Человек с чужим прошлым

– Антон Иванович. Очень способный офицер. Указания о нашем санкционировании связи Марчевского с немцами ему даны. Не сомневайтесь, Алексей Емельянович, – совсем не по-уставному вдруг обратился Козлов к генералу, – сдюжит Волков! Он парень опытный, с головой. Прирожденный разведчик. И характер – кремень!

Алексей Емельянович настороженно стрельнул глазами в Козлова – что это он вдруг так расхваливает Волкова? Не похоже на всегда сдержанного, словно застегнутого на все пуговицы, майора.

– Дружили? – прямо спросил генерал.

– Так точно, – выпрямился на стуле Николай Демьянович, не отводя глаз под взглядом начальства. – Дружили. Работали вместе.

– Тяжело придется твоему другу, – помягчел Ермаков. – Генрих Ругге там абверкомандой руководит. Такой волчина! Замок под городом для себя облюбовал, устроил в нем резиденцию. Серьезно обосновывается, надолго… Да, а для Марчевского псевдоним есть?

– «Гром». Сам себе выбрал, через Лодзинского передал.

– М-да, – генерал пригладил короткопалой рукой седеющие волосы. Задумчиво поскреб ногтем около брови и неожиданно спросил: – Сам-то ты, Николай Демьяныч, Марчевскому веришь или нет? Не думаешь, что немцы нас на крючок взять хотят, а? Так ведь и англичане выходы на «Грома» станут искать. Им тоже картотеку заиметь охота!

– Кто знает? – уклончиво пожал плечами Козлов. – Волкову на месте виднее будет. Все меры предосторожности, какие только возможно, мы приняли. И чего уж теперь, когда Волков уже пошел на связь…

– Думать-то нам все равно надо. И за себя, и за них за всех: за немцев, за англичан, за Марчевского… Кем там прикрыть Волкова есть?

– Подготовлено.

– Ну, вот и поговорили, – поднялся из-за стола Ермаков, подводя итог долгой беседе. – Знаешь, Николай Демьяныч, иногда кажется – лучше бы сам пошел, чем другого посылать! На душе легче было бы, понимаешь?

– Все же сомневаетесь, товарищ генерал? – уже от двери спросил майор.

– Сомневаюсь, – глухо ответил Алексей Емельянович.

Снег уже везде сошел, обнажив прошлогоднюю порыжелую траву, сквозь которую, как через нечесаные старушечьи космы, робко пробивались нежно-зеленые стрелочки, еще не успевшие набрать силы от солнца и дышащей паром земли. В оврагах стояла мутная талая вода, бурая от глины и осевших на дно палых листьев – прошлогоднего роскошного убора густых лесов. Однако откосы уже полностью просохли, и при каждом шаге мелкие комочки почвы осыпались из-под подошвы сапог, с бульканьем падая в воду на дно оврага.

Под широкими лапами вечнозеленых елей местами еще сохранились остатки серого ноздреватого льда, и к вечеру от леса тянуло сырым холодом, словно зима грозила вновь вернуться, подернуть лужи ломкими лучами наледи, пустить в воздух белых мух, заставляя мечтать о сухом тепле жилья.

Человек, одетый в большой серый ватник, темные брюки и яловые, смазанные жиром – чтобы не промокали в сыром лесу – сапоги, удобно устроился на взгорке, просушенном ветрами, забравшись в гущу расправивших ветви кустов боярышника. Он сидел на стволе поваленного дерева и рассматривал в сильный бинокль сопредельную сторону границы. Оптика приблизила башни старого костела из красного кирпича, скирду прелой соломы на краю непаханого поля, чахлую рощицу, через которую проходила грунтовая дорога. Правее темнел заболоченный густой лес. Деревни, в которой стоял костел, видно не было – она пряталась за рощей и высоким косогором.

Человек в сером ватнике опустил бинокль и взглядом отыскал полосатый красно-зеленый пограничный столб с успевшей потемнеть пластинкой, на которой был выбит герб. Контрольно-следовая полоса утонула в грязи – низина, болота, надо ждать пока просохнет окончательно.

На той стороне границы царила тишина, словно все там вымерло – и люди, и животные в деревне. Ветер не приносил с собой ни запаха дыма от топящихся печей, ни собачьего лая. Чужие пограничники тоже не появлялись.

Осмотревшись, человек в сером ватнике и яловых сапогах наметил путь посуше, отложил бинокль и покурил, пряча огонь папиросы в кулаке. Обгорелую спичку и окурок он убрал в жестяную баночку. Потом встал, спрятал бинокль за пазуху, подтянул ремень на черных суконных брюках, осторожно раздвинул ветви густых кустов и пошел вниз, к оврагу, стараясь держаться краем взгорка, чтобы его не видели с другой стороны.

Через несколько минут он спустился в овраг. Хватаясь руками за спутанные длинные пряди жухлой травы, чтобы не оступиться в скопившуюся на дне холодную воду, пробрался к едва заметному под осыпавшейся землей и нанесенным паводком сором из листвы и мелких сучьев темному отверстию, похожему на большую барсучью нору. Оттуда тянуло гнилостным запахом стоялой болотной воды и мышами. Росший над отверстием куст свесил ветви, словно прикрывая тайну мрачного узкого лаза, ведущего в другой мир, туда, где на сопредельной стороне высились кирпичные башни костела и пряталась за рощей деревушка.

Посмотрев по сторонам, человек в сером ватнике достал сильный фонарь, включил его и направил луч света в глубь норы. Склонился, напрягая зрение в попытке разглядеть – что там внутри? Желтый, похожий на комок старого масла, блик от света фонаря пополз по темной поверхности воды, стоявшей на дне облицованного плиткой из обожженной глины тоннеля. Прополз немного и затух в вязкой темноте подземелья, выхватив из нее корни деревьев, раздвинувшие облицовку и свисавшие уродливыми сосульками. Где-то просачивалась вода и капли падали с глухим стуком, видимо, попадая на кусок дерева.

Вздохнув, человек ступил в глянцево-черную грязную воду и, согнувшись, осторожно пошел по тоннелю, придерживаясь левой рукой за осклизлые стенки. В правой он держал фонарь, освещая себе путь. Идти было неудобно, приходилось сгибаться почти вдвое, ноги скользили в грязи. Зато вода, сначала достававшая почти до края голенищ сапог, постепенно отступала, уровень ее становился все ниже, а потолок тоннеля начал немного подниматься. Вскоре удалось выпрямиться, а вода на дне доходила только до щиколоток. Обернувшись, человек увидел, что входное отверстие, через которое он проник в тоннель, светится, как узкий серп ущербной луны. Тоннель был пологим, видимо, для лучшего стока вод.

Тихо… Ни писка крыс, которые любят жить в подобных местах, ни журчания воды, не слышно даже стука капель, как около входа. Мозглая, холодная сырость и темнота, раздвигаемая лучом фонаря, шарящего по стенам, под ногами, по низкому потолку из прямоугольных плиток, похожих на маленькие кирпичики.

Вот темнота как будто раздвинулась, уплотнилась. Рука, державшаяся за стенку тоннеля, ощутила пустоту, и человек остановился. Повел по сторонам фонарем – сводчатое помещение, чем-то похожее на внутренность русской печки, когда залезаешь в нее мыться, стараясь не коснуться голыми локтями раскаленных кирпичей и поудобнее устраиваясь на подстилке из пахучей ржаной соломы. Однако здесь нет неги сухого жара печи и тонкого аромата недавно испеченного на капустном листе подового каравая – только бьющая по ушам вязкая, пропитанная гнилостным сырым запахом тишина…

Луч фонаря начал методично обшаривать стены, потолок, полукруглое устье следующего колена тоннеля, ведущее дальше, в неведомое. Может быть, прямо под костел? Или к каким-нибудь сточным колодцам, закрытым литыми чугунными решетками? Что на той стороне тоннеля и куда он может вывести, человек в сером ватнике не знал.

Есть! В круге света на левой стене маленького коллекторного зала отчетливо виднелось нарисованное мелом стилизованное изображение черепахи – овал, сверху небольшая петля с двумя точками – как плоская головка с глазками-бусинами, а внизу – короткий крючок хвоста. Но у этой черепахи было шесть ног! От овала-панциря шли шесть черточек – по три с каждой стороны.

Однако такая небрежность в рисунке, видимо, не только не смутила человека в сером ватнике, но даже обрадовала его. Он улыбнулся в темноте и, нашарив в кармане стеганой куртки кусочек мела, шагнул к стене. Взял кожаную петлю фонаря в зубы и направил его свет на рисунок. Упершись рукой в стену, человек в сером ватнике аккуратно зачеркнул мелом сначала голову черепахи и ее правую переднюю ножку-палочку, потом среднюю правую ножку и левую заднюю. Последний штрих был положен на хвостик-закорючку. Получилась ломаная зигзагообразная линия. Незачеркнутыми остались только три ножки…

Когда он наконец-то выбрался из тоннеля, ведущего неизвестно куда, совсем стемнело. Погасив фонарь, он с минуту постоял на дне оврага, прислушиваясь, потом быстро полез наверх, ловко карабкаясь на крутой обрыв.

Через полчаса за взгорком, с которого человек в сером ватнике осматривал в бинокль чужую территорию, его встретил молчаливый мужчина в накинутой поверх шинели плащ-палатке и зеленой пограничной фуражке со звездочкой.

– Порядок, – ответил на его немой вопросительный взгляд совершивший подземное путешествие. – Пошли, обсушиться надо. Все-таки успел набрать воды в сапоги…

Еще через два часа на стол майора Козлова в его кабинете на Знаменке в Москве легла расшифрованная радиограмма: «“Гунн” приему и помощи “Хопрову” готов. Связь подтверждена. Семенов».

Николай Демьянович вложил телеграмму в синюю коленкоровую папку и подумал, что необходимо срочно подготовить еще несколько быстрых и надежных вариантов связи, исключающих частый радиообмен, – по данным, полученным сегодня утром, немцы значительно усиливали службу пеленгации и радиоперехвата в пограничной зоне с СССР…

– О, майн либер альтергеноссе! – Генрих Ругге, золотозубо улыбаясь, привстал навстречу Марчевскому из-за своего огромного стола. – Ведь мы с вами действительно альтергеноссе – одногодки, не так ли? А вы заставляете меня беспокоиться об участи старого товарища. Нехорошо, герр Викентий, прятаться от друзей, ой как нехорошо. Присаживайтесь. Сейчас будет кофе. Распорядитесь, Шмидт!

Марчевский прошел к столу, сел в кресло. При его приближении кобель, настороженно поднявший голову, глухо зарычал, но тут же замолк, повинуясь окрику хозяина. Абверовец ласково потрепал его за ушами.

– Мой Дар. Хорош, правда? Надеюсь, вы будете друзьями и с ним. Удивительно умный пес.

Пан Викентий слушал его, напряженно сцепив пальцы. Ему хотелось завыть от отчаяния – почему сразу не ушел?! Теперь он сидит здесь, в замке, расположенном в нескольких километрах от городка, в кабинете начальника абверкоманды подполковника Ругге.

Езуз Мария, какой калейдоскоп событий за один день! Утром неудачный выход на место встречи со связником, потом слежка, появление в квартире Зоси подозрительного Тараканова и вслед за этим – приезд немцев. Поневоле задумаешься над подобными совпадениями. Но, может быть, еще не все потеряно? Ведь блеснул же луч надежды, и пока ничего не ясно до конца. Значит, надо собрать себя в кулак и продолжать бороться. Как – будет видно по обстоятельствам.

Открылась высокая резная дверь кабинета, и солдат в белоснежной куртке вкатил сервировочный столик на колесах. Легкий ароматный парок поднимался над кофейником, тарелочки с сыром и копченой колбасой, тонко нарезанный хлеб, масло, коньяк, коробка сигар… Господин Ругге щедро угощает пленников? Да, а куда подевали Тараканова? Спросить? Нет, пожалуй, не стоит, выяснится само собой: абверовец все равно вынужден будет хоть что-то сказать о человеке, задержанном вместе с Марчевским.

– Угощайтесь, – все так же радушно улыбаясь, Ругге встал из-за стола и пересел в кресло напротив пана Викентия. – Я за вами поухаживаю, на правах хозяина. Поговорим, вспомним прошлое. Ведь нам есть что вспомнить?

Настороженно слушая его болтовню, Марчевский осмотрелся. Огромный сейф в углу, множество книжных полок и шкафов, два изящных застекленных шкафчика с винтовками. Отдельно, на специальной полочке, лежали оптические прицелы. Перехватив его взгляд, абверовец самодовольно заметил:

– Да-да, мой друг, не оставляю прежних увлечений! Помните, как я уложил кабана в тридцать седьмом? Мы с вами встречались тогда в Беловежской Пуще, когда рейхсмаршал Геринг приезжал на охоту. И, как мне помнится, вели весьма интересные беседы за рюмкой. Неужели вами все это забыто? А наша встреча в тридцать четвертом году, на переговорах, закончившихся заключением соглашения о пропаганде? Давайте выпьем за новую встречу, – немец налил в рюмки коньяк. – Надеюсь, вы объясните старому доброму другу Генриху, почему пришлось вас искать?

«Начинается, – отстраненно подумал пан Викентий. – С чисто немецкой педантичностью. Ну что же, придется подыграть».

– Я… Я был в растерянности, – поднятая рюмка дрогнула в его пальцах. – Одно дело, когда мы встречались как равноправные партнеры, а теперь, когда один из нас победитель, а другой…

– Бог мой! Герр Викентий! Разве в разведке говорить о таких вещах? Тем более после стольких лет нашего плодотворного сотрудничества. Именно сотрудничества, я не оговорился, нет. И мне непонятны ваши сомнения – разве вы не ждали нас? По-моему, все предопределено: слабое должно отпасть, умереть, а ему на смену приходит более сильное, жизнеспособное, несущее обновление всей Европе, всему миру!

«А он мало изменился – наблюдая за Ругге, отметил Марчевский. – По-прежнему любит пустой треск выспренной болтовни, но за ней умело прячет весьма серьезные вещи. Только человек, плохо знающий, с кем он имеет дело, может попасться на такую удочку, принять его за пустозвона. Нет, герр Ругге серьезный разведчик, и личина болтуна только одна из множества масок, которые он меняет с поразительной легкостью, как прирожденный циркач из балагана на ярмарке. Но что сейчас скрывается за словесной шелухой – не дошел мой посланец и они все пронюхали, а теперь наслаждаются моим незнанием и готовят неожиданный удар? Поэтому и появился взявшийся ниоткуда Тараканов? Если о нем не спросят – значит он их человек. Но могут и специально спросить, чтобы скрыть это… Не исключено и то, что по своей обычной привычке я все сильно усложняю – вдруг Ругге просто по-человечески рад моему задержанию – ведь они искали меня, а Генрих такой же человек, как и все, и ничто ему не чуждо. Хорошо, если так. Но от них теперь не вырваться. Начинается новая дорога в жизни, и куда-то она приведет – на эшафот или к победе?»

– Вы правы, как всегда, – пригубив коньяк, пан Викентий поставил рюмку. – Выгоднее быть на стороне победителя.

– Где же вы пропадали? – близоруко прищурился абверовец. – Теперь больше нет смысла секретничать.

Последние слова прозвучали со скрытой угрозой – не забывайте, либер альтергеноссе, кто здесь стал хозяином, в чьих руках все: ваша земля, ваша жизнь, ваше будущее.

– В деревне, – обезоруживающе улыбнулся Марчевский. – Не смотрите на меня так подозрительно, я говорю сущую правду. После поражения нашей армии я скрывался в деревне. Спросите, в какой? В разных, постепенно перемещаясь сюда, к этому городу, где вы меня и отыскали. Но если бы я знал, герр Ругге, что вы здесь, наша встреча состоялась бы раньше.

– Хочется верить… Я знаю, что ваша жена погибла, знаю. Тяжелая утрата, но остались дети! Надеюсь, ваша откровенность не заставит меня прибегать к жестким мерам по отношению к ним? Согласитесь, отыскать их не представит для нас большого труда. Поэтому скажите, почему вы стремились именно сюда, ближе к новой границе с русскими?

– Здесь Зося. – Марчевский решил не петлять, как заяц. Все равно они уже знают, кто хозяйка квартиры, где его задержали. – Разве не естественно, что мужчина стремится обрести хоть какой-то островок любви, тепла, участия, дружеской поддержки, наконец, в это смутное время недоверия?

– Да, зачастую даже у профессионалов берет верх чувство, а не разум, – подумав, согласился Ругге.

