа Зину. Казалось, он никак не может решить, стоит ли делиться с посторонним человеком служебной информацией. Потом, решив, что вряд ли Зинаиду Ильиничну можно отнести к людям вовсе уж посторонним, и проникшись благодарностью за угощение (а еще и потому, что очень уж хотелось ему хоть с кем-нибудь обсудить увиденное и услышанное этим хлопотливым днем), начал:

– Опять убийство, сударыня, и опять зверское, не русское какое-то. Уличную девушку умертвил какой-то изверг совершенно изуверским способом. – Зина подперла подбородок кулачком, приготовилась к долгому рассказу. – С утра позвонили нам из Рождественской части. Господин Иноверцев. Ну как нам, – слегка смутился Отрепьев. – Владимиру Гавриловичу, само собой. Я просто в кабинете у них был, распоряжение записывал. В гостинице «Дунай» на Лиговке найдена мертвой барышня. Господин Филиппов мне махнули – мол, следуй за мной, а сами к Константину Павловичу прошествовали. Я сначала подивился – ну убили и убили, Лиговка же, не Миллионная. Но выяснилось, что умертвили опять «желтобилетницу», и по всем признакам тот же душегуб, что и восемнадцатого числа другую девушку зарезал, ту, что из Невы вытащили на Калашниковой набережной. Ну да вам Константин Павлович про тот случай, должно быть, рассказывали?

Зина поспешно кивнула, хотя Маршал привычки делиться служебными историями не имел и про первое убийство она ничего не знала.

– Так вот. Вызвали два мотора, погрузились: в первый Владимир Гаврилович с Константином Павловичем и доктором, во втором пристав, фотограф и я. Ажитация такая, что про меня только на месте уж вспомнили, мне-то там быть не по чину. Но мне думается, что господин начальник даже обрадовались, что я под рукой оказался. «Смотрите, – говорит, – Отрепьев, не все ж вам с бумажками возиться». Хотя, скорее всего, просто Владимиру Гавриловичу очень уж не хотелось там самим быть, уж больно жуткий натюрморт мы в номере застали. Они-то как вошли, так сразу к окошку, створку отворили и не сходили с места, только распоряжения через платок давали. А мы с Константином Павловичем и доктором ничего, и покойницу осмотрели, и комнатку тоже. Пристав-то за столом сидел, писал, а мы, стало быть, расследование чинили.

Юноша приосанился, гордый тем, что оказался выдержаннее самого Филиппова, украдкой бросил взгляд на слушательницу – как она, оценила ли его смелость?

Зина оценила, для пущей убедительности даже охнула и руками развела.

– А дальше и рассказывать-то жутко, Зинаида Ильинична. Я человек хоть и не робкий, а и то не думаю, что усну нынче, а вам-то и вовсе незачем страсти эти знать, – предупредил Николай Антипович, но тут же все и выложил, в самых ярких красках: – Все тело истыкано, вся постель в крови, лицо покромсал, ирод, да так, что рот раскроил от уха до уха. Но самое жуткое – это доктор сказал – все это он над живой вытворял, изувер, всю ножиком исколол. А потом удушил подушкой.

Молодой человек замолчал, наблюдая за реакцией, которую произвел его рассказ. Эффект был вполне удовлетворительный – Зина сидела, прикрыв рукой округлившийся от ужаса ротик и широко распахнув глаза, забывая даже моргать, а по щекам ее двумя дорожками ползли слезы. Отрепьев галантно предложил даме белоснежный платок, та благодарно кивнула, вытерла глаза и спросила:

– А что же гостиничные служащие-то? Неужто не слышали ничего?

– Ох, Зинаида Ильинична, так то «Дунай», а не «Англия». Там же гостиница – название одно. Дешевые номера, какие можно хоть на час снять. Истинный вертеп, к крикам там все коридорные привычные. Да и не станет никто на Лиговке на крики-то прибегать, скорее в другую сторону припустят. Но странно не это. И не просто странно, а даже страшно.

– Чего уж еще страшнее-то? – испуганно протянула Зина, опять прикрывая рот ладонью.

– Страшно то, что умертвил мадемуазель Герус убийца еще вечером, сразу по приходу в номер, а ушел из него, по показаниям того же коридорного, лишь под утро. Всю ночь на одной кровати с мертвым телом провел. Что с вами, Зинаида Ильинична?

Зина побледнела, глаза стали совершенно круглыми, рот судорожно хватал воздух.

– Как?.. Как вы ее назвали?..

– Кого?

– Девушку!

– Екатерина Герус… Да что случилось, Зинаи…

– Откуда вы узнали ее имя?! – Зина умоляюще сложила на груди руки в надежде, что сейчас услышит что-то, что вернет ей хоть самую малость, хоть толику, хоть крупинку веры в то, что это какая-то ошибка, что это не Катя.

– Так при ней бланк[5] был, как положено. На имя Екатерины Алексеевны Герус, 1889 года рождения.

С глухим стоном Зина соскользнула со стула в спасительный обморок.

Сколько длилось блаженное забытье, Зина не знала. Но там было так хорошо. Они снова бежали с Катей по длинному коридору гимназии, весело смеясь, а вслед им грозила тонким указательным пальцем затянутая в коричневое бархатное платье с глухим кружевным воротом их классная дама. «Воспитанным юным девицам не пристало бегать, будто сельским сорванцам!» Но минуту спустя и строгая матрона тоже смеялась вслед своим ученицам, а те, взявшись крепко за руки, неслись навстречу ласковому весеннему солнцу, которое пыталось пролезть в распахнутые двери крыльца. Там, на улице, звенела капель, и они с наслаждением подставляли юные, разгоряченные от бега лица под ледяные капли и теплый ветер, уже пропитанный солнечным светом и запахом оттаивающей земли.

Вновь открыв глаза, Зина увидела склонившихся над ней двух мужчин. Маршал протирал ей влажным платком лицо, а Отрепьев обмахивал Зину ее же веером и бормотал, оправдываясь и проглатывая от спешки окончания:

– Костантин Палыч, истинный крест, просто ведь рассказал, из-за чего вы Зинаиду Ильиничну дождаться вас просили, а она вон как впечатлилась…

– Все хорошо, Николай Антипович, вы не виноваты, – слабым голосом пробормотала Зина, убирая от своего лица руку с платком. – Все уже в порядке, господа.

Усадив Зину на стул, Маршал проводил письмоводителя и вернулся в комнату. Девушка сидела, спрятав лицо в ладонях. Спина ее тряслась, и время от времени через плотно прижатый к лицу платок прорывались всхлипывания. Константин Павлович принес воды, но Зина лишь махнула рукой. Выплакавшись, она подняла мокрые глаза на Маршала:

– Костя… Вы же найдете его?

Тот пожал плечами:

– Ну конечно найдем. Постараемся. – Он погладил Зину по плечу. – Ну хватит, что ты? Вот уж не думал, что ты у меня такая впечатлительная.

– Ей… Ей было очень… больно? – Снова в уголках глаз у Зины заблестели капельки.

– Павел Евгеньевич, наш доктор, говорит, что она, вероятнее всего, потеряла сознание после нескольких ударов. А потом, когда пришла в себя, он ее и задушил… Ну Зина, да что ж такое?..

Уже совсем не стесняясь, Зина заревела в голос, совсем как в детстве, не заботясь о том, как это выглядит со стороны. Ей было очень жалко Катю, себя, весь этот жестокий сумасшедший мир.

– Ведь только вчера, – сквозь рыдания выдавила она, – только вчера я с ней, с живой…

Маршал нахмурился:

– Зина. О чем ты? Что было вчера?

Девушка сделала над собой усилие, подавила очередной стон, хлюпнула носом, сглотнула:

– Катя Герус – мы с ней дружили в гимназии. Я вчера пила с ней кофе в «Квисисане».

Глава 8. Первый подозреваемый

Раскрытые по летнему времени окна всех трех этажей «Квисисаны» заливали светом Невский, будто насмехаясь над маломощными уличными фонарями. То и дело хлопали двери, впуская внутрь и выплескивая обратно на проспект шумные компании. Весело и пьяно хохотали девицы, напротив вывески поминутно останавливались пролетки, подвозя все новых гостей, будто и не третий час ночи стоял на дворе. Из окон второго этажа доносился приятный тенор – невидимый певец, явно и довольно удачно подражая манере Большакова[6], старательно выводил:

Константин Павлович отошел в тень афишной тумбы, достал из заднего кармана брюк маленький плоский револьвер, откинул барабан. Предосторожность, вероятнее всего, окажется излишней, но береженого, как говорится… Удостоверившись, что все гнезда заполнены, он сунул оружие сзади за пояс, поправил пиджак и направился к звенящим и слепящим вратам.

Внутри, как и ожидалось, было дымно, шумно и душно от смеси запахов разного табака, мужских и женских духов и других менее приятных ароматов. Пробившись к стойке, он жестом подманил рыжего буфетчика и проорал ему в ухо:

– Кто работал вчера утром?!

Тот в ответ отрицательно замотал головой, показывая на уши – мол, не слышу ничего, махнул рукой в сторону небольшой черной дверки справа от буфета и, повернувшись к Маршалу спиной, направился в указанном направлении. Константин Павлович, усиленно работая локтями, как мог, поспешил за ним. За дверью оказалась крохотная подсобка, почти до потолка заставленная пивными бочками и ящиками с вином. На одной из бочек уже ждал буфетчик.

– Чего изволите, господин полицейский?

Маршал удивленно приподнял брови, но отпираться не стал – чего зря время терять?

– Как звать?

– Санька Груздь. Груздев.

– Ты вчера за буфетом служил?

– Я.

– Утром сидел тут один черноволосый, поправлялся перцовкой с рыжиками. Ушел потом с девицей.

– Был такой господин, – с готовностью подтвердил буфетчик.

– Кто таков и откуда? Знаешь?

Санька пожал плечами:

– Называется Николаем Егорычем, а где живет, не знаю.

– Здесь часто бывает?

– Да почитай каждый день. Да и ночь, – хихикнул он. – Обычно заявляется часам к одиннадцати, до трех гуляет, а потом утром в десять уже за стойкой сидит, врачует себя.

– Сегодня видел его?

– Ночами он на верхних этажах бывает, буфет-то у него что аптека, утреннее заведение.

Из-за двери раздался пьяный рев:

– Санька, песий сын! Вылазь из-под стойки!

Санька подскочил с бочки, зачастил:

– Прощенья просим, господин офицер, бежать надобно, вишь, ктой-то серчает. Запросто могут начать буфет крушить. Вы подымитесь наверх-то, любого официанта спросите, они укажут за полтинничек.

И выскользнул из каморки.

– Ну будет шуметь-то, уж и отойти по нужному делу нельзя, – услышал Константин Павлович его суровые увещевания.

На втором этаже он схватил за локоть первого официанта, пробегавшего мимо, блеснул серебряным полтинником с царским профилем и спустя всего пару минут уже наблюдал за дикими плясками бледного молодого человека с длинными черными волосами в довольно странном наряде: бордовом бархатном пиджаке поверх серебристого жилета и с пышным зеленым бантом вместо галстука. Время от времени он прерывался, подходил к столику, уставленному бутылками и тарелками, опрокидывал стопку чего-то мутного и высокоградусного, дико морщился и быстро-быстро щелкал пальцами, следом, ничтоже стесняясь, прямо щепотью щедро отправлял в рот квашеную капусту. На столе было полно и горячих закусок, но к ним гуляка почти не притрагивался. Выпив и закусив, он возвращался к пляске.

Наконец оркестр объявил перерыв, и танцор плюхнулся на стул. В зале погас свет, узкий желтый луч высветил малое пятно на сцене, выхватив из темноты тонкий силуэт в чем-то серебристо-струящемся, с откровенно и в то же время беззащитно обнаженными плечами. Воздушное создание трогательно обхватило себя руками за голые плечи и нараспев задекламировало неожиданно низким грудным голосом:

С минуту после окончания стихотворения в зале висела полная тишина, а потом ее раскололи на куски робкие хлопки, так и не перешедшие в овации. Снова зажгли свет. Константин Павлович очнулся, прищурился, ослепленный, а когда проморгался, с ужасом обнаружил, что официант убирает с интересовавшего его столика оставшуюся еду, а стул уже пуст. Чуть не расталкивая встречных гостей, Маршал слетел в буфет, с трудом протиснулся к выходу, но увы – на улице было полно народа, однако нужного человека он упустил. Снова ринулся в тесноту буфетной, уже не стесняясь, схватил за белую манишку Саньку и заорал тому прямо в ухо:

– Видел его?! Он выходил?!

Тот испуганно втянул голову в плечи, быстро ею закивал и для верности заорал в ответ:

– Минуты две как вышли, не больше!!!

Маршал выпустил напуганного буфетчика, со всей силы приложил кулаком по стойке. Санька поспешно отступил вглубь, тщательно расправил помятую накрахмаленную сорочку, обиженно наблюдая из-под насупленных бровей за муками сурового полицейского, но видя, что тот вовсе убит случившимся, опять махнул в сторону коморки.

Второй раз за вечер оказавшись среди бочек и бутылок, Маршал лишь раздраженно бросил:

– Чего тебе?

Санька заговорщицки понизил голос, хотя подслушивать их вроде бы было некому:

– Господин полицейский, вам ежели очень сильно нужен этот Николай Егорыч, то я вон чего вам присоветую: через четверть часа, не больше, вернется извозчик, что его отвозил. Он завсегда одного и того же берет, уж месяц почти. Я вам его укажу, у него кобыла красивая такая, сама чернее ночи, а посеред лба звездочка белая, и грива белая. И бабки тоже белые, будто как в чулках коротких.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Ныне площадь Восстания.

2

Ямской (устар.) – связанный с Ямским приказом, службой доставки пассажиров и грузов.

3

Ныне улица Маяковского.

4

В дореволюционной России рост людей и крупных животных измеряли в вершках сверх двух аршин (аршин – 16 вершков, в вершке 4,445 см), т. е. рост Карловой всего около 155 см.

5

В дореволюционной России официально работающие проститутки обязаны были регистрироваться в полиции. Вместо паспорта в этом случае им выдавались идентификационные документы двух видов. Девушкам, принимающим клиентов в борделях, полагался заменительный билет – книжечка желтого цвета, которую так и прозвали – «желтый билет», а его владелицу называли попросту «желтобилетницей». Те же, кто работал на улице, получали специальные бланки, и их и окрестили «бланковыми».

6

Большаков Николай Аркадьевич (1874–1958) – артист оперы (лирико-драматический тенор), камерный певец. Дебютировал в 1899 в Петербурге. В 1901–1905 годах пел в опере Народного дома (Петербург), в 1906–1929 годах солист Мариинского театра.

7

Серенада «В Венеции» написана композитором Георгием Васильевичем Готом на стихи Великого князя Константина Константиновича Романова (подписывался псевдонимом К.Р.). Входила в репертуар Н. А. Большакова.

8

Здесь и далее этот персонаж читает стихи, написанные автором романа.