– Что это был за зверь? – спросил меня студент Ростовского университета Слава, который всё время надо мной подшучивал. Он был не на шутку напуган.
Я снисходительно улыбнулся и похлопал его по плечу.
– Не бойся, Слава, – сказал я ломким фальцетом. – Это была обычная лошадь.
Школа «церковно-приходская»
Никита Хрущёв наворочал столько, что потом после него разгребать пришлось долго. Одна из его, с позволения сказать, реформ коснулась среднего образования. Если раньше после окончания семилетки можно было поступать в техникумы, или же продолжать учёбу в школе, где аттестат зрелости выпускник получал после окончания десятого класса, то с 1962 года страна переходила на восьмилетнее и одиннадцатилетнее обучение. С девятого класса вместе с учебой вводилось производственная практика. Выпускнику вместе с аттестатом должна была присваиваться и рабочая квалификация. Таким образом, Хрущёв украл у меня не год, а даже два, потому что после его отставки срок армейской службы тоже был укорочен. Мне же пришлось служить не два, а три года. В общем, повезло как утопленнику. Был и ещё один неприятный сюрприз. Уже сдав экзамены за семилетку, мне и моим ровесникам пришлось сдавать экзамены и за восьмой класс.
Самое печальное во всём этом было то, что школу, где мы учились, сделали восьмилеткой, а всех, кто не поступал в техникумы, перевели в другую школу. Эта школа была рядом с Андреевской церковью. Собственно говоря, она даже вплотную примыкала к ней, и только глухая высокая ограда отделяла вход в нашу школу от входа в храм. Нередко во время уроков слышался звон колоколов, которые поначалу мы путали со звоном школьного колокольчика, возвещающем о перемене.
Школу эту мы называли церковно-приходской, здесь учились дети далеко не самых образованных и интеллигентных родителей. В параллельном классе мне показывали юную проститутку по имени Поля, много было хулиганья. Но все, кто перешёл сюда из 25-й школы, всегда держались вместе, нас было довольно много, и местные бандюганы побаивались.
Сразу за школой находился лес, который спускался к Комсомольскому пруду. В сентябре и октябре мы нередко сбегали с уроков, чтобы там искупаться.
Педсостав я помню плохо, так как проучился в этой школе всего лишь год. Могу сказать только добрые слова в адрес учителя литературы грустного маленького еврейчика, которого звали Яков Маркович. Однажды я написал сочинение на тему «Первый день на заводе» в стихах, и после уроков он подошел ко мне и сказал, что ему понравилось. Мы стали с ним общаться, я даже побывал у него дома, он следил за моими газетными публикациями.
Яков Маркович (мы называли его ласково Морковкой) был старым холостяком. Однажды, уже отслужив в армии, я встретил его, и мы с ним выпили вина. Он растрогался, когда узнал, что у меня вышла книжка, сказал, что с самого начала понял, что меня ждёт большое будущее. Но он, к сожалению, ошибся.
Мне очень нравилась и преподаватель математики Калерия Алексеевна. Она раньше работала в Суворовском училище, но его расформировали опять-таки по велению Хрущёва, и она перешла в нашу школу. Это был педагог с большой буквы. Класс замирал, когда она начинала урок, и я настолько увлёкся алгеброй и геометрией, что даже стал получать пятёрки. Но это увлечение, как и увлечения рисованием, театром и шахматами, было весьма кратковременным.
Череззаборногузадерихин
Когда пришло время Пасхи, всем моим одноклассникам очень хотелось посмотреть на крестный ход, на пасхальное богослужение, но директор школы строго-настрого запретил.
– Священники предупреждены, – сказал он. – Если они кого-то заметят из вас, тот будет строго наказан. Советским школьникам, комсомольцам не подобает участвовать в таких церковных праздниках.
Он, конечно же, приврал. Священники вряд ли бы стали на кого-то доносить – это не в их правилах, хотя из каждого правила существуют, разумеется, исключения. И многие из нас собрались у школы поздним вечером накануне Пасхи.
Но у забора дежурили два милиционера, и это мы не предусмотрели. Впрочем, они то исчезали, то опять появлялись. У Саши Гейдеко были часы, и он засёк время их отлучек. В среднем стражи порядка отсутствовали примерно по 15 минут. Когда они ушли в очередной раз, мы попытались влезть на забор. Но не получилось – он был очень высоким. Я встал на плечи Саши – и только тогда оседлал забор. Это было сделано вовремя: крестный ход уже приближался к церкви.
Но тут внезапно появились милиционеры. Они увидели меня. Саша успел убежать, а я не мог спрыгнуть, так как штаны зацепились за гвоздь.
Блюстители закона подошли поближе.
– Ну что, попался, птенчик, – сказал один из них. – Как твоя фамилия? Давай слезай, поедешь с нами в отделение.
Я не хотел в отделение и отцепился от гвоздя. Но в этот момент один из милиционеров схватил меня за ногу. Я дернулся, и остался без тапочка, в который был обут. Но зато я спрыгнул с забора в кусты сирени, которые росли по другую сторону и стал недосягаем для стражей порядка. Они подсматривали за мной в щель, но ничего сделать не могли. Я осмелел и прокричал:
– Запомните, моя фамилия – Череззаборногузадерихин.
Впрочем, возникла сразу другая проблема. Нужно было придумать, как незаметно выбраться из церкви. У входа дежурила милиция, а перспектива провести Всенощную среди верующих и молиться, как они, я не мог, поскольку был некрещёным.
Я обследовал кусты, обжёгся крапивой, но нашёл выход. Это был лаз, который прорыли собаки. Он был узкий, но я раскопал его пошире – земля была пополам с песком – и оказался с тыльной стороны храма. Дальше уже путь был свободен. Я обошел лесом церковь и школу и спокойно свернул к своему дому. Было темно, и никто не заметил, что одна нога у меня босая.
Мама, затеяв уборку, спросила меня, куда делся мой второй тапочек. Я свалил всё на дворового щенка, который обожал ходить по гостям в нашем подъезде, где его подкармливали. Щенка звали Бром.
– Наверное, Бром утащил, – сказал я..
Тут я нисколько не погрешил против истины. Бром действительно обожал возиться со старой обувью.
Моя татарочка
В нашу дворовую компанию неожиданно влилась Люба. В жилах её текла татарская кровь, и она приехала откуда-то из глубинки. Люба чем-то меня заинтриговала. Глпза у неё были, как две черносливины.
Мы стали встречаться. Бродили по тихим вечерним улицам Ставрополя. Мы целовались, но я понимал, что Люба ещё подросток, и поцелуями всё и ограничивалось. Наверное, мне были просто нужны свободные уши. Но однажды после очередной нашей прогулки Люба сказала:
– Мама уехала. Мне страшно оставаться ночью одной. Ты не придешь ко мне?
Я понял сразу: никакого намёка на близость эта просьба не содержала. Девочке действительно было страшно. Она обращалась ко мне как к мужчине, как к своему защитнику. Её отец незадолго до этого умер от рака.
– Хорошо, – сказал я.
У меня был ключ от входной двери в свою квартиру. Когда родители уснули, я прокрался босиком в коридор, открыл дверь. До дома Любы было всего сто метров, если даже не меньше.
Я позвонил. Она стояла на пороге в ночной рубашке. Я обнял её, мы постояли так несколько минут, и я на руках отнёс Любу в спальню. Уложил её и сел рядом. Было такое ощущение, что это – моя дочь.
Мы молчали. Не знаю, о чем думала Люба и что она ожидала. Может быть, совсем даже не того, что происходило. Но мне нравилась роль заботливого отца, я вошёл в неё, и даже не собирался что-то в себе переломить.
Я гладил её волосы – чёрные, как смоль. Она была смуглой, фигура её ещё не сформировалась. Мало того, что она была хорошенькой, облик её был несколько необычен даже для такого многонационального города, как Ставрополь.
Горел ночник. Я смотрел на Любу, а она спала. Тихо и безмятежно, и я боялся пошевелиться, чтобы её не разбудить…
Мы встретились спустя много лет. Она была замужем. Пожаловалась:
– Знаешь, у меня сплошные выкидыши.
Она говорила всё это мне, как к отцу, которым я был всего только одну ночь.
Хомяк
Основы рабочей профессии мы постигали на заводе «Красный металлист». Это предприятие было одним из старейших в городе. Здесь выпускалось деревообрабатывающее оборудование, в основном станки: фрезерные, токарные, шлифовальные.
Нас заставили пройти медосмотр, а потом распределили по разным участкам. Нам с Юрой Орловым предстояло стать электросварщиками.
Реформа образования ещё не обрела реальных очертаний, особенно в части производственного обучения. На каждом предприятии оно проводилось по-разному, в зависимости от специфики. На «Красном металлисте» пошли по пути прикрепления ребят к опытным рабочим, дабы они шефствовали над ними. И это было правильно. За год мы с Юрой уже вполне могли работать самостоятельно на уровне второго, а может быть, даже третьего разряда.
Но помимо приобретения практических навыков, нужно было осваивать и теорию сварки. Её вдалбливал нам мастер производственного обучения, которого мы прозвали Хомяком. Он действительно походил на хомяка – маленький, с пухлыми щеками, с глубоко запавшими глазками-пуговицами.
Он любил рисовать мелом на доске устройство сварочного аппарата, трансформатора, подающего ток, и другие схемы. При этом часто сморкался, доставая из оттопыренных карманов пиджака большой скомканный платок. Похоже, у Хомяка был хронический ринит.
Однажды я незаметно сунул в его карман, где был платок, тряпку, которой стирали с доски. Она была сухая, и мел с неё так и сыпался. Хомяк и бровью не повёл, продолжая свой рассказ о том, какие электроды предназначены для той или иной марки стали. Когда же он высморкался в тряпку, взметнулось облако мела, осыпав лицо Хомяка, как мука мельника.
Кроме нас с Юрой электросварщиками собирались стать еще примерно 10—12 юнцов из нашей и других школ города. Смеялись долго. Мастер был вне себя. Он захотел найти шутника.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги