Битва Одиноких

Пролог

Панцирь, ещё весною просторный до гулкости, сейчас был только-только впору. Скоро Малышу отойдет.

Малыш сокрушенно смотрел на целое перо браухля.

– Не получается. Меч, наверное, притупился.

– Меч хорош, просто нет у тебя резкости в руке. Смотри, – Ван-Ай подкинул перо и, пока оно падало, раскрошил его в снег. – Подрастешь, научишься.

– Подрастешь… Дедушка в тринадцать лет этим мечом зарубил вурдалака. Ты сам рассказывал: дедушка вместе с сестрёнкой гуляли в роще, и на них напал вурдалак. Был бы он с деревянной саблей, что тогда?

– Вот стукнет тринадцать, окрепнет рука, тогда и за меч берись. А пока терпи.

– Я терплю, – вздохнул Малыш. – Только поскорее бы. Каждый воин на счету.

– Боишься не успеть?

– Боюсь, – честно ответил Малыш. – Вдруг моего меча и не хватит.

– Тут не меч главное.

– Всё равно. За стенами не отсидеться. Что-то нехорошее рядом.

– Мы уж постараемся продержаться. А ты быстрее расти.

– Я расту, только…

За окном сыграли вечернюю зарю.

– Завтра поговорим. Я тебе прием покажу, наш, фамильный. И деревянная сабля в умелой руке дорогого стоит.

– «Удар сапсана», да? Научи! А то я пробовал, пробовал…

– Научу. Но сейчас мне пора, опоздаю.

Ван-Ай поспешил на малый плац. А Малыш с пониманием, даром, что пузырь. Чутьё есть. Вдруг и прозреет?

Рыцарь-послушник неодобрительно покачал головой – Ван-Ай пришёл последним.

Из шести кадетов зрячими были двое – он и Дор-Си. Хорошо. Хуже, что их поставили в одну тройку. Вторая оставалась слепой. Конечно, глазами они увидят всё – и конного, и пешего, и пластуна, но вот Тень… Тень видят только зрячие.

Сегодня ему выпало стоять на Полуденной Глаз-башне. Сектор обзора – Белые скалы, край Тёмного леса, Каменная степь и излучина Шаршка. Самый трудный участок, и самый интересный.

Сумерки пали быстро, и Россыпь Углей медленно закружила над чёрною землёй.

Ван-Ай тщательно устроился в вертящемся кресле: до Часа Ведьмы далеко, он должен сохранить бодрость и внимание. Не один воин пропал из-за одеревеневшей шеи, затекшей ноги или натёртого глаза. Удобство – то же оружие.

Он внимательно, неспешно просматривал свой сектор, не загорится ли где сигнальный огонь, но мирно было вокруг. Силу дома Кор признавали даже лесовики – умом ли, чутьём, а крепость обходили. Но может найтись безумец, сколотить банду таких же безумцев и попытаться напасть на Крепость в надежде разбогатеть раз и навсегда.

Алый Глаз замигал на прощание, опускаясь за Тёмный лес. Ночь наполнилась обычной разноголосицей – в реке резвились панцирники, тяжёлые удары плавников о воду разносились по равнине до самых Белых Гор и эхом возвращались назад, на опушке Тёмного Леса страстно трубил, призывая подругу, опоздавший к лету мамонт, а совсем издалека, из Каменной Степи доносилось тявканье шакалов.

Ван-Ай просигналил на Глаз-башню Восхода, корнету Дор-Си:

– Слушай!

Тот откликнулся. Все в порядке, вахта идёт своим чередом. Сейчас Дор-Си проверит третьего, корнета Мен-Се. Не от недоверия, нет, но всяко бывает. Уснул же дозорный Замка Лец под пение сирены, что стоило жизни и ему, и ещё полусотне человек. В окрестностях Крепости сирен не видели, так ведь – пока не видели.

Ван-Ай потянулся за фляжкой. Огороднику, что вывел караульные бобы, впору построить храм. Великий человек. Если бы ещё и вкус у них был получше, у бобов!

Он с лёта сделал глоток, через силу – второй. Третий под силу разве что закаленному рыцарю. Но и двух довольно, чтобы противиться всем сиренам тьмы.

Кадет прикрыл на мгновение глаза, усмиряя бунтующий желудок. Усмирил.

Поднявшись, он прошёлся вдоль парапета. Для верности стоит подумать о чем-нибудь отвлекающем.

Зимой его могут перевести в патрульный отряд, а оттуда рукой подать до железных шпор послушника. Если в Крепости узнают, что он прозрел, то отошлют в родительский Дом. Крепость не вправе воспитывать магов из чужого Дома. А рыцарь-послушник волен оставаться там, где хочет. Их трое, зрячих, и лет через пять, как знать…

Он вздрогнул не от крика – от тишины. Волною она накатывала на Крепость – замолк мамонт, поджали хвосты шакалы, стихла медвежья возня в пещерах Белых Скал, и только панцирники продолжали свои бесстрастные игры – то ли они не чувствовали Тень, то ли не боялись.

Он задержал дыхание. Пятьдесят ударов сердца, сто, сто пятьдесят… В ушах звенело, перед глазами поплыли багровые круги, но сквозь бешенную их круговерть начала проступать Суть. И Крепость, и Степь, и Лес, и Горы – всё стало иным, незнакомым. Что истина, что морок – сейчас он об этом не думал. Тень – вот что он искал.

Она была здесь. И даже в Изменённом Мире она казалась чужой.

Ван-Ай дышал тихо, словно боялся, что Тень его услышит. Да и боялся, чего уж скрывать, но главное было – остаться зрячим. Вздохнешь глубоко – и мир опять станет мелким и тусклым. А главное – он станет беззащитным перед Тенью.

Тень приближалась, вот уже она миновала второй рубеж, поднялась к стенам Крепости. Он почувствовал покалывание в пальцах.

Пятый раз встречался он с Тенью, но никогда она не подходила так близко. Слишком близко! Теперь Тень плыла над стеною – медленно, но неотвратимо приближаясь к Глаз-башне Восхода.

Как там Дор-Си? Колокольчик его поста звякнул тихо, едва-едва. Или это ветерок?

Он просигналил в ответ. Руки словно с мороза, чужие.

Тень замедлила своё движение, затем остановилась. От неё до площадки Дор-Си – расстояние пики. Каково ему?

Он ещё раз дернул сигнальный шнур. Молчит Дор-Си. Объявить тревогу? Но ни начальник караула, ни начальник стражи, ни сам Командор ничем помочь не могли. Они даже не увидели бы Тень. Что тогда станет с ним, с Дор-Си, с миссией?

Внезапно Тень отошла от Глаз-башни Восхода. Ну, наконец. Совершенно необычное поведение тревожило и пугало. Зачем приходит Тень? Что они, зрячие, могут сделать?

Тень поплыла прочь. Скорее, уходи скорее.

Словно услышав, она остановилась. Потом развернулась и полётела к Глаз-башне Ван-Ая.

На него повеяло холодом. Не тем холодом, что приносит полуночный ветер зимой, и не тем, что таится на дне Белого озера. Тот холод можно превозмочь – движением, волей, можно и костёр развести, или найти укрытие. Но сейчас холод сразу лизнул сердце и уже оттуда, изнутри, растекся по жилам.

Непослушными руками он потянул тревожный шнур. Среди рыцарей дома Кор нет магов. Но будь кто-нибудь из них рядом, холод бы отступил.

Руки онемели. Он не знал, удалось ли подать сигнал.

Тень подплыла совсем близко, ему показалось, что он различает глаза, мириады бесстрастных, изучающих глаз. Ван-Ай попытался найти в себе хоть искорку огня. Малыш. Мать. Дом.

Ему казалось, что он слышит хруст собственных мышц. Преодолевая боль, Ван-Ай вытащил меч. В Доме Кор его не учили магии. Но дали другое, быть может, не менее ценное.

Он вскочил на барьер, бросился на Тень и ударил так сильно, как только мог.

I

Приборы сегодня резвились пуще обычного, и Фомин получил результат в последнюю минуту. Минуту, как же! Кто теперь считает минуты? Разве повара. Да и те больше пользуются стихами. Часы могут разбиться, они дороги, надо за ними следить, переворачивать, удалять мушиные следы, кое-где и налог платить, а стишок читается сам собою совершенно даром. Стишок всмятку, элегия в мешочек, поэма вкрутую. Часовщики и стеклодувы оттого преисполнены злобой критикой. Молчание – золото, утверждают они, а постоянное чтение «поэмы о горшке» породило больше идиотов, чем зелёная горячка.

Он поймал себя на том, что и сам бормочет прилипчивые рифмы:

«Вот горшок пустой! Он предмет простой! Он никуда не денется! И потому горшок пустой, И потому горшок пустой Гораздо выше ценится!»

Не полагаясь на приборы, он сам выверял каждый шаг анализа. По памяти – раз, по справочнику – два и по часам – три. Электроника теперь порождает больше проблем, чем решений, самые простенькие схемы прониклись манией величия, иногда дважды два четыре, но чаще – сапоги всмятку. Лишь память о былом совершенстве не позволяла выбросить чудеса двадцать первого века на свалку. Пусть постоят в запаснике – рядом с бронепоездом. Вдруг когда-нибудь мир покатит по старой колее…

Но вряд ли. Никакой колеи нет и в помине. Особенно железнодорожной. И потому пора заполнять старые формы новым содержанием. Вливать вино свежего урожая в старые титановые дистилляторы. Стальной арифмометр идёт на смену электронной цифрушке!

Он нарочно думал о вещах отвлечённых. Так врачу, оперирующему близкого человека стоит представить, будто перед ним гомункулус, бездушный манекен. Иначе эмоции просто разорвут. Толика резонерства, по мнению психологов, заменяет рюмку водки. Как и с водкой, главное – знать меру, не заливаться.

Дежурный корнет у входа в рыцарский зал отсалютовал Фомину. Бодрый мальчик. Уверенный в завтрашнем дне. Попал в дом Кор. Лучшей судьбы и желать нельзя. Рыцарская академия. Наступление, встречный бой, оборона, отход, разведка, контрразведка, рукопашный, сабельный, огневой контакт, минирование, контрминирование, штурм, осада, танцы, языки Степи, рисование, сопротивление материалов, конкур, правописание и прочая, и прочая. Всё, что нужно знать соискателю золотых шпор. Родственники рады – есть куда пристроить бедных сироток. Укрепление связей между Домами. Империя, как одна большая дружная семья. Сам Император выказал монаршее благоволение и освободил дом Кор от всех имперских налогов, покуда рыцари будут принимать к себе на воспитание благородных сирот. Держать своё слово Император будет до той поры, покуда не соберется с силами и не подчинит себе строптивцев. Мы уж постараемся, чтобы такого не случилось в ближайшие два-три поколения. Хотя кое-кому кажется, что единственно надёжный путь для этого – самим встать во главе империи. Или даже её основать, потому что существующее образование – рыхлый конгломерат отдельных Замков, подобие дотатарской Руси.

Стол в Рыцарском зале, как и положено, был круглым. Но всяк знал цену своему кусочку дуги.

Фомин сел

– Могли бы и не торопиться, доблестный рыцарь. Медикус Нарейка проводит консилиум.

– Консилиум? С кем же?

– С учениками, доблестный рыцарь. У медикуса учеников много… – Картье говорил добродушно, но не требовалось особой проницательности расслышать в добродушии горечь. Действительно, медицине, воинскому делу, даже неблагородному но прибыльному искусству агрономии учились со рвением и приходили в Академию из самых отдаленных закоулков Белой Земли, порой совершенно неведомых. Но специалистам по гатрамонным двигателям, торсионным полям или даже солеологам ученика найти труднее. Нет, интеллектуальные способности поколений Преображения мало чем отличались от поколений двадцать первого века, только зачем рыцарю, будь он войн, начальник стражи, эконом, даже барон – знать особенности строения третьего слоя фотосферы Сириуса? А Картье был именно солеологом. Пришлось переквалифицироваться, как, собственно, большинству экипажа. Например, Фомину, бортмеханику широкого профиля. Единственный корабль с гатрамонным двигателем размещен на «Гагарине» в режиме полной консервации. Похоже, Небесы, и не прочь спровадить гостей из Межпотопья в новую прогулку лет этак на миллион, да всё думают, думают…

– Покуда доблестный рыцарь Нарейка проводит свои высокомедицинские исследования, я кратенько обрисую положение, для тех, кто, может быть, за узкоспециальными вопросами смутно представляет картину в целом. Во всяком случае, наверняка это будет полезно мне. – Картье немного нервничал. Ещё неизвестно, как бы на его месте повёл себя он, Фомин. По уставу, само собой, но по какому уставу? У каждой службы – свой.

– Командор намеревается присутствовать. Дистанционно, разумеется, – у Картье, действительно, нешуточные причины нервничать.

– Командор уже присутствует, – голос из рупора дребезжал не больше прежнего. И у плохой акустики есть свои достоинства: на неё можно списать свою слабость и чужую силу.

Рыцари встали, выражая почтение.

– Сожалею, но не могу ответить тем же, экипаж. Итак, что у нас стряслось? – судя по всему, командору было не хуже, чем обычно.

Картье доложил перед собой бумажный лист, но докладывал, как обычно, по памяти.

Прошлой ночью на дежурство наблюдателей заступила группа кадетов, шесть человек, старший наблюдательной группы рыцарь-послушник Барк. В час Браухля с Полуденной Глаз-башни, где располагался пост корнета Ван-Ая, на пульт караульного помещения поступил сигнал тревоги. Рыцарь-послушник Барк тут же затребовал повтор, но ответа не получил. Тогда он просигналил на остальные смотровые Глаз-башни – Глаз-башню Восхода и Глаз-башню Тьмы. Корнет Мен-Се с Глаз-башни Тьмы передал условный сигнал «Опасности нет». Корнет Дор-Си на сигнал не ответив.

Рыцарь-послушник передал тревожный сигнал начальнику стражи – как известно, временно эти обязанности приходится исполнять мне. Я вывел тревожный отряд, состоящий из старших кадетов и рыцарей-послушников. Никаких признаков вторжения, диверсии и прочих нештатных ситуаций на территории крепости замечено не было. Но у подножия Полуденной Глаз-башни было обнаружено тело корнета Ван-Ая без признаков жизни. Наружный осмотр при свете факелов не выявил следов борьбы, хотя в правой руке корнет держал обнаженный меч. Более того, часть меча, около вершка, была обломана, но при самом тщательном поиске фрагмент не был найден. Сразу отмечу, что повторный поиск, проведённый уже после восхода солнца с использованием магниторезонансной аппаратуры, любезно предоставленной доблестным рыцарем Фоминым, также не дал результатов. Рядом с телом корнета была обнаружена субстанция в виде порошка чёрного цвета в крайне незначительном количестве. Я собрал эту субстанцию, по-видимому, крайне способную к сублимации, в герметический контейнер для передачи досточтимому рыцарю Манарову.

Все посмотрели на биохимика. Тот наклонил голову, подтверждая сказанное но не желая прерывать

– Вход на Полуденную Глаз-башню был, как и положено, опечатан начальником наблюдательной группы рыцарем-послушником Барком. Разумеется, сведущий человек мог бы открыть вход, но незамеченным это действие не осталось бы. Впрочем, никаких, совершенно никаких признаков проникновения постороннего не было. На самом наблюдательном посту никаких вещей и следов, свидетельствующих о наличии посторонних или постороннего, не было. Узел связи работал штатно.

Мы перешли к Глаз-башне Восхода. Вход в Глаз-башню также оставался запечатанным. Я поднялся наверх и обнаружил корнета Дор-Си без видимых признаков жизни. Во всяком случае, ни дыхания, ни сердцебиения уловить не удалось, тело производило впечатление остывшего, хотя замеров температуры не проводилось.

Обстановка на смотровой площадке Глаз-башни Восхода была в образцовом порядке, никаких следов постороннего присутствия не обнаружено.

Тела обоих кадетов были доставлены в лазарет, где ими и занимается наш достопочтенный медикус. Тем временем мы провели – и проводим сейчас – самый детальный осмотр Крепости и окрестностей.

– Что вы надеетесь найти? – спросил командор.

– Маленьких зеленых человечков. Зловещего типа в чёрном плаще и с клыками, обагренными кровью. Гипноизлучатель «НВЧС». Простите, командор, я не знаю, что мы должны найти. Что-нибудь. Боюсь, не найдем ничего. Пройдём мимо, не обратив внимания. Или уже прошли.

– Я рад, что вы не возлагаете больших надежд на поиски, но, тем не менее, ищите. Ищите!

– Ищем.

– А третий корнет? – эконом Крепости Панин был человеком практичным, и потому предпочитал методы простые, проверенные.

– Корнет Мен-Се жив, здоров и готов предстать перед рыцарским собранием, – отозвался Картье.

Старшина – ещё из Первой Деревни, один из немногих уцелевших крестьян после Первого набега лесовиков, ввёл кадета. Вид у того хмурый, но спокойный.

– Кадет Мен-Се с чистым сердцем пришёл на Совет Рыцарей!

– Расскажи-ка, дружок, что ты видел во время дежурства? – спросил эконом. Ласково спросил, но кадет не смутился.

– В секторе, доверенном мне, не случилось ничего необычного, угрожающего, заслуживающего специального упоминания. Даже сейчас, зная о происшествии с корнетами Ван-Аем и Дор-Си, я не могу сказать, что чувствовал, видел или слышал приближение опасности.

– Вы говорите о своём секторе, кадет. Но, может быть, в других секторах?

– Тут я не могу сказать наверное, доблестный рыцарь. Во время дежурства отвлекаться нельзя. Но если бы случилось что-нибудь, я бы услышал. Ночь была тихая. Очень тихая. Только…

– Да?

– Меня беспокоит не то, что я слышал, а то, чего не слышал. Я не слышал шума падения кадета Ван-Ая.

– Но между Тёмной Глаз-башней, где находились вы, и Полуденной – весьма значительное расстояние, к тому же занятое постройками.

– Да, и днём я бы, конечно, не мог ничего услышать. Но ночью, особенно этой ночью…

– Эта ночь была особенной?

– Тихой. Даже степные шакалы молчали. Я слышал плеск панцирников с излучины реки, а это куда дальше, нежели Полуденная Глаз-башня. Нет, я должен был услышать падение.

– Но не услышали.

– Да. И это меня беспокоит.

– Больше ничего?

– Сейчас мне думается, нет.

– Если вспомните что-нибудь, каким бы пустяком это не казалось – обращайтесь сразу к своему наставнику – или к любому рыцарю.

– Я так и поступлю, доблестные рыцари!

Кадет покинул зал.

Фомин посмотрел ему вслед. Ушёл, а загадку оставил.

– Позвольте, и я внесу свою долю, – сказал он.

– Долю чего? – вздохнул, спросил Картье.

– Непоняток.

– Я надеялся, что уж вы-то скажете что-нибудь положительное, прочное, надёжное.

– Рад бы, но… Мне был предоставлен меч кадета Ван-Ая. Скажу сразу – никаких следов биологического характера на клинке не было, за исключением обычных представителей микрофлоры.

–Что вы имеете ввиду?

– Как не старайся держать оружие в чистоте, всегда к клинку прилипают споры, бактерии, частицы пыли. Я сделал смывы и передал их доблестному рыцарю Манарову, – биохимия ближе ему, чем мне и, возможно, он извлечет больше сведений, нежели удалось мне. Меня беспокоит другое. Меч, типичный булат Сур-Альской работы, является чрезвычайно крепким инструментом. Для того, чтобы его переломить, требуется большое усилие. Очень большое. Практически недостижимое в условиях боя. Но меч и не был сломан – структура поверхности такова, словно отсутствующая часть просто исчезла.

– Исчезла? Срезана плазменным лучом?

– Нет. При контакте с плазмой, каким бы кратковременным он не был, остаются специфические изменения. Здесь же – ничего. Совершенно ничего. Просто исчезла часть – и всё. Как это могло случиться, я не знаю. С позиций науки это немыслимо.

– Значит, немыслимо. Был клинок – и нет клинка. Растворился.

– Не растворился, Картье. Если бы растворился, я бы так и сказал. Исчез.

– Утешили. Клинок исчез. Кадеты мертвы. Никаких следов. Что прикажете делать?

– Доблестный рыцарь Нарейка, – возгласил старшина.

Фомин с облегчением сел. Все, теперь пусть Нарейка скажет что-нибудь положительное, прочное, надёжное.

Доктор пришёл в Костюме Биологической Защиты

– Простите, но слишком много времени уходит на асептические процедуры. Работы выше головы. Проще поменять костюм. Если кому-либо интересно, могу сообщить – корнет Дор-Си в состоянии парабиоза.

– Простите, чего? – подчеркнуто вежливо ответил Картье.

– Другими словами, Дор-Си застыл на грани жизни и смерти. Биохимические процессы протекают по анаэробному типу, то есть организм не нуждается в кислороде. Но скорость процессов чрезвычайна низка. Больше всего это напоминает спячку, но спячку глубочайшую. Что-то подобное пытались достигнуть по проекту «гибернация», для глубинных полётов, но на момент нашего отлёта дальше опытов над головастиками дело не продвинулось.

– Вы можете разбудить кадета? – спросил эконом.

– Нет.

– А пытались?

– Я не уверен, что это следует делать наугад. Напротив, любая непродуманная активность может привести к катастрофическим результатам. Смерти. Или чего-нибудь похуже.

– Так что же вам удалось сделать, доктор Нарейка?

– Поместить кадета в саркофаг. Надеюсь, что броня его будет достаточно крепка.

– У вас есть для этого причины?

– Мозг кадета излучает омега-волны. Подобное мы наблюдали лишь дважды – в случае с Волкогоновым и… – он осекся. Редкое состояния для доктора.

– И в моем случае, не так ли? – проскрежетал голос из рупора.

– Да, командор. У нас нет данных, являются ли омега-волны свидетельством перестройки организма, или это просто второстепенный, малозначащий признак. Два случая – ещё не статистика.

– Теперь их три. Но оставим. Другой кадет, Ван-Ай, он мёртв?

– Да. Но не оттого, что упал с Глаз-башни.

– Нет?

– Высота Глаз-башни такова, что при падении с неё проявились бы несомненные признаки: вколоченные переломы, например. Ничего этого нет. Кости и внутренние органы совершенно целы. Если падение и имело место, то с высоты самой небольшой, не выше человеческого роста. Легкие ссадины на коже, вот и всё.

– Но отчего же тогда он умер?

– Обширный инфаркт миокарда. Практически тотальный. Для молодого юноши это необычно, но не невероятно.

– Невероятно тут другое, – задумчиво проговорил Картье. – Как можно упасть с этакой высоты и не разбиться?

– Не знаю. Я при падении не присутствовал. Но если доблестный рыцарь сомневается, тело Ван-Ая всё ещё находится в секционной. Прошу.

– Я совершенно уверен в справедливости ваших выводов, доктор Нарейка. Просто я в недоумении.

– Боюсь, мое сообщение только усилит это чувство, доблестный рыцарь, – казалось, деликатный Манаров не хотел расстраивать Картье.

– Давайте, чего уж там. Разбился контейнер?

– Нет, не разбился. Контейнер хороший, рассчитан на двести атмосфер, ещё с корабельных запасов. Когда мне его доставили, я заметил, что внутри располагается тёмная полупрозрачная субстанция. Чёрный Туман, если вы позволите (Манаров баловался поэзией, и читать его отчеты рвался не каждый).

Как раз в это время проходила заключительная часть синтеза средства Аргента. Исключительно интересное вещество: метаколлоидное серебро в мю-связи с…

– Гм, – кашлянул Картье.

– Простите, я отвлёкся. Но вернутся к контейнеру удалось только через три склянки. Увы, к этому времени он был пуст.

– Как – пуст? Его кто-то раскрыл?

– Нет, он оставался герметически закрытым – да я его запер в сейфе. Привычка, знаете ли.

– Тогда куда же делось содержимое?

– Не только содержимое, доблестный рыцарь. Контейнер был пуст буквально.

– Что вы хотите этим сказать?

– Доблестный рыцарь Фомин уже упомянул о недостижимости чистоты: пыль, споры, микроорганизмы всегда присутствуют вокруг нас. Контейнер, хочу напомнить, представляет собою пустую прозрачную емкость. Не совсем пустую, остаточное давление десять в минус двенадцатой атмосферы остаётся, но для наших нужд этого обыкновенно достаточно. В глубоком космосе мы применяем другие контейнеры, с гораздо более высокой степенью вакуума, потому что…

– Гм, – во второй раз кашлянул Картье.

– Простите, я опять отвлёкся. Так вот, для сбора материала открывается вентиль, и внутрь контейнера проникает та или иная субстанция, пятьдесят миллилитров, после чего контейнер опять герметически закрывается. Повторно открыть его можно, лишь сломав предохранитель. Сделано это во избежание контаминации материала.

Когда я поместил контейнер в аналитическую камеру и присоединил его к специальному резервуару, так же с вакуумом десять в минус двенадцатой, то выяснилось, что содержимого в контейнере нет. Более того, давление понизилось ещё больше. Напрашивается объяснение – я перепутал контейнеры. Но это просто невозможно.

– Более невозможно, нежели таинственное исчезновение содержимого?

– Именно так. Я потом посчитал – давление в контейнере снизилось до десяти в минус двадцатой. Возможно, даже больше, но это предел чувствительности моей аппаратуры. Такими контейнерами мы не располагаем.

– Но вы говорили, что для глубокого космоса есть какие-то особые контейнеры.

– Их спутать невозможно. Они иные и по виду и по размеру. Не спутаешь же кошку с драконом. К тому же те контейнеры остались на «Королёве», здесь в них просто нет нужды.

– Прекрасно, – Картье, похоже, и в самом деле, почувствовал уверенность в себе. – Подытоживая, можно отметить: причина гибели кадета Ван-Ая и странного состояния кадета Дор-Си неизвестна. Отчего сломался меч Ван-Ая и куда исчез фрагмент – опять неизвестно. Чем являлась тёмная субстанция, обнаруженная рядом с телом – в третий раз неизвестно. Куда она делась из герметического контейнера, да ещё прихватив с собою всё до последней молекулы – в который раз неизвестно. Задача с очень многими неизвестными. Именно то, что нам сейчас и необходимо. Маленький подвиг ко дню годовщины Отлёта.