Женщина-Кошка. Похитительница душ
Гордон снова надел очки.
– Она не подходит к оружию из арсенала крупных банд. Арлекин хорошо разбирается в баллистике и умеет целиться, как снайпер, но у нее нет доступа к оружию такого уровня.
Люк кивнул, и Гордон стал дальше размышлять вслух:
– Ядовитый Плющ не пользуется классическим оружием, а от Загадочника уже несколько месяцев ничего не слышно. – Он почесал затылок. – Вы считаете, в город кто-то еще пожаловал?
Люк кивнул в сторону окон опустевшего участка, по которым отчаянно хлестал дождь. Да, он так считал.
– Тот, кто ворует драгоценности и произведения искусства. Первые две кражи совершили при свете белого дня. Можно подумать, что сегодняшнее ограбление…
Он снова взял пулю и взвесил ее на ладони.
– Намекает, что мы за ними не поспеваем, и поэтому они затеяли с нами игру в поддавки, – закончил за него Гордон.
Гордон замолчал. Люк хмыкнул.
– Да…
Это все, конечно, любопытно. Он видел протоколы с места преступления. Никто не пострадал, просто украдены неприлично дорогие вещи. А если они еще и Бэт-сигнал расстреляли, то можно с уверенностью сказать, какого спящего пса они дразнят.
Или спящих ночных мышей.
– Я оставлю это себе?
Люк поднял пулю. Гордон поправил очки.
– Конечно. Наши эксперты ее уже видели. Забирайте.
Гордон указал подбородком на дверь, молча дав понять, что его посетителю пора. Приказ заставил Люка ощетиниться, но он справился с гневом.
– Кроме того, – добавил Гордон, проведя рукой по каштановым с проседью волосам, – мне не кажется, что они добиваются внимания именно со стороны ГДГП.
Именно. Эта мысль проникла в самые пыльные, давно спящие уголки сознания. За океаном он был экспертом по баллистике, и эта пуля, этот новый вор…
Давай, найди меня, – будто говорила ему пуля.
И, возможно, на него как-то подействовали вспышки молний или жара на исходе августа, но Люк склонялся принять безмолвное предложение.
* * *Селина стояла, прислонившись к двери из резного дуба, и наблюдала, как торговец древностями вписывает в блокнот очередной столбец цифр.
Он осматривал статую Бастет уже двадцать минут, золотистые лампы в его роскошном кабинете светили тускло, и только смотровой светильник над статуей горел ярко. Она все это время стояла, прислонившись к двери. С ног до головы в черном, лицо скрыто Маской смерти и глубоким капюшоном толстовки.
«Эффектно», – сказал перекупщик, пропуская ее через черную дверь. Она ничего не ответила, рассчитывая, что тишина и кнут, висящий на боку, за нее объяснят, чего ему стоит бояться. Несмотря на то что на черном рынке работало полным-полно антикваров, найти перекупщика было легко. Разумеется, статуя, украденная из Музея древностей, это дело особого рода, но Селина исследовала этот вопрос. И знала, что этот человек наверняка найдет способ сделать так, что статуя исчезнет, а вместо нее появятся деньги.
Наконец он отложил лупу, снял латексные перчатки и провел рукой по лысой, бледной голове.
– Ну, она точно подлинная.
Селина ждала, скрестив руки на груди.
Его темные глаза-бусинки сузились.
– Вы же понимаете, как тяжело будет замести следы, если я стану ее продавать? Осторожность такого уровня дорого обходится.
– Назовите цену.
Шлем искажал ее голос, но она все равно старалась говорить низко и хрипло.
Театр обожала ее сестра, но за последние два года Селина обзавелась своими приемами. Перекупщик осмотрел статую, потом ее.
– Девятьсот тысяч.
– Она стоит гораздо больше.
– Я же объяснил: осторожность дорого стоит. Нужно подделать документы о собственности, тайно переправить ее покупателю… Все вместе выходит недешево.
Селина и бровью не повела.
– Я возьму за нее миллион двести.
Перекупщик выпрямился на стуле из зеленой кожи.
– Вы возьмете за нее девятьсот тысяч, потому что вам будет крайне сложно найти другого дилера, который осмелится даже просто прикоснуться к украденной вещи подобного рода. Особенно к украденной так публично.
Он снова окинул ее взглядом, будто оценивая, сама она ее украла или нет.
Она никак не выдала себя. Только чуть пошире расставила ноги на синем обюссонском ковре и изящно парировала:
– Вам будет крайне сложно найти другую такую вещь, так как правительство Египта закручивает гайки на рынке торговли древностями.
Перекупщик положил руки на письменный стол, сплетая пальцы.
– Миллион.
Она встретилась с ним взглядом.
– Миллион двести.
– Больше миллиона вам не получить.
Селина крадучись подошла к столу. Ее ноги утопали в толстом ковре. Она обернула статуэтку в бархатную ткань и убрала ее в продолговатую деревянную шкатулку, которую принесла с собой.
– Посмотрим, согласятся ли с этим лондонские антиквары.
Она повернулась на каблуках и направилась к двери, отсчитывая про себя.
Пять. Четыре.
Подошла к изогнутой двери.
Три. Два.
Переступила через порог.
– Подождите.
* * *Она удостоверилась, что деньги поступили на счет в офшоре прежде, чем покинула магазин.
Она никогда не мечтала получить столько денег – никогда даже и представить не могла, что получит. Но ей все равно не хватало, по крайней мере, на то, чтобы воплотить задуманное.
Селина не сразу пошла к себе в холодный, чистый пентхаус.
К ее ногам будто прикрутили магниты, и она зашагала по тихим, мокрым от дождя улицам, стараясь держаться в тени.
Это было несложно: чем ближе к трущобам, тем реже встречались уличные фонари.
В одном из таких островков тени она остановилась, рассматривая темный лабиринт домов впереди.
Нет смысла углубляться дальше в дебри ист-эндских улиц. Нет смысла подходить к дому.
Там нет никого, кого она хотела бы увидеть. И уж точно не осталось и самого дома, куда можно было бы прийти.
На мгновение у нее в груди что-то сжалось. Что-то, что она похоронила глубоко. Деньги у нее на счету будто поднялись в воздух и нависли над ней.
Эти деньги могут помочь тем, кто здесь прозябает. Перевернуть их жизнь. Спасти.
Позже.
Все это случится, но позже.
Игра только начинается, и нужно сделать еще очень многое.
Но все равно Селина постояла на краю Ист-Энда еще немного.
Глава 7
На следующее утро отец Люка взял трубку на втором гудке.
Сегодня пятница, а значит, Люциус Фокс сейчас сидит за своим сияющим столом исполнительного директора, в сияющем кабинете исполнительного директора и готовится к встрече совета директоров в понедельник, а потом уйдет с работы пораньше, чтобы немного поиграть в гольф.
– Люк, – поздоровался отец.
Люк улыбнулся, шагая по подземной парковке. Он всегда улыбался и, наверное, всегда будет улыбаться, слыша хрипловатый голос своего отца.
– Доброе утро, пап.
Он почти слышал, как отец потягивает свой зеленый смузи. Он выпивал по одному каждый день: «Еда для мозга», – на этом настаивала мама. Она и Люка пыталась заставить и даже купила ему соковыжималку. Но у него не хватало смелости (и наглости) сказать ей, что он даже не распаковал подарок.
Отец поинтересовался:
– В офисе сегодня будешь?
– Уже еду.
Люк нажал кнопку на брелке, снимая сигнализацию с серебристого «порше-911». Прежде чем продолжить, он расположился в роскошном салоне и закрыл дверь машины.
– Я хотел узнать, найдется ли у тебя час-другой, прежде чем ты с головой уйдешь в работу?
– Новый эксперимент?
Люк снова почти увидел, как его отец выпрямился в кожаном кресле. Брюс оказал Люциусу большую (и весьма заслуженную) честь, назначив его исполнительным директором, но отец особенно не скрывал, что его истинная страсть – это отделение прикладной науки.
Люк положил телефон в пустой держатель для стакана и переключил разговор на громкую связь.
– Жаль тебя расстраивать, но нет.
Смиренный вздох. Люк ухмыльнулся, нажал на газ и стал сдавать назад.
– Мне нужно исследовать одну пулю. Оборудование еще там?
– Может, чуть-чуть запылилось, но должно быть.
– Хорошо. А ты не мог бы…
– Уже пишу в службу эксплуатации, чтобы они отправили ее на седьмой.
Что видели сотрудники «Уэйн Индастриз» на седьмом уровне… Люк знал, что его отец хорошо им платил. Но еще он знал, что в этом городе преданность продавалась и покупалась, и именно поэтому седьмой уровень чаще всего оказывался пустым бетонным залом. Пока несколько кнопок все не изменят.
– Спасибо, пап, – сказал Люк, поднимаясь на автомобильном лифте и встраиваясь в утренний поток машин. Три километра до работы наверняка придется ехать вечность. Он ждал, что отец станет расспрашивать его о пуле, поэтому следующий вопрос застал его врасплох.
– Ты в воскресенье на вечеринку придешь?
– Какую вечеринку?
– В честь Дня труда.[7] Фейерверков не будет, – негромко добавил отец. – Даже у соседей. Я добился, чтобы в городе приняли закон о тишине, защищающий от шума местную фауну.
Люк не мог описать словами, как много для него значило, что его отец сам решил этот вопрос за него и столько сделал, чтобы удостовериться, что ему будет комфортно. Он чувствовал, как в нем растет чувство вины, когда ему пришлось ответить:
– Я не могу. Работаю.
Его отец знал, что он имеет в виду.
– Даже на один вечер?
– Тебя мама специально попросила вызвать у меня чувство вины?
Люк подавил желание посигналить водителю, который прохлаждался на полосе для поворота налево, пока зеленый свет зажигался и потухал. Даже носитель фамилии Фокс сталкивался с определенными трудностями. Например, недавно два копа приказали ему съехать на обочину, хотя он не превышал.
У него перед глазами до сих пор стояли те двое полицейских, которые обступили его «порше» с обеих сторон. Он все еще чувствовал, как швы обшивки врезаются ему в кожу: он держал руки на виду и сжимал руль, пытаясь противостоять закипающей злобе. Все еще чувствовал яростную пульсацию в теле, пока он разговаривал так четко, как только мог, сдерживая свой пыл. Медленно, очень медленно он достал кошелек и права.
Но стоило копам увидеть его имя и адрес, как их глаза округлились. Полицейский, который стоял со стороны водителя, стал красным, как рак, а губы у него побледнели прежде, чем он смог выдавить извинения, будто слова у него во рту были, как прокисшее молоко.
У Люка несколько часов ушло на то, чтобы избавиться от дрожи и бурлящего гнева – так сильно у него тряслись руки. Он и сейчас злился. И не только на себя.
– Я не пытаюсь вызвать у тебя чувство вины, – сухо сказал его отец. – Но я хорошо представляю, что будет с мамой, когда я скажу ей, что ты не приедешь. И пытаюсь этого избежать.
– Я бы очень хотел приехать, – вздохнул Люк. – Но пока Брюса нет в городе… Я не могу.
– Брюс в прошлом году на вечеринке был. И ты тоже. Кто тогда охранял Готэм? Альфред?
Люк сжал руль:
– Зачем я вам там так нужен?
Длинная пауза.
– Ну-у-у, возможно, мы пригласили несколько девушек, которым…
Люк взревел:
– Господи, пап. Правда? Опять?
Он любил своих родителей больше всего на свете, знал, что ему с ними очень повезло, но… они пытались свести его с кем-нибудь с той самой минуты, когда он ступил на взлетно-посадочную полосу. И когда им было нужно, они забывали, что он вообще не ходит на свидания.
Отец откашлялся. Люк нахмурился.
– Произошла целая серия профессиональных ограблений. День труда – идеальные выходные, чтобы нанести новый удар. Полгорода разъедется по пляжам, особенно богатые.
– Да?
– Что-то ты не очень взволнован.
Его отец хмыкнул:
– Меня скорее пугает перспектива освобождения из «Лечебницы Аркхэм» определенных лиц. Кто-то кого-то обокрал? Я, пожалуй, соглашусь на это, чем на все остальное.
Люк тоже так считал. Пока он был за океаном, в Готэме творилось черт-те что. Он не представлял, как Брюс с этим управлялся один.
– Я найду, чем загладить свою вину перед тобой. И мамой.
– Походом на бал Музея Готэма на следующей неделе.
Люк снова застонал:
– Ты уже все заранее продумал?
Его отец рассмеялся:
– Ну, меня же не просто так исполнительным директором назначили.
Люку удалось проехать десять метров по пустому проспекту, прежде, чем он снова застрял в пробке.
– Скажи маме, что я пойду на бал.
Такое событие… Люка внезапно осенила идея, взбодрив его сильнее, чем чашка кофе. Такое событие открывает перед ним заманчивые возможности.
– Хорошо. Твоя мама и девушки будут тебя ждать.
Люк невольно засмеялся.
– Ладно, ладно…
Он скорчил рожу пробке.
– Заскочу к тебе минут через двадцать.
– Захвати с собой хот-дог, ладно?
Люк поднял брови.
– Этот смузи из шпината на вкус как холодные объедки.
Всю дорогу до «Уэйн-Тауэр» Люк хихикал.
* * *Анализ пули ничего не дал. Ни зацепки. Пуля-призрак. И ничего – вообще ничего – не произошло в День труда. Будто преступники тоже разъехались по пляжам.
Неужели все уехали из города?
Когда неделей спустя Люк поднимался в лифте, согнув пальцы крючком и придерживая чехол для одежды, в котором лежал отглаженный смокинг, от одной мысли, что через несколько часов ему идти на бал Музея Готэма, он почувствовал себя мерзавцем. Первый бал сезона – самый яркий и освещаемый в СМИ.
Но он шел туда по другим причинам и надеялся, что это принесет свои плоды, так как на прошлой неделе вор тоже никак не дал о себе знать. Но все может измениться, когда ему преподнесут на тарелке такой лакомый кусочек. Люк улыбнулся, и в это время двери лифта разъехались, открыв залитый солнцем коридор.
И сногсшибательную блондинку, которая шла ему навстречу.
Она была очень молода, на вид – лет двадцать, всего на несколько лет младше его. Увидев его, она резко остановилась. Люк взял себя в руки и слегка улыбнулся, вытянув руку, чтобы придержать лифт.
– Моя новая соседка? – спросил он, когда она с легкой улыбкой продолжила движение.
Да, сногсшибательная – это явное преуменьшение. Спортивный костюм не слишком скрывал длинные, стройные ноги. А тонкая спортивная кофта выдавала узкую талию. Когда она остановилась перед ним, он взглянул прямо в ее зеленые глаза и… Вау.
– Я уже думала, мы никогда не встретимся, – сказала она.
Голос у нее был низкий и невозмутимый. Ни намека на акцент, наверное, училась в Европе в школе-интернате. В Швейцарии, если бы ему пришлось биться об заклад. Она протянула ему загорелую руку с роскошным маникюром ладонью вниз – жест его мамы и других светских львиц Готэма. Будто бы никто не удивится, если он ее поцелует.
– Холли Вандериз.
Он предпочел рукопожатие и был удивлен мозолям на ее ладони. Наверное, она занимается по системе «Кроссфит». Несмотря на жакет с длинным рукавом, он все равно заметил аккуратный рельеф ее рук.
– Я знаю, кто ты, – сказал он, слегка улыбаясь.
Обычно девушки при этом краснели и начинали хихикать.
Она только чуть склонила голову набок, и с ней наклонилась копна золотых волос.
– Ну, у тебя есть преимущество.
Ни намека на улыбку или румянец. Интересно. Тогда он перешел к плану Б: плутовская улыбка.
– Люк Фокс.
Лифт начал пищать, упрямо настаивая, чтобы они или вышли, или зашли.
– Можешь отпустить.
Она сказала это таким тоном… Явно привыкла приказывать. И привыкла, что ей повинуются. Наверняка старые деньги. И, возможно, с ними в комплекте какой-нибудь титул Старого света.
Люк отпустил двери лифта, и они закрылись.
– Прости, что не зашел поздороваться. – Он приподнял чехол для одежды. – Напряженное выдалось лето.
Холли снова стрельнула убийственными зелеными глазами.
– Ты идешь сегодня на бал в музее?
Только по работе, подмывало его ответить, но Люк похлопал по чехлу для одежды.
– Как раз иду собираться.
Она подняла брови: темнее, чем ее светлые волосы.
– Тебе нужно три часа, чтобы одеться?
Люк подавил смешок.
– А если да?
– Тогда я могу занести тебе маски для лица, устроим вечеринку.
В этот раз Люк рассмеялся.
– А ты идешь?
Кивок.
– Советы для новенькой?
Не счесть. Первый. Никогда не ввязывайся в круг бальных завсегдатаев. Но скорее всего она была рождена и воспитана именно для этого. Что его, честно говоря, несколько разочаровало.
– Держись подальше от бара с морепродуктами после того, как приедет Жалкин Бруксфилд. Она берет креветку, а отходы кладет обратно. И так с каждой.
Холли хрипло рассмеялась.
– Отвратительно. – Она обернулась через плечо, кивнув на его дверь. – Ты один здесь живешь?
– У моих родителей свой дом в пригороде.
– У родителей, значит? А няня к тебе приходит, когда ты один в городе?
Он закатил глаза.
– Очень смешно.
Холли снова рассмеялась, и ее низкий смех волной пробежал по его телу. Она наклонилась к нему, нажав на кнопку, чтобы вызвать лифт. Он не удержался и спросил:
– А твои родители где живут? На вид тебе не больше, чем студентке.
Он понял, что не стоило спрашивать, видя, как она напряглась.
– Они умерли много лет назад.
Люк нахмурился.
– Прости, – сказал он. – Мне очень жаль.
Даже пройдя через очень многое, этого он все равно не мог себе представить. Потерять родителей… Он бы никогда не смог оправиться.
Холли смотрела, как лифт отсчитывает этажи.
– Спасибо.
Воцарилась гнетущая и неловкая тишина, и Люк вдруг спросил:
– Подвезти тебя на бал?
– Нет, спасибо. – Она снова одарила его своей аккуратной улыбкой. – Меня подвезут.
Он моргнул. Обычно они соглашались. Обычно они сами просили его.
– Что привело тебя в Готэм?
Холли изучала наманикюренные ногти, пытаясь найти какой-нибудь изъян. На лице у нее отразилась скука: Люк уже сотни раз видел такие лица – в подготовительной школе, на балах, на бранчах.
– В Европе стало скучно.
Такое может сказать только тот, у кого слишком много денег и слишком мало дел. Тот, кто никогда не был голоден, испуган или обеспокоен тем, как живут остальные.
И не задумывался, как он может им помочь. Когда Люк рос, у него было все. А у его родителей – нет. И они воспитывали его так, чтобы он ценил то, что имеет. Все, с чем он столкнулся как Бэтвинг и в морской пехоте, только усиливало это осознание и благодарность. И подчеркивало, что у Холли их явно не было.
Искра, оживившая его кровь, погасла.
– И нет подходящей работы, чтобы развлечься? – глухо спросил он, надеясь, что ошибается.
Снова этот пресыщенный взгляд.
– А зачем я стану заморачиваться работой?
Довольно. Он уже слышал довольно. Видел довольно. Сотни раз встречал таких, как она. Вырос рядом с ними. Зачем заморачиваться работой? Зачем заморачиваться волонтерством, когда можно просто отдать деньги и со спокойной душой кричать о своем вкладе на каждом углу. Пожертвования оформлялись скорее ради налогового вычета, а не из любви к ближнему – сколько раз он это слышал. И Холли ничем от них не отличалась.
Люк поднял руку, прощаясь.
– Надеюсь, мы сможем тебя развлечь.
Он направился по коридору к своей двери.
И скорее почувствовал, чем увидел, как она обернулась посмотреть на него.
Когда двери лифта раскрылись, а он вставил ключ в замочную скважину, Холли произнесла:
– До встречи, Люк Фокс.
В ее голосе слышалось обещание, и его подмывало пояснить ей, что из всех женщин в Готэме он в последнюю очередь пригласит к себе Холли Вандериз.
Но он решил ничего не говорить в ответ, надеясь, что таких, как она, это выводит из себя сильнее, чем любая грубость.
Он обернулся через плечо, когда двери лифта закрывались.
Но она опять изучала свои ногти и хмурила брови, обнаружив какой-то изъян.
Обманчивая и пустая.
Притягательная, но испорченная.
Глава 8
Высокомерный. Прекрасно осознает, что очень привлекательный.
Так Селина описала для себя Люка Фокса.
Обмануть его было удручающе просто. Заставить его верить тем пафосным, испорченным словам, которые слетали у нее с губ. Он ничем не отличался от других: видел только то, что хотел увидеть.
Чего хотел он сам, она прочитала за доли секунды: чтобы кто-то развлек его самого.
Она знала, на какие точки давит, когда говорила, что в Европе скучно и ей незачем работать. Осознанно нажимала на то, что он ненавидел, от чего он, скорее всего, отчаянно хотел скрыться, и новая соседка его заинтересовала, но… Она надеялась, что он окажется чуть более подозрительным – призналась себе Селина. Чуть более настороженным – настолько, что сможет заметить, что ногти, волосы и речь без намека на акцент были фальшивкой.
Иногда ей казалось, что от Селины Кайл ничего не осталось. Будто она ушла навсегда, а ее тело превратилось в личину оборотня. Личину Холли. Облачение и орудие.
Эта мысль прозвенела в ней, пустая и холодная.
За те две недели, что она провела здесь, никто из богачей Готэма не распознал самозванку. Ходи в правильные рестораны, на правильные благотворительные вечера, и приглашения польются рекой. Холли Вандериз, по уши в иностранных деньгах, уверенно шла к тому, чтобы стать светской дивой сезона.
Интересно, дойдет ли когда-нибудь до этих идиотов, что она показывалась на тех вечеринках, после которых гости, вернувшись домой, обнаруживали пропажу изумрудного браслета или «ролексов».
Но эти маленькие кражи нужны были только для того, чтобы они занервничали. Начали сомневаться друг в друге.
Ловкость рук она во многом освоила еще с Пантерами. Селина до сих пор помнила свое первое ограбление. До сих пор часто его вспоминала.
Ее руки тряслись.
Она не могла думать ни о чем другом, сидя в парке на скамейке в середине рабочего дня и разглядывая прохожих. Как поймают ее из-за того, что у нее трясутся руки! И бросят в тюрьму.
Мимо текли люди, и она перебирала их лица, одежду, поведение. Сразу отметала старых, детей и тех, кто выглядел бедно. Она не стала рассказывать Мике о правилах, которые выдумала, но вряд ли Альфе будет не все равно. Главное, чтобы Селина принесла ей что-то стоящее, что-то, что можно продать. То, что может подтвердить: она свое место здесь заслужила.
Селина засунула руки в карманы древней серой толстовки, рядом с ней на скамейке стоял ее рюкзак. Она сидит тут уже час, пришла незадолго до обеденного перерыва – толпа людей рвется глотнуть свежего воздуха, прежде чем возвращаться к работе, которая выжмет из них все соки, в высотки, нависшие над городским парком.
Ее возьмут в долю, объяснила ей Мика. Что бы она ни украла – ее возьмут в долю. Возможно, денег хватит на хороший обед для Мэгги. Возможно, останется даже на десерт.
Из-за раскидистых дубов показался мужчина в костюме. Селина подавила желание вскочить, пока он шел по многолюдной аллее, уткнувшись в телефон и постукивая большими пальцами по экрану.
Дорогой костюм. Отполированные ботинки. Зачесанные назад волосы. Ни капли интереса к тому, что происходит вокруг. И ни капли страха.
Она осмотрела его брюки. В передних карманах бумажника не видно, но… Она заметила, как одна сторона пиджака при каждом его шаге покачивалась чуть медленнее – как будто была тяжелее, чем другая, – пока он приближался к ее скамейке.
Она забросила рюкзак на плечо, достала телефон-раскладушку, начала делать вид, что печатает, и быстро зашагала.
Прямо в него. Со всей силой.
Мужчина ругнулся, выронив телефон на землю, а рюкзак Селины взлетел в воздух, и из него на асфальтированную дорожку высыпались ручки и мятые тетрадки. Врезавшись в мужчину, она охнула и схватилась за него.
Селину кольнуло чувство вины, когда он изогнулся, чтобы подхватить ее, беспокоясь больше о ней, чем о своем телефоне. Но он только посмотрел на нее мельком, прежде чем оглядеть раскиданные вещи, среди которых теперь лежал и его телефон.
Сердце Селины билось ужасно громко – удивительно, как мужчина не слышит этого, – когда она произносила: «Простите, пожалуйста…»
Она отодвинулась, вынув бумажник, спрятанный во внутреннем кармане его пиджака, выверенным движением руки. Селина думала, что он заметит отсутствие привычной тяжести. Заметит, что она положила его бумажник в карман своей толстовки.
Но он отвлекся, сердито бросившись за телефоном. «Смотри куда идешь, дура», – огрызнулся он, когда понял, что экран телефона разбит.
Ублюдок. Как презрительно он на нее посмотрел, оглядев изношенные джинсы, потертую толстовку… Он по заслугам лишился бумажника.
Селина продолжала притворно моргать, уставившись на него, и сгребала вещи обратно в рюкзак, который она до этого предусмотрительно наполовину расстегнула. «Простите», – пробормотала она снова.