Ему вдруг стало невообразимо скучно. Зачем он затеял никчемный, глупый разговор, похожий на диалог из провинциального спектакля? Разве он плохо знает Марчевского? Нет, тот ему известен очень хорошо – долгое время «глаза» и «уши» Ругге окружали полковника, доносили о каждом его шаге, симпатиях и антипатиях, ловили даже вскользь брошенные замечания, которые могут сказать опытному человеку больше официальных выступлений. Да, Марчевский ему нужен, нужен как ключ к картотеке, нужен как опытный человек, способный, сотрудничая с абвером, оказать большую помощь в налаживании работы на Востоке – у полковника опыт, знание местной среды, обычаев, нравов, связи внутри оккупированной страны и за ее пределами. Стоит ли сейчас пытаться выворачивать наизнанку, долбить вопросами, на которые он даст заранее приготовленные ответы? Ведь он наверняка готовился и к такому исходу – задержанию спецслужбами рейха и, вне всякого сомнения, потратил не один час, репетируя свое будущее поведение – вон, как ловко разыграл дрожь в пальцах! Проверять его будут: проверять, проверять и проверять! Даже когда не останется и тени подозрений – все равно будут проверять, во избежание попыток переметнуться, заняться двурушничеством, приобрести себе индульгенции у врагов рейха. Например, у англичан. Адмирал Канарис прав – агента разведки надо связать по рукам и ногам, поставить в условия, лишающие возможности торговать военными секретами. Каждый должен выполнять строго определенные функции и знать только положенное, железная дисциплина и общение с ограниченным кругом людей. Разведка должна опираться не на «таланты» отдельных шпионов, а на хорошо продуманную систему! И в этой системе полковнику Марчевскому уже отведено определенное место. Выбора у него не будет – либо сотрудничество, либо развяжут язык другим способом, а потом уберут за ненадобностью. Он не может не понимать этого. Так стоит ли ломать комедию? Не проще ли взять быка за рога?

– Знаете, почему вас искали? – спросил немец, доливая себе в чашку кофе.

– Да.

– И каково ваше решение?

– Только никаких подписок, господин подполковник. Это унизительная процедура, словно вербуют мелкого осведомителя. А я надеюсь на сотрудничество. С вами, с вермахтом, с Германией.

– Разумно… С подписками, думаю, решим. Ведь мы старые друзья, правда, герр Викентий? – Ругге снова повеселел. Повернувшись к столу, не глядя взял с него какую-то вещь, лежавшую под листом бумаги, небрежно бросил ее себе на ладонь и показал Марчевскому. Это было распятие, которое хотел продать ему Тараканов. – У вас при обыске нашли крестик. Что это?

– Я купил его, и теперь он принадлежит мне, – пан Викентий спокойно протянул руку, намереваясь взять золотую вещицу.

– Вот как? – немец отвел свою ладонь в сторону. Двумя пальцами ухватил распятие, поднес ближе к близоруким глазам, рассматривая. – Хорошая, старая работа. Антикварная штучка. Что-то выгравировано на оборотной стороне? Не вижу без очков…

– Дата Рождества Христова, – спокойно пояснил поляк. – Я решился на покупку, поскольку Тараканов прав – золото всегда в цене.

– Тараканов? Тот человек, что был в доме вашей… – абверовец немного замялся, видимо, подыскивая нужное слово на польском. – Вашей симпатии? Кто он?

– Так, – равнодушно пожал плечами Марчевский. – Встречались когда-то… Мелкий осведомитель дефензивы, выявлял коммунистов. Русский эмигрант.

– Возьмите, – немец отдал Марчевскому распятие. – Собственность священна – это основа нашего мира и национал-социализма. Сейчас покажут вашу комнату. Отдохните, приведите себя в порядок. Ужин принесут, я распоряжусь. Поживите у меня в гостях – замок большой, места хватит. Когда отдохнете, будьте так любезны изложить на бумаге все, что вы делали с момента начала войны. Желательно подробно и на немецком. Завтра мы встретимся и начнем работать с картотекой. У нас будет много работы, майн либер альтергеноссе, очень много работы…

Неслышно отворилась дверь, замаскированная книжными шкафами, и в кабинет вошел Шмидт с большим узлом в руке. Развернув его, брезгливо вывалил на пол пиджак, брюки, рубашку и нижнее белье. Глухо стукнув о паркет, упали туфли.

– Здесь все, – гауптман отступил на шаг.

Подполковник вернулся от двери, до которой вежливо проводил Марчевского, и, присев на корточки перед грудой одежды, начал перебирать ее, тщательно прощупывая все швы.

– Ваши впечатления о поляке? – не поднимая головы обратился он к Шмидту.

– Насторожен.

– Вы тоже были бы таким на его месте. Ничего, привыкнет. Предстоит тщательно проверить все его показания. А пока пусть работает. Не даром же его кормить? Вы сами осматривали вещи русского? Что-нибудь нашли?

– Нет. Костюм без меток, но явно английского производства.

– Думаете, господин Тараканов прибыл прямо с островов? – усмехнулся Ругге, ловко прощупывая пояс брюк. – Нет, гауптман, англичане никогда не доверятся русскому, даже эмигранту. А костюм… Поляки всегда покупали либо отечественные костюмы, либо английские. Это был своеобразный шик, варшавская мода. Но никогда не брали немецкие! Если наш новый знакомый Тараканов действительно жил здесь, то почему бы ему не носить английского костюма? Пока это ничто… Он не сопротивлялся?

– Был спокоен, разделся по первому требованию. В карманах ничего заслуживающего внимания – польские злотые, немного марок, дешевые сигареты, спички польского довоенного производства, перочинный кож, паспорт. Тоже польский, на фамилию Тараканов. Оружия нет.

Подполковник закончил осмотр одежды, встал, прошел в угол к умывальнику и старательно вымыл руки.

– Распорядитесь, пусть распорют все швы. Эмигрант не обеднеет, в крайнем случае, если он нам сгодится, найдем во что его одеть. А нет… Мертвому безразлично, в чем лежать во рву.

– Врач его осмотрел. На теле никаких отметин, мужчина здоровый, нормального телосложения, мускулатура хорошо развита.

– Считаете, что мог заниматься специальными видами борьбы? Вы присутствовали при осмотре, сами видели все?

– Да, господин подполковник. Развитие определенных групп мышц может свидетельствовать о занятиях спортом, но точно судить не берусь. Под предлогом дезинфекции его всего смазали специальным составом. Ничего не выявлено.

Ругге уселся в кресло и закурил, жестом предложив Шмидту занять место у стола.

– Надо его как следует проверить. Если он действительно работал в Польше «Б», как здесь раньше называли земли Украины и Белоруссии, то может нам весьма пригодится. Но только после тщательной проверки. Найдите кого-нибудь из бывших «осадников», может быть, они знают о нем что-нибудь? Они все там работали на корпус охраны пограничья и дефензиву.

Шмидт согласно кивнул. Он знал, что в двадцатые годы на земле Западной Белоруссии было специально расселено около пяти тысяч «осадников» – бывших офицеров и унтер-офицеров легионов Пилсудского, в большинстве своем – профашистски настроенных. Они получали наделы от пятнадцати до сорока пяти гектаров, строили похожие на крепости хутора и служили опорой полицейским властям. Польшей «А» называли центральную и западную Польшу, где нужды в осадниках не было, в отличие от Польши «Б» с враждебно настроенным по отношению к пилсудчикам белорусским и украинским населением. Многие из бывших легионеров предпочли приближающимся частям Красной армии оккупировавших страну немцев, и потому отыскать человека, возможно, знавшего Тараканова до войны, было задачей вполне реальной.

– Вы распорядились дать бумагу русскому?

– Да. Ему объяснили, что правда в его же интересах. Будет писать.

– Почитаем… Люблю подобные произведения, – улыбнулся подполковник, – узнаешь столько нового. Будем продолжать скрупулезно работать над тем, чтобы выявить среди наших людей, и вновь появляющихся рядом с нами, человека с чужим прошлым. Да-да, с чужим прошлым! Вражеский разведчик не может оставаться самим собой, он натягивает чужую личину, берет себе чужое прошлое и выдает его за свое. Понимаете? Обнаружив такого человеками, ни в коем случае нельзя его ликвидировать, нет. Наоборот, надо окружить заботой, чтобы и волос не упал с его головы, чтобы не простудился, не сломал ноги… Но за это он будет давать своим хозяевам то, что разрешим им дать мы. И так до тех пор, пока не минет в нем надобность. Такие люди, скрывающие свое истинное лицо за чужим прошлым, к нам придут, поверьте моему чутью, Шмидт! Марчевский один из немногих, кто знал тайну ключа шифра картотеки агентуры польской разведки. Думаете, сбежавшие в Лондон не подозревают об этом? Есть сведения, что они весьма заинтересованы в установлении контактов с господином полковником. Еще Бисмарк говорил: «Польша – один из камней преткновения всей европейской политики». А на островах издавна любят диктовать свою волю континенту. Поэтому они непременно будут пытаться осуществить контакт с нашим пленником. В картотеке заинтересованы и русские – они могут получить сведения о чужих агентах, оставшихся на занятой ими территории Западной Украины и Белоруссии. А кроме Марчевского, не осталось в живых никого, кто знает тайны ключей! Поэтому они придут. Такой лакомый кусок не упустят ни англичане, ни русские. Французы, думаю, не сунутся, им не до этого.

– А если уже пришли? – глубоко посаженные глаза Шмидта уставились в лицо начальника. – Костюм на Тараканове английский, без меток! Он может быть таким же русским, как я китайцем